Глава 50. Два мира
До Кудашева, голову которого словно ватой набили, слова чекиста доходили туго. Вроде и все слышал, все понимал, а смысл сказанного ускользал от сознания, словно вода сквозь пальцы. В ушах свистело, в глазах какие-то цветастые круги сменялись вычурными бликами. Надо же, этот лысый старик оказался сродни ему, со схожими способностями, невесть как приобретенными. А принимая во внимание солидный возраст Дубровина, можно было уверенно предполагать, что опытом и умением в обращения со своими экстрасенсорными силами, он Юрия превосходил серьезно. Постепенно вернулось восприятие мира и слух.
—… ты... мы… сам понимаешь… Даю тебе пятнадцать минут все обдумать! После этого мои люди сами за тобой придут. Деваться тебе все равно некуда, было бы куда, давно бы свалил. И надеюсь, не забыл, приятели твои и баба у меня в заложниках!
Чекист развернулся, и более ничего не говоря, и не оборачиваясь, энергично зашагал обратно к лесу, где под сенью деревьев ждали остальные чекисты и их пленники. Обершарфюрер смотрел ему вслед, борясь с желанием вскинуть автомат и полоснуть по удаляющейся фигуре очередью во весь магазин. Но десятки глаз, пристально наблюдавшиеся из перелеска, были хорошим предостережением от необдуманных поступков. Он вряд ли бы даже успел передернуть затвор своего чеха, прежде чем не словил дюжину пуль. Кудашев повернулся и медленно пошел к воротам. Все оказалось много хуже, чем он мог предполагать. До последнего Юрий надеялся на козырь — столь неожиданно приобретенные способности, но оказалось, что среди красных был тот, кто мог переиграть его на этом поле. Кажется, только сейчас он почувствовал настоящее отчаяние и страх. И не за себя, сам он давно решил, что живым не возьмут. Что есть смерть? Слишком много Кудашев узнал о скрытой большинству части бытия. Смерть далеко не конец. А раз нет страха перед смертью, все проще. Но вот за кого страшно, так это за Машеньку с отцом и за Гороховых. Они ему помогли, благодаря им, до сих пор обершарфюрер жив. Но как часто бывает, для кого-то хорошее дело, а в глазах противника всего лишь предательство и помощь врагу. А его, как не прискорбно считали врагом, хоть и в мыслях не было каких-то дурных замыслов. Просто само существование Кудашева для местных коммунистов уже угроза.
Юрий рухнул мешком на лежащие у забора бревна и, повернув голову, приник к щели в заборе. На опушке леса, где скрылся лысый старик-полковник, никого не видно, и лист не шелохнется. Он попробовал пустить в ход свои новые чувства, