Глава 49. Глаза в глаза

То, что Дубровина видят, тому ясно было сразу, как только он вышел из-за покрова леса и неторопливым шагом направился к заимке пасечника. Давно не кошенная, высокая, почти по колено трава мешала идти. Растения обвивали сапоги, затрудняя движения, словно кричали, ему: «Стой, не ходи дальше!»

Горячил кровь изрядно подзабытый уже азарт охотника. Взрывная смесь нетерпения, любопытства и хорошо контролируемого страха. Положа руку на сердце, надо признать, Кожевников был прав. Незнакомцу, смотрящему сейчас на него в одну из щелей старого облезлого забора, ничего не стоило с такого расстояния всадить в полковника несколько пуль. Тут полуслепой и косоглазый не промажет. Отличная ростовая мишень, со все сокращающейся дистанцией до цели. Будь сейчас 1945 год, Дубровину и в голову не пришло вот так открыто в полный рост идти на врага. Он достаточно хорошо знал ту часть немцев, что, глубоко впитав в себя ядовитый нацизм, становились фанатиками, не желающими слушать каких-либо предложений о сдаче в плен. Особенно много таких было в специальных частях СС. Самые здравомыслящие, если так можно было сказать о части фанатичных нацистов, несомненно понимали, что война проиграна и понимали это задолго до весны 1945 года, но не мыслили себе места в новом мире без Гитлера и их человеконенавистнического учения. В плен такие люди не сдавались и предпочитали умереть с оружием в руках. Да и ладно, не жалко. Но, к сожалению, они забирали с собой многих своих врагов, очень многих, непозволительно многих. А умирать накануне Победы, ой как не хотелось. И часто сталкиваясь с такими отморозками, особенно в самом конце войны, обычная пехтура часто не вступала в бой и два отряда врагов просто расходились, делая вид, что не видят друг друга. Вернее, предоставляли возможность разбираться с попавшими в окружение отрядами СС и отдельными нацистами другим спецам, вроде отряда полковника специального отдела НКВД Павла Дубровина.

Но этот не такой. Долгие годы службы научили его разбираться в противнике. И пусть, необычность этого гостя из ниоткуда затрудняла составление психологического портрета, явно не был этот Кудашев нацистским фанатиком образца апреля 1945 года. Свидетельством тому были его Смоленские похождения, показания студентов и особенно характеристика, данная ему старой разведчицей Екатериной Берг. Да и вряд ли оголтелому фашисту удалось так глубоко влезть в душу местным. Этому Лопатину с дочерью, милиционеру, его жене. Но тем он опасней. Из тех, кто мягко стелет, да спать потом жестко. Опасен и коварен. Вот только молод. По всем показаниям, не старше двадцати пяти, к тому же явно некадровый диверсант. Да и фашист оттуда, из 1945 года в Кенигсберге и та ненормальная девка из Норвегии середины семидесятых, утверждали, что первый контакт их мира и нашего, был случайным, в результате аварии их летательного аппарата. Какой уж тут диверсант…

С такими мыслями, Дубровин остановился метрах в десяти от забора окружавшего дом пасечника с надворными постройками. Осмотрелся по сторонам, сложил руки за спиной и стал ждать. По началу, хотел крикнуть что-то, но зачем? Он и так меня видит. Но когда, скрипнув противно, отворилась калитка ворот, полковник непроизвольно вздрогнул. Все так, как он рассчитывал. Стрелять в него фашист не стал, видно интересно самому, что будет дальше. Ведь надежда, последнее, что покидает человека. А этому застрявшему в чужом, незнакомом, смертельно опасном месте, парню только и надеяться, что — на чудо!

