Глава 46. Один на один

В углу Лопатинского двора, между конюшней и забором, со стороны пасеки, росла сосна. Вот просто стояла колом, высокая, метров в пятнадцать, толстая, возрастом, наверное, лет в двести. Она исправно сыпала вниз круглые сосновые шишки, которые Андреич также исправно собирал в большую старую плетеную из ивняка корзину. Так, наверное, поступали его отец и дед. Сосновые шишки отлично годились на растопку большого самовара, стоявшего на столе в сенях. Но время самовара, кажется, безвозвратно ушло, и примус с эмалированным, закопченным снизу чайником кипятил воду быстрее и с меньшими хлопотами. Юрий вдруг страсть как захотел чаю. Крепкого, ароматного, с легким запахом дымка. Именно из того старого лопатинского самовара…

На старой сосне жила белка. Невесть сколько времени жила, наверняка, и родилась где-то в дупле этого дерева. Вот ведь, рядом лес на километры и километры во все стороны, а она живет тут, почти посреди человеческого подворья. Белка, рыжая шальная молния, носилась сейчас от верху, почти к самому низу, смешно расставив лапки держась за кору, то оказываясь головой вниз, то уже взбираясь вверх. Снизу то и дело лопатинский пес, взлаивал, подпрыгивал, опираясь передними лапами о ствол сосны, всем своим видом выказывая страстное желание схватить рыжую шалунью. Кудашев, сидевший на траве у забора, опершись спиной о поленницу, сквозь чуть прикрытые веки, с интересом наблюдал за их игрой. Именно игрой, очень любимой и псом, и белкой. Серко отлично знал, что ему не поймать белку, а та очень любила спуститься так низко, чтобы провоцировать своего лаявшего и щелкающего зубами приятеля продолжать игру. Юрий усмехнулся. Кто его знает, может тут среди Смоленских лесов, на глухой заимке и белка с кобелем, необычные, особенные, под стать загадочному существу, облюбовавшему кошачий облик. Это, конечно, было не так, пес, обычный, в меру туповатый и верный, души не чающий в пасечнике и Маше, ревнующий их к коту, которого, что не мудрено, боялся пуще огня. А белка… она и есть белка. Он еще раз окинул сосну до самой верхушки. Сами собой пришли из глубины памяти, слова Речи Гримнира:

Рататоск белка

Резво снует

По ясеню Иггдрасиль;

Все речи орла

Спешит отнести она

Нидхеггу вниз.

Обершарфюрер вздохнул, проводил взглядом несущуюся вверх по стволу белку и принялся неторопливо набивать патронами магазин автомата. Солнечный августовский день стоял в меру теплый и ласковый, недавняя июльская жара осталась в прошлом. Солнце почти в зените. Летнее тихое безветрие, напоенное удушливым ароматом цветущих трав, располагало к чему-то мирному неспешному и умиротворенному. Он давно уже разрядил четыре из пяти магазинов на двадцать четыре патрона каждый, чтобы не просаживалась пружина магазина. Так учили… кажется, что это было не просто давно, а в какой-то другой, чужой жизни. Вот теперь пришло время снарядить все. Хотя сегодня Юрий больше надеялся на свои вновь приобретенные способности, а не на оружие. Как марево, опустилось на сознание странное сонное спокойствие, возможно, запоздалая реакция на постоянный стресс последних дней. Можно, можно, конечно, избежать этой встречи. Уйти в лес, отсидеться на болотном острове. И что? Всю оставшуюся жизнь бегать по лесам и прятаться на болоте. Хорошо, если сам какое-то время там протянет. А они? Василий Андреевич? Сергей с женой? Машенька? Ведь те, кто идут за ним, не отстанут просто так. Эх... быть бы уверенным в том, что свои смогут вытащить. А пока у него больше бравады, чем уверенности.

Ну что же, осталось только повторить вслед за прусским офицером Фердинандом фон Шиллем: «Eher Ende mit Schrecken als Schrecken ohne Ende» — «Лучше ужасный конец, чем бесконечный ужас». И надеяться, что не придется разделить судьбу фон Шилля.

