Глава 44. Нож у горла

Пока голый по пояс Кудашев шел через двор к колодцу умываться, кот вертелся под ногами, не переставая болтать. Обершарфюрер не чувствовал и малой досады на его назойливость. Ведь, подумать только, разумное существо, запертое в теле маленького животного, годами, да что там, столетиями, не могло ни с кем из людей общаться как с равным. Или мог? Что гадать, но понять его можно.

— А с вчера уже спал на попоне в конюшне, да пунник, тварь мохнорылая, растолкал. Пойдем со мной да пойдем, мол, посмотрим, потешимся, как хозяйка на сеновале с гостем милуется!..

Кудашев резко остановился:

— Что такое? Что за пунник?

Кот тоже остановился, сел и, задрав мордочку вверх, уставился на Юрия.

— Вот ты, хоть и колдун, а дикий и необразованный, как лешак из дальнего леса. Ты спал где? На сеновале! Иными словами — в пуне. Так сарай для сена издавна тут назывался. Ну а как всему сущему присмотр ему нужен. Вот там пунник и водится. Следит за порядком, добрым хозяевам сподобляет сено сушить.

— О как! А ты…не лукавишь, котище? Я там никого не видел и вчера, и до этого? — в который уже раз изумился Кудашев. Мир продолжал удивлять всем своим ранее скрытым от глаз богатством.

— Ну ты сам посуди, если нашего брата всяк мог бы видеть и знать, это что же бы было? Пунник, он, глаза отводить мастак, если не знать, где смотреть, то ни в жисть не прознаешь про него. Он, когда в пуне сено есть, на перекладинах стропильных сидеть любит. С виду как грязного сена охапка в паутине, да трухе. Ентот шельмец издавна большой любитель поглазеть, как человеческая молодежь на сеновале развлекается, да как кошаки возятся, и мышей у него в пуне ловят.

— Та-а-ак! Стало быть, вы, два извращенца, всю ночь пялились, как мы… — у него аж дыхание перехватило, но злости не было, а только какое-то шальное веселье.

— Ну что ты, что ты… гневаешься сразу! Мы же со всем уважением, а не просто так. Пуннику, и вовсе право это заповедано, за помощь по хозяйству. К тому же он боится тебя до трясучки, особливо после того как ты грозу давеча призвал. Ведь смерть пуннику приходит при громовом ударе да от небесного огня. Он от молнии бесследно в прах обращается!

Кудашев только махнул рукой и опять зашагал к колодцу. Но хранитель, будто назло, не унимался, забегая то с одной стороны, то с другой, мешаясь под ногами:

— Мы ж тихонько на стропиле сидели… Да… а ты силен колдун по энтим-то делам, у меня аж сон пропал, как увидал что вы там творите! Пунник-то, уж на что всякого повидал и то, аж подвывал с восторгу, ахал, храпел и свистел! А особенно мне в душу запало, как ты ее на живот повернул и…

— А ну, умолкни! — прикрикнул на кота Кудашев чувствуя, как краска дикого смущения заливает лицо. Он с кряхтением достал из колодца полное ведро ледяной воды, и добавил, повернув голову:

— Не смей больше об этом вспоминать!

Пока обершарфюрер, фыркая, обливался водой по пояс и тер лицо, лопатинский хранитель сидел в сторонке и с явным ужасом взирал на эти водные процедуры. Заканчивая умывание, Юрий набрал в руки воды, умылся последний раз и резко, встряхнув мокрыми руками, обильно обрызгал кота холодной водой. Тот подскочил от неожиданности, выгнул спину и зафыркал.

— Ну вот зачем?! Зачем! Знаешь же, что не любят кошки этого! — загудел в голове недовольный голос.

— Это я тоже, со всем уважением! — засмеялся Кудашев.

Он уже повернулся что бы вернуться в сарай, но кот окликнул:

— Ты это, колдун, обожди. Ты на пунника не держи мыслей злых. Такой он у нас шалунишка, испокон веку так повелось. И это… хозяйке скажи, чтобы исподнее свое не искала… Я говорил ему, не бери, да разве ж он послушает. Уволок. Аж трясся от восторга, сопел и стонал. Только ты не спрашивай, зачем они ему, а то осерчаешь и сожжешь пуню. Он же не со злобы, а со всем уважением. И поверь, сено теперь у хозяина всегда будет отменное!