С жадным интересом полковник окинул своего оппонента и, опустив глаза, усмехнулся. Сопляк! Конечно, он уже знал примерно, кто там прятался. Он вчитывался в строки допросов, сидя в кабинете, долго рассматривал составленный по словесному описанию портрет, но все же представлял этого чужака-фашиста другим, более солидным что ли. А перед ним оказался худощавый молодой парень, с тонким изможденным лицом, с болезненными тенями под глазами, отнюдь не впечатлявший какой-то внешней силой и мощью. На левой скуле, почти от самого глаза к углу рта, виден чуть подживший свежий шрам. Странно, что про него не упомянули в допросах. Вряд ли это его смоленские урки расписали, слишком быстро зажил. Наверное, при аварии получил. На первый взгляд, любой из бойцов его отряда, скрутит этого сопляка даже не вспотев. Но только на первый взгляд. Дубровин отлично помнил, что этот парень уделал в одиночку банду матерых уголовников, а в глазах фашиста он с удивлением не заметил страха. Беспокойство — да, такое же, как у него самого жгучее любопытство — да, но страха не было. И кроме всего прочего, пришелец решил играть в открытую. На парне сейчас, не обноски с чужого плеча, а хорошо сидящий комбинезон, подзабытого цвета фельграу, с рунами СС на воротнике, а на форменной кепке надвинутой низко на глаза ненавистный череп со скрещенными костями. Через плечо автомат, с виду точная копия чешского Sa-25… на петлицах… черт, уже и позабыл их звания. Ну что же, меньше будет различных глупостей, типа да я тут по грибы пошел да заблудился или чего-то подобного.

Первым нарушил их молчаливый поединок взглядов, немец.

— Ich bin obersharführer der SS — Einheiten der deutschen Armee, Yuri Кudashev. Wer sind Sie, Herr Oberstleutnant? — он взял под козырек.

Вот ведь тварь! Хорошо не «Хайль Гитлер» крикнул и руку правую не вскинул. Видел Дубровин таких, которые и при расстреле своего — бесноватого славили. Ну, погоди, спесь-то я с тебя собью. Дубровин сразу решил давить его по максимуму. Представившись кратко, без обиняков, передавая своему голосу всю возможную силу и уверенность твердо сказал:

— Не стану тянуть время. Ты и так своим неожиданным появлением, доставил столько хлопот огромному количеству людей, что и представить не можешь. Мы пришли за тобой. С тобой мы отсюда и уйдем. Сейчас ты медленно, не делая резких движений, опустишь свой автомат в траву. Просто сдвинь с плеча погонный ремень и дай оружию упасть вниз. После этого я сделаю шаг в сторону, а ты медленно пойдешь к опушке, я за тобой. И помни, сейчас за нами наблюдает много глаз…

Полковник ждал замешательства, страха, попыток торга, но реакция фашиста удивила. Он несомненно ждал чего-то подобного, и ответом на предложение о сдаче была наглая ухмылка на его мерзкой нацистской, породистой роже. Хм… не так прост этот сопляк, да и больно он молод для звания старшины, примерно так, вспомнив прошлое, определил он это — obersharführer, а в СС, помнится, званиями не разбрасывались.

— Господин полковник, уж извините, что не говорю вам — товарищ, как-то не привык. И желания привыкать не имею. Что вы все право, так на меня взъелись? То присылаете чекистов под видом потерявшихся рыбаков, как кстати у них дела? Рыбалка удалась? Теперь собрали целую армию вокруг пасеки? К чему все? Война, как я узнал, закончилась вашей победой больше тридцати лет назад. Да и отношения я к той войне не имел. Давайте просто разойдемся каждый своим путем! Ну, так уж получилось, что оказался я у вас совсем не по своей воле. Я обещаю ничем не вредить вашей Совдепии, а вы забудете, что видели меня тут! Что? Никак нельзя? По лицу вижу, что в ваши планы это не входит… Жаль! Очень жаль! Но зачем я вам? Я простой солдат, не ученый, вряд ли смогу быть для вас ценным источником технической информации. И самое главное… у меня нет ни малейшего желания, чем-либо помогать вам. И делиться информацией, даже если бы я ею обладал, тоже.

Дубровин по характеру никогда не был вспыльчивым человеком, но эта смесь наглости и снисходительности буквально вывела его из себя.

— А ты, наглец, как я смотрю! Делаешь хорошую мину при плохой игре? Мне насрать, что там и как у тебя дома! И на твои желания или не желания, мне плевать! Тут, мы сломали хребет фашистской гадине в сорок пятом и отправили ваших ублюдочных нацистов на виселицу! Тех, кто сам не пустил себе пулю в лоб, как бесноватый Адольф! Последний из ваших, — Гесс, мотает пожизненный срок в Берлинской тюрьме! Там и сдохнет! И нам нет никакой разницы на твое участие в той войне, твой приговор — на твоих петлицах с рунами и с мертвой головой на лбу!