Лопатина с дочерью и сельского милиционера с женой он отправил с пасеки почти три часа назад. Убедить их уехать было не просто. Особенно Машу. Та, зажмурившись, отрицательно крутила головой, отказываясь, что-либо слушать, и Кудашеву пришлось пустить в ход все что он мог, дабы достучаться до нее через дикий страх потерять любимого человека. Как ни странно, чем дальше, тем более спокойным и уверенным становился он, вот только передать свою уверенность другим никак не получалось. Что и говорить, избитая во все времена фраза: «Не переживайте, все будет хорошо!» как-то не сильно помогала. Да и не мог им обершарфюрер словами объяснить, что чувствовал на уровне тончайших материй и граней мироздания. Но, в конце концов, и Сергей, и дядя Вася пришли к выводу, что других вариантов, как уехать с пасеки не осталось. Что бы там ни было, а Кудашеву они привыкли уже доверять. Андреич нервничал больше всех. Дом… пасека… пчелы… хозяйство… коза… куры. А более всего переживал за дочь — последнее родное существо. Ну… до недавнего времени, последнее. Милицейский мотоцикл решили оставить на заимке и вернуться за ним потом. Чертова колымага вновь продемонстрировала свой дурной нрав, наотрез отказавшись держать обороты, глохла, протарахтев несколько секунд. А возиться с ремонтом не было ни желания, ни времени. Сергей обреченно махнул рукой, буркнув что-то нецензурное про карбюратор и колхозный бензин. В село ехать собрались на колхозной упряжке, той на которой позавчера приехали на пасеку Ленка с Машей.

— Скорее всего и половину дороги до села не проедите, как их встретите, — поучал Кудашев мужчин, запрягавших в телегу лошадь, — не бойтесь, против вас ничего у них толком нет. Смоленские дела, да скверные, но только с меня за них спрос. А в остальном, ни моей, ни вашей вины нет. Будут сразу расспрашивать, отвечайте, как есть и честно, на обстоятельный допрос времени у них не будет, а скрывать вам особо нечего. Лишних подробностей не говорите. Они что спрашивают, то и отвечайте. Про меня они, наверняка, знают уже прилично, в том числе и откуда я тут появился. Ума не приложу как, но где-то я прокололся в Смоленске… Кроме того, чувствую, что среди них не простые люди будут, таким врать себе дороже. Конечно, спросят про оружие. Тоже все им расскажите, скрывать бесполезно. Кроме автомата с цинком патронов, пистолета и нескольких гранат, ни чего у меня нет. Не та огневая мощь, что бы их не то что остановила, а даже испугала. На этот раз не несколько «рыбаков» приедут, а приличным отрядом, да с двух сторон. Ну…чему быть, тому не миновать.

Юрий проводил их до поворота, идя все время у телеги рядом с Машей, держа ее за руку и не спуская глаз с ее заплаканного лица. Потом был долгий поцелуй, несколько ласковых слов, шепотом на ухо.

— Нооо! Милай! — Василий щелкнул вожжами, и телега скрылась за лесным поворотом. Маша все оборачивалась, пока можно было разглядеть через ветви деревьев поляну с их домом. Кудашев не торопясь пошел обратно, закрыл на засов старые, но прочные воротины, чуть постоял, покачиваясь слегка с пятки на носок, радуясь привычной обуви. Так же неспешно зашел в конюшню, потрепал по холке лопатинского жеребца, глянул вдосталь ли воды и сена в кормушке. Пересек двор, прошел через калитку за зады к пасеке. Постоял, оперевшись на плетень, глядя на ряды ульев, думая о чем-то своем под мерное гудение сотен и сотен пчел, которые совсем не чувствовали в чужаке угрозы. Наконец, Юрий глянул из-под руки на высоко поднявшееся над лесом солнце и вздохнул. Пора! И пошел к дому, чтобы достать из подпола, спрятанные там оружие и боеприпасы.

****

Никто, конечно, не собирался отпускать Лопатиных и милиционера с женой в село. В переговорах с злосчастным пришельцем четверо его знакомых могли оказаться серьезным козырем. Выспросив все, что требовалось в тот момент, решили посадить их под охрану в последний грузовик и везти с собой. Последний вопрос задал майор Рощин, но в второпях ни он, ни Кожевников не обратили внимания на заминку в ответе.

— А что позавчера там взорвалось у вас?

И Василий, и Горохов, помнившие наставления Кудашева не врать, замешкались. На этот вопрос может и не следовало врать, но и правду говорить не хотелось.

— А бес его знает… В ночь гроза началась, а уж как бабахнуло-то, знатно, мы аж проснулись все. А что там было, кто его знает. Гром с молнией… Дуб на опушке спалило напрочь! — ответил Лопатин, бросив чуть заметный взгляд на Сергея. А тот только пожал плечами, ответив майору коротко:

— Я спал… проснулся от грохота.