Юрий неудержимо рассмеялся в голос, закрыл вновь покрасневшее лицо ладонью и махнул на кота рукой, уйди, мол, сил больше нету, тебя видеть.

Кудашев вернулся на сеновал и, стараясь не шуметь, осторожно прикрыл ворота. Солнце уже вовсю пробивалось сквозь щели дощатых стен, где-то рядом, не переставая, орал горластый лопатинский петух. Повернувшись, он понял, что Маша тоже проснулась. Она сидела посреди сеновала, прижимая к груди одеяло, и растеряно шарила рукой по сену со всех сторон. Девушка подняла на него заспанные глаза и улыбнулась. В темно-русых волосах полно было сена.

— Вот не могу трусики отыскать, и куда только ночью забросила? Как теперь в дом-то вернуться? — растеряно прошептала она, вновь опустив глаза и шурша сеном вокруг себя.

С трудом сдерживая улыбку, обершарфюрер поднял голову и, обшарив взглядом стропила, заметил в углу на балке охапку мелкого грязного сена, обвисшего клочьями паутины. Он вскинул руку и стараясь вновь не засмеяться, погрозил в сторону охапки сена пальцем, живо представив в уме яркую вспышку молнии во все небо. Из угла, со стропил словно взвыл сквозь щели сеновала сквозняк и посыпалась сверху старая труха.

— Со всем уважением, — усмехнулся Кудашев.

— Не переживай, милая, сейчас сам оденусь и принесу тебе что-нибудь из одежды. — сказал он, стараясь стереть с лица улыбку и боясь, что причину его веселья подруга неверно истолкует.

Юрий сел на перевернутую бадью и принялся зашнуровывать высокие десантные ботинки. Какое же все-таки наслаждение, носить нормальную обувь! Не ношенные башмаки на два размера меньше и не втридорога купленные и уже разваливающиеся жидовские штиблеты.

Девушка, первым порывом которой было обнять своего мужчину, затаила дыхание, не отрывая глаз от одевающегося Кудашева. Маша вдруг поняла, что только сейчас видит его не в ношенных вещах брата и не в том, что собрал по селу у мужиков Сергей, а в том, что было его, «оттуда». Юрий, зашнуровал высокие полусапоги, туго обхватывавшие ноги чуть ниже середины голени. Поднялся с квашни, притопнул ногами, проверяя удобно ли села обувь. На нем уже были надеты форменные серо-зеленые брюки с накладными карманами на обоих бедрах. Нагнувшись, он достал из мешка белую футболку и ловко натянул ее через голову. Кудашев повернулся, и девушка заметила плохо отстиранные на груди и ключице пятна. Кровь, поняла она, тут же заныло сердце. Его или того, другого пилота. На груди слева напротив сердца нанесен был на материю черный круг со знакомыми по книгам и фильмам рунами «SS». Куртка чуть ниже талии, того цвета что и брюки и так же с заметными пятнами не отстиравшейся крови спереди. На груди два накладных кармана, справа раскинул крылья вышитый фашистский орел, на кармане слева, какой-то значок и цветная лента посредине в пуговичной петле. На воротнике с обеих сторон черные петлицы с теми же рунами что и на футболке и какими-то знаками. Было что-то вышито и на рукаве, но девушка не рассмотрела подробней. Оказалось, что куртка как-то крепится с брюками, составляя одно целое, вроде комбинезона. Кудашев немного повозился с застежками на поясе, потом на рукавах. Наконец, выпрямился и одернул куртку, расправляя складки. Последним он достал из мешка ремень из рыжеватой кожи, на котором, оттягивая его вниз висела пистолетная кобура. Он подпоясался и поправил кобуру, висевшую непривычно, не так как у советских военных и милиционеров, не справа, а слева.

Юрий повернулся к ней и улыбнулся немного не уверенной улыбкой. Маша застыла, не сводя с него глаз. Несомненно, эта форма очень ему очень шла, и сразу видно было, в ней он чувствует себя привычно и уверенно. Намного уверенней, чем во всем, что она видела на нем раньше. Но чтобы она не слышала и не видела раньше, только сейчас окончательно поняла дочка пасечника, кто перед ней. И с каждой застегнутой сильными пальцами парня пуговицей, чувствовала Маша, как отдаляется от нее любимый человек и хотелось кричать от этого в голос все громче и громче.

— Я сейчас схожу в дом, принесу тебе одежду. Кажется, Василий Андреевич, уже поднялся и гремит посудой на кухне.