Ага! Молодого наглеца проняло… Ишь как кулаки-то сжал, и морда на глазах багровеет. Да и ответить ему нечем, знает, курва, что я полностью, по всем статьям прав.

— Я, господин полковник, могу понять чувства ко мне, — произнес молодой фашист, явно с трудом сдерживая свои эмоции, чему свидетельствовал сменившийся тембр голоса.

Дубровин почувствовал невольное уважение к этой сдержанности,

— Судя по вашему возрасту, вы активно участвовали в той войне. Вы до сих пор не можете забыть миллионы погибших, несомненно, ваши родственники и друзья среди них имеются. В разных книгах, что я успел увидеть у вас, потери указаны разные, пишут и о двадцати миллионах. Огромные потери! Но давайте не станем обсуждать события тридцатилетней давности. Спрошу вас прямо! Что вы уготовили мне? Хотели бы пристрелить, не ломали эту комедию с переговорами, просто окружили бы, напали. Сколько вас вокруг? Взвод? Рота? Не важно, вас достаточно, чтобы убить еще одного фашиста…

Ну что же, прямо, так прямо, усмехнулся полковник.

— А вот это, солдат, будет уже зависеть от тебя, хотя и в самой малой мере, и от меня. Не знаю, что уж тут было у тебя позавчера, но это спровоцировало серьезные проблемы, вышедшие на самый высокий уровень. И если раньше у меня стояла задача захватить иновременного диверсанта, то теперь в приоритете его уничтожение, дабы не устроил еще каких-то неприятностей. Но не скрою, ты мне интересен. Мне интересна твоя история, твой мир, ваши технологии. Но все это побочный интерес. И надеюсь, ты не наивный дурачок, знаешь, о методах какими наши службы получают информацию. Поэтому вся твоя бравада «что нет ни малейшего желания вам помогать», не более чем сотрясение воздуха. Ты все равно выложишь все, что знаешь, а также то, что постарался забыть и даже то, что вроде, как и не знаешь. Поверь, есть методы. И я, конечно, не гарантирую тебе при таком раскладе физического и психического здоровья.

Иновременной диверсант, он же Юрий Кудашев, слушал старика чекиста с угрюмым выражением лица. Он ни на минуту не усомнился в том, что полковник говорит совершенно правдиво и откровенно. Любая спецслужба, будь то гестапо и СD, Американское АНБ, русская контрразведка и жандармерия у него дома, НКВД тут, желая получить важную информацию, не станет стесняться в методах. Несмотря на молодость, наивным человеком он не был. К чему-то подобному Кудашев был готов, но одно дело думать о таком ранее, а совсем иное вот так воочию выслушивать. Надежда на хороший исход всего дела вдруг стала казаться все меньше, сморщивалась и темнела как гниющее на ветке яблоко. Предчувствие избавления, в которое он безоговорочно верил последние дни, стало казаться сейчас глупым, не основанном ни на чем оптимизмом.

Дубровин, будучи опытным оперативником, как с листа прочитал, все творившееся в душе своего молодого собеседника и решил того додавить окончательно:

— Я вашего брата хорошо помню. Насмотрелся на фанатиков и упертых нацистов, вполне могу поверить, что тебе жизнь не мила, хоть и не похож ты на тех…наших. Ты о своих друзьях подумай!

С этими словами полковник чуть повернулся в сторону леса, стараясь не терять фашиста из виду, поднял руку, чуть подержал ее над головой и резко опустил вниз, после чего вновь повернул голову к Кудашеву. Через несколько секунд, на опушке зашевелились кусты и из них показались Гороховы и Андреич с Машей. И у Сергея с женой и у пасечника с дочерью, руки были связаны за спиной, а по бокам контролировали их два дюжих бойца в камуфляжной форме, черных беретах на головах и с автоматами наперевес. До них не более пятидесяти метров, обершарфюрер хорошо рассмотрел угрюмые, исподлобья взгляды мужчин и заплаканные лица женщин. У Юрия заныло сердце и дрогнули в коленях ноги, не найдя ничего лучшего, он просто чуть махнул им правой рукой, тут же почувствовав себя идиотом.