Только Дубровин пристально наблюдавший за лицами мужчин, почувствовал недоговоренность, он, думая о чем-то своем, смотрел в лицо Лопатина, но не стал ничего более спрашивать. Впереди у них было еще много допросов. Спецы в Москве вытащат все, что они знали, а также что подзабыли или что не особо и хотели рассказывать. На то они и спецы, но то будет потом. А сейчас всем хотелось побыстрее изловить этого гада, чуть не развязавшего Третью мировую войну.

— Да, вы что!? Товарищи! Куда нас? Опять на заимку? Да как же лошадь колхозная с подводой? — забеспокоился Василий, когда им указали на кузов грузовика. Чертыхаясь, Дубровин дал команду лейтенанту из своего отряда выделить бойца для управления гужевым транспортом. И их колонна, потеряв почти час, увеличившаяся на еще одну транспортную единицу, вновь тронулась по неровной лесной дороге в самую чащу.

В Кожевникове, чем дальше они углублялись в лес, приближаясь к злополучной пасеке, все сильнее разгорался азарт охотника. Хотелось взглянуть в глаза загадочному пришельцу, стоившему столько нервов и уже забравшему жизни, хотя сам того и не знал, двух хороших парней, офицеров-химиков. Смоленские уголовники конечно не в счет, вот по ним, наверняка, никто слезы не льет, но и за них ответит, гад. Какие, никакие ублюдки, а наши, советские. Их трупов для суда будет достаточно для вышки… хотя, о чем это он, какой такой суд?! Никаких судов, никакой огласки… Каких-либо сомнений, что фашиста возьмут, у генерала не было. Задание будет выполнено! И где-то на периферии сознания Николай Иванович уже тешил себя смутным предвкушением. Орден? Вторая звезда на погон? Перевод в Москву?

Полковник Дубровин, наоборот, до самой пасеки угрюмо молчал, а если и отвечал что-то генералу, то односложно, явно демонстрируя отсутствие всякого желания к разговору. После того, как Ткачука отослали в грузовик, Дубровин пересел на переднее сидение УАЗа и теперь крепко держался на рукоять на панели, когда машину и так ехавшую медленно, кидало на ухабах и корневищах из стороны в сторону. Рощин, столь оживленно всю дорогу до Чернево обсуждавший с прапорщиком Забелиным заумности из передовых разделов физики, теперь сосредоточенно крутил руль также, не раскрывая рта. Чуть слащавое обычно, его лицо заострилось, и майор очень напоминал сейчас гончую, идущую по следу.

Ближе к заимке, дорога стала заметно лучше. Обочины были более-менее расчищены, а колея, хоть и стала заметней, но не была глубокой. Как только все эти изменения стали слишком явными, Дубровин приказал остановить колонну. Из-под тентов грузовиков высыпали солдаты. Они в полголоса переговаривались, кое-где слышался короткий, приглушенный нервный смех. То и дело кто-то из бойцов подпрыгивал и поправлял амуницию, если что-то звякало или стучало. Одним словом, отряд превратился в тугую, готовую стремительно разжаться, смертоносную пружину. Все вопросительно посматривали на Дубровина. Генерал только сейчас, впервые рассмотрел бойцов подробно. Сразу бросилось в глаза, что среди людей Дубровина нет никого моложе тридцати, а в основном все изрядно старше. Поджарые, похожие на волков, уверенные в себе, отлично натренированы. Движения, которым они помогали друг другу подтягивать ремни разгрузок, иной амуниции, или шнуровавшие высокие десантные, видавшие виды берцы, отличались выверенной четкой легкостью и скрытой силой. Трехцветный камуфляж чужой незнакомой расцветки, на опытный взгляд Кожевникова, явно не новый, а неоднократно стиранный, что лишний раз говорило о опытных бойцах. В новом, необмятом обмундировании, а тем более обуви, на серьезное дело не ходят. Все вооружены десантными АКМС, у одного бойца на плече виднелся РПК с пристегнутым барабанным магазином, а еще у одного в руках генерал приметил СВД. А главное, как они смотрят на Дубровина! Ну если не как на бога, то уж точно, как на отца родного. М-да… Серьезная команда у Павла Петровича — отставного полковника Государственной безопасности. Двадцать шесть человек, уверенных в себе, наверняка, проверенных в деле бойца. Против одного затерявшегося во времени и пространстве фашиста более чем достаточно. Будь он хоть супер-пупер адский фашист! А еще Мельгузов со своими ребятами. На счет них Николай Иванович тоже был уверен, хотя, положа руку на сердце, люди Дубровина казались посерьезней обычной разведки пограничников.