— Кудашев хотел было уже развернуться, но в приоткрытую дверь сарая скользнул маленький кот, с разбегу запрыгнул на бадью на которой сидел до этого обершарфюр. Мишка повернулся к хозяйке, привстал на задние лапы и явственно поклонился. Девушка, начинавшая в это время подниматься с сена, кутаясь в одеяло, от неожиданности рухнула обратно.

— Пора, колдун! — обратился кот к Юрию, тревожно глядя тому в глаза — они разделились. Половина сейчас в Чернево и устроили там настоящий ужас, потом едут сюда. Будут тут после полудня. А часть, идет вдоль кромки болот, чтобы выйти нам в спину, со стороны топей.

— Скверно! Мы-то с Сергеем, надеялись, что они успеют в село уехать, а теперь и не знаю, как быть! — ответил Кудашев, сам не замечая, что отвечает коту вслух.

У Маши, закружилась голова. Хорошо, что сидела на скомканном рядне, а то бы и ноги подкосились. Который раз уже за последние два дня, она чувствовала, что еще чуть-чуть, и забьется она в истеричном, громогласном смехе, провожая им покидающий ее рассудок. Вроде уже и привыкнуть пора. Но разве можно к этому привыкнуть?! Когда оказывается, что твой любимый, появился нежданно-негаданно из другого, странного мира. В привычном с детства мире обитают призраки. Коты, подобранные на автобусной остановке, пляшут на столе и кланяются, да и вообще к кошачьему племени отношение имеют не то чтобы очень прямое. Да и много еще чего странного, страшного и непривычного. А тот самый, любимый, стоит сейчас в чужой, с детства ненавистной военной форме и совершенно серьезно беседует с котом.

— Ну тех что от болота идут, я на себя беру! — уверенно сказал кот с нотками самодовольства в голосе, звучащем в Кудашевской голове.

— Ты?! Ты это серьезно? Да что ты такое говоришь? Да на тебя в высокой траве наступят и не заметят! — удивился обершарфюр.

— Ага… по-твоему я только мышей таскать могу, да о диван когти точить? — ехидно ответил кот, — да я эту семью веками охраняю, по-твоему, как?

— Понятия не имею… — признался Юрий, сев на корточки напротив бадьи с котом. И правда, как-то раньше даже не задумывался о таком.

— Все, кто со злом идут, сюда не доходят. Так-то! Как и что, это уж моя проблема, так что пусть у тебя голова болит о тех, что с села идут, а люди от болота, тебе не опасны. С двух сторон, конечно, не смогу беду отвести, да такого раньше и не было. Дорога на заимку одна. А через лес никто не ломился. Но среди этих, что от села, не простой человек. Я его силу чую. Так что ты, колдун, тебе с ним и разбираться!

Неожиданно, словно незримая завеса упала с Машиных глаз, с сердца, с рассудка. Вспомнился рассказ Сергея о том, как он Кудашев вызывал помощь, встала перед глазами черная проплешина на опушке, где раньше раскидывал сильные как плечи ветви, старый дуб. Ведь Юра, ее самый дорогой теперь человек, собирается уходить! Не просто, куда-то, по делам или иной надобности, а совсем, туда, откуда возврата нет, как нет этого места в окружающем ее мире. Или еще хуже, заберут любимого у нее… Впитанный с молоком матери страх советского человека перед всесильными органами, никуда не девался. Несмотря на то, что страшные времена культа личности, о которых так невнятно и скороговоркой говорила в школе их старенькая учительница Нина Ивановна, прошли, страх этот был жив и сейчас заколол сердце ледяными иглами.

— Нет! — вскрикнула девушка, порывисто вскочив с сеновала, забыв про наготу и уронив старое одеяло.

И кот и Кудашев испуганно повернулись на крик и застыли оба, по-дурацки, с приоткрытыми ртами, не сводя глаз с обнаженной фигуры. Где-то сверху, в углу ухнуло, заскрежетало, захрипело, с шумом посыпался, сухой мусор.

— Не пущу тебя! — порывисто выкрикнула Маша, голос в конце фразы предательски дрогнул, готовясь сорваться в рыдания.

Юрий шагнул к ней, притянул к себе за плечи и крепко обнял, столь желанное, страстно любимое тело. Что-то зашептал, стараясь погасить почти уже начавшуюся истерику. Кот почувствовав себя лишним, соскочил с бадьи и стремительно вылетел во двор, оставив людей самих разбираться с личными проблемами.