Советский полковник перед ним уже открыто злорадно улыбался. Объект дал слабину, позволив своим чувствам выйти наружу и теперь из него можно веревки вить. Ясно теперь, что, надавив на его местных прихвостней, возьмем фашиста без проблем. Он опять повернулся и вновь дал сигнал рукой, а его бойцы затолкали с глаз долой, за деревья.

— Как видишь, милиционер с женой, пасечник и твоя подружка в нашей власти. Ты же знал, что они мимо нас не проедут, на что надеялся?

У Кудашева оставался последний вариант. Какой бы тертый калач не был этот старик, стоило попробовать проделать с ним тот же фокус, как и с теми рыбаками. Конечно, их много за деревьями, но этот-то главный. Если получится внушить ему, по добру по здорову отпустить в село Машу с отцом и Гороховых, половина дела будет сделана. Обершарфюрер постарался вздохнуть, как можно сокрушенней, снял с плеча автомат, и он повис у самой земли удерживаемый за ремень.

— Ну что же, вижу ваша взяла! — произнес он негромко и протянул полковнику-чекисту правую руку.

Для Дубровина это стало неожиданностью. Не то что бы он горел желанием ручаться с этим нацистом, но сработал рефлекс и Павел Петрович, ничуть немедля, пожал протянутую руку. Как только ладони мужчин соприкоснулись, оба отшатнулись, вскрикнув. Будто сильный разряд электричества или крепкий удар отсушил кисть и одному, и другому. Дубровин от неожиданности оступился и припал на одно колено. Голова кружилась и перед глазами все плыло. Юрий на ногах удержался, но словно отлетел на пару шагов и тряс головой пытаясь прийти в себя, глядя на свою ладонь. Не смотря на возраст, полковник оклемался первым. Он повернулся к опушке леса и заорал что было сил:

— Не стрелять!

Потом с трудом поднялся, выпрямился и уже без всякого злорадства и торжества глянул на парня.

— Ах вот ты какой… Ну что же, ты мне все более становишься интересен! — произнес он хриплым, срывающимся голосом, стараясь восстановить дыхание.

****

Отряд медленно двигался сквозь заросли осинника, перемежающегося с чахлыми кривыми елями. Под ногами все отчетливей хлюпала жижа. По всему следовало, что они у самой кромки болот. Шли медленно, но хорошо, что вообще шли. После того, как пули из автомата ефрейтора Морозова разнесли рацию, началась паника. Разведчики полностью перестали быть слаженной надежной боевой единицей, которой отряд вошел в этот чертов лес. Пограничники затравленно озирались и вздрагивали при каждом шорохе, при хрусте сломанной под ногами ветки или крике какой-то птицы в кроне деревьев. Круглые шальные глаза, побелевший пальцы, сжимающие оружие, испарины на лбах и заливающий глаза пот. Первым сейчас шел сам Мельгузов уже не крадучись, скрывая присутствие, а просто лишь бы идти вперед. Замыкал группу старший лейтенант Тарасевич, который вроде держался, но всем своим видом напоминал туго сжатую пружину, готовую в любой момент распрямиться со всей силой или…сломаться. За спиной у полковника поскуливал и вонял Сударев, позади шел и Тувайкин с таким выражением на лице, от одного взгляда на который становилось страшно. Радиста пришлось связать. После того, как Мельгузов выбил у него автомат и сбил с ног, тот дико сопротивлялся, явно не соображая, что происходит. Дрался он с такой силой, что было понятно, так сражаются только за жизнь.

Полковник, единственный из всех знал причину их рейда. Вернее, даже не знал, а выполнял четко поставленную задачу, а о причинах и следствиях мог только догадываться. Но его догадок достаточно было, чтобы увязать всю творящуюся чертовщину с этим странным диверсантом и историей о непонятном месте, где до пятидесятых годов жили и здравствовали фашисты. Он помнил слухи о том, что многие недобитые гады сбежали, куда-то в Латинскую Америку, где неплохо пристроились. Но тут явно было что-то иное… Уж слишком все сверх всякой меры накручено. Чем дальше он шагал, все больше убеждал себя в этом мнении.

Поэтому, когда справа от полковника из кустов густого осинника с треском и каким-то утробным урчанием, расставив руки, пальцы которых оканчивались страшными когтями, вылез полуразложившийся здоровенный негр, Мельгузов уже не удивился. Он, не останавливаясь, не сбавляя шагу, прошел мимо и смачно, от всей души плюнул упырю под ноги, после чего уже не оборачивался. Шедшие следом солдаты, как и ожидалось, упыря не видели, иначе лес бы уже оглашали дикие вопли и стрельба во все стороны, а скорее всего бравые пограничники просто ломанулись бы в разные стороны, бросая оружие. Полковник, поправил на груди автомат, утер со лба пот и усмехнулся:

— Да хуй вам во все рыло!

Тем временем, заросли расступились, а ноги с чавканьем погружались в болотную грязь уже по щиколотку. Прямо по ходу клубилось туманной мглой и воняло застоявшейся тиной болото. Борис остановился и предостерегающе поднял руку. Он поднял голову, сквозь марево не сразу нашел солнце, достал из кармана компас пристально посмотрел на бестолково мечущуюся на циферблате стрелку, пожал плечами и широко размахнувшись, забросил в сторону топей ставший бесполезным прибор. Где-то впереди, в тумане, болото плотоядно хлюпнуло и чавкнуло, принимая в себя компас, а полковник, полагаясь на врожденное чувство направления, вспомнив карту и сопоставив положение на небосклоне светила, свернул левее и повел отряд вдоль кромки болота.

Через некоторое время он свернул от болота налево в лес и вроде как начал узнавать местность по отложившимся в памяти приметам. А метров через двести, пограничники вышли на небольшую поляну, посреди которой пересекая ее, лежала толстая, сваленная когда-то зимними ветрами старая береза.

— Привал. — полковник повернулся к своим и махнул рукой. Бойцы безвольными мешками завалились на траву. Мельгузов недовольно поморщился и огляделся. Вдруг заметил, что на поваленной березе сидит, уставившись на него круглыми желтыми глазами маленький котенок, не то что бы совсем маленький, но все же слишком мелкий для лесной жизни.

Зверек был самой обычной кошачьей масти, палево-серый, с полосками. И если в первый момент полковник принял его за детеныша лесной рыси, то теперь очевидно было, что это самый обычный Васька или как там его… Вот только что никого на этом бревне не было, и вот тебе. Но хороший признак, стало быть, жилье близко, а тут кроме пасеки и усадьбы пасечника на многие километры жилья нет. Зверек-то совсем не пугливый. Дикий бы уже несся сломя голову от них, а этот совсем не боится дюжины людей, стало быть — домашний. До поваленной березы было метра три, четыре. Мельгузов, стараясь не делать резких движений, медленно ступая, стал подходить к сидящему на бревне котенку.

— Киса, киса, киса… — шептал полковник, не сводя с него глаз. Но похоже опасался он напрасно. Маленький зверек вовсе не собирался бежать, а, наоборот, с любопытством, снизу вверх смотрел на него своими кошачьими глазами. Мельгузов остановился на расстоянии вытянутой руки от березы, и медленно потянулся к голове животного. Осторожно погладил меж ушей, отчего котенок сам ткнулся в руку и зажмурился. Он взял зверька за загривок и поднял перед собой на уровень лица. Котенок забавно поджал маленький, чуть трясущийся хвостик меж задними лапками, а передние выставил вперед, расставив пальчики с мелкими, но острыми коготками и приоткрыл пасть с розовым язычком. Не то чтобы Мельгузов был заядлым кошатником, к тому же на заставах где прошла большая часть его жизни из животных всегда главенствовали собаки и лошади. Ну разве не милашка?

Как-то вдруг показались мелкими и никчемными заботы и беды последних часов. Вспомнилось, что дочка давно просила завести кошку, и останавливала их только аллергия жены на шерсть животных. А провались оно все пропадом. Забрать что ли, подумалось Борису, но именно в этот момент где-то вдалеке глухо затрещала автоматная очередь, потом еще одна и благостное наваждение спало, будто рукой сняло. Милый котенок в миг превратился в настоящего демона. Зашипев, извернувшись, вырвался из рук. И, оставив на память несколько саднящих царапин на державшей его руке, скрылся в густой траве.