Одного солдата оставили у второго грузовика, поручив присматривать за пленниками. Пасечника с дочерью и Горохова с женой вывели на дорогу и усадили на землю спиной к высоким колесам ЗИЛа. Кожевников даже не заметил, когда, но на всех уже надели наручники, застегнув их мужчинам сзади, а женщинам спереди. Все четверо были испуганы, но, если побледневшие мужчина еще держались, то женщины уже всхлипывали. И только страх не давал им разреветься в голос. Они сидели, поджав под себя ноги, то и дело оглядывались на солдат и лихорадочно одергивали короткие платья, стараясь прикрыть голые колени. Против своей воли, глядя них, генерал отметил, что женщины у предателей хороши. Жена милиционера чуть старше Лопатиной, пленяла красотой зрелой уже женщины, а вторая, на которую положил глаз фашист, обещала расцвести в не менее красивую. Но и сейчас, то прикрывая круглые колени, то стараясь закрыть скованными руками высокую грудь, выглядывавшую из выреза платья, была чертовски соблазнительна. Та, словно почувствовала плотоядный взгляд этого пожилого мужчины в мятом костюме, покраснела и прижалась к подруге.

— Вот ведь зараза! — прошептал Кожевников, развернувшись и направившись подальше от последнего грузовика, в голову колоны. Еще несколько дней назад он не мог и подумать, что влечение к женскому полу не просто вернется, а превратится в поистине неистовый голод. Ну, Дубровин, ну старик! А вот сейчас разложить бы этих двух вражин, прям тут у грузовиков, сорвать одежду, да пустить по кругу…На глазах у отца и мужа! Генерал почувствовал, как прилила кровь к лицу, а его мужское естество готово было разорвать в клочья брюки.

Да что за мысли проклятье! Чем мы тогда лучше этих самых фашистов! Он ускорил шаг, стараясь не оглядываться назад, но мысли о женщинах продолжали жечь рассудок.

Короткий инструктаж, и четверо спецов скользнули вперед, в лес, справа и слева от дороги. Ушли они беззвучно, как уходит вода в песок, ни одна веточка под ногами не хрустнула. Отряд напряженно замер в ожидании.

— Сейчас ребята выйдут на исходную и доложат обстановку — сказал, не оборачиваясь, Дубровин подошедшему генералу. Он смотрел вслед скрывшимся среди лесной зелени бойцам, а на морщинистом лице, вовсе не было того азарта, что снедал сейчас изнутри Николая Ивановича. Всем своим видом старик выражал беспокойство.

— Да, а ведь он совсем старик, — подумал Кожевников, — как я раньше этого не замечал?

Словно почувствовав его мысли, полковник обернулся и пристально посмотрел на своего молодого коллегу — ледяным взглядом.

— Ты что, Павел Петрович, такой хмурый? — спросил Кожевников. — Осталось только за шкирку его, как нашкодившего кота, схватить.

Старик ничего не ответил. Улыбнулся как-то странно, словно черепом оскалился и, похлопав, генерала по плечу, отошел в сторону. Направился к радисту, который щелкал тумблерами и вращал колесики рации.

Прошло не больше десяти минут, радист вздрогнул, вдруг напряженно вслушался, во что-то неслышное никому, кроме него, и сдернул наушники с головы.

— Товарищ полковник, Сыч на связи! — он протянул наушники с тангентой Дубровину.

Полковник неторопливо взял наушники, надел, поправил их на голове: — Жара на связи! Докладывай, Сыч!

Некоторое время он внимательно слушал, потом ответил:

— Ожидай подхода отряда, Сыч! Без моей команды никаких действий. Только наблюдай, и не дай себя засечь. Ноль!

Он снял наушники и вернул радисту.

— Ну вот и все! — сказал он ни к кому не обращаясь, больше для себя. Потом взглянул на солнце в зените, видневшееся высоко среди ветвей над дорогой, чуть приподняв рукав полевки, посмотрел на часы.

— Без четверти двенадцать. Пора. Вызывай погранцов! — приказал он радисту.

— Они должны давно быть на месте. — обратился он уже к Кожевникову.

Но ни через пять, ни через десять минут отряд полковника Мельгузова на связь не вышел.