При всем желании Кудашев не мог сказать подруге ничего утешительного. Он знал, давно уже знал, что момент этот настанет. Когда слов не будет и заменить их, он сможет, только нежно поглаживая ее по голове, не отрываясь глядя в подернутые слезами припухшие, любимые глаза. Если все будет плохо и очень плохо, он не переживет этот августовский день. Нет, смерти он не боялся. Особенно после всего, что познал за последнее время. Но невыносима была мысль о судьбе людей, ставших ему дорогими. Василии Андреевиче, Сергее с женой, Маше… Если все сложится удачно, и его смогут эвакуировать, забрать девушку с собой тоже никак не получится. Обершарфюр уже давно, на этот случай решил, что сделает все от него зависящее и даже больше, что бы вернувшись, получить разрешение о вывозе Марии Лопатиной в Рейх. Вот только этот удачный расклад с каждой минутой становился все призрачней. Где свои, где помощь? Неведомо… а враг, он рядом. К полудню уже будет тут.

Все же истерику удалось погасить до того, как она началась. Через десять минут Кудашев уже вел, обняв закутанную в одеяло Машу к крыльцу. За одеждой она его не отпустила, словно боясь потерять из виду даже на секунду. Дверь, скрипнув, открылась, и на крыльце оказался по пояс голый Сергей с полотенцем через плечо. Увидев любовников, он присвистнул, и чуть обернувшись к приоткрытой двери, крикнул:

— Ленка! И, правда, встали они уже!

Из-за его спины выглянула жена и в миг, почувствовав состояние подруги, птицей слетела с крыльца и, почти вырвав Машу из рук обершарфюра, скрылась со всхлипывающей дочкой пасечника в доме.

Сергей Горохов, уперев руки в бока, рассматривал Кудашева. По-птичьи наклоняя голову, то в одну сторону, то в другую, наконец сказал:

— Хорош! Что и говорить, немцу военная форма, что рыбе чешуя! Он, опершись руками на перила перегнулся, чтобы окинуть взглядом пилота всего, с ног до головы и добавил:

— Красавчик! Только это… Юрка! Даже я, зная всю твою историю, да все, что ты последнее время рассказывал, оч-е-е-ень большое желание испытываю дать тебе, в этой форме, в морду. Ну… или пристрелить! Может зря ты ее надел? Еще неизвестно, как выйдет с чекистами, а в это-то твоей форме, расклад ясен.

— Поздно, Сережа, — невесело усмехнулся Кудашев, — они уже и так прознали, кто я и откуда, к тому же никакого желания попадать к ним живым, у меня нет.

Сергей вздохнул и разочарованно покачал головой.

— С Махой-то что? Из-за формы твоей фашистской, глазищи у нее как у совы болотной? — спросил он, спускаясь по лестнице и, продолжая внимательно осматривать пришельца, наконец, представшего перед ним в естественном обличии.

— Да, нет. Она кажется, только сейчас поняла, в какой цугцванг мы попали. — ответил Юрий.

— Что? Ты на русском говори, какой такой цванг? — даже остановился от неожиданности милиционер.

— Да это в шахматах так называется ситуация, в которой один или оба игрока не имеют выгодных ходов — любое совершенное им или ими действие приведет к ухудшению их положения — пояснил Кудашев.

— А-а-а-а… никогда не был силен в этой заумной игре, — сказал Горохов, с пониманием кивая и добавил, — по-русски, Юрка, это значит — Полный пиздец!

У колодца, пока Сергей фыркая умывался и обливался ледяной водой, обершарфюр пересказал ему новости, о двух отрядах, идущих на заимках и о том, что в Чернево — все плохо.

— Вот ведь, блядство… — протянул участковый мрачно, — и что делать теперь?

В это время вновь хлопнула дверь дома и с крыльца, ворча с недовольным видом, стал спускаться Андреич. Он увидел стоявших у колодца мужчин и направился к ним.

— Вот ведь! Выставили из дому! — сварливо сказал он, подойдя к ним, — им видите ли поговорить и одеться нужно! Чем я им на кухне помешал, ума не приложу!

Военная форма обершарфюра Кудашева видимого эффекта на пасечника не произвела, он ее уже видел, да и просто устал уже, от новых сильных эмоций.

— Ну, что плохого? Говорите уже, по мордам вашим вижу… — спросил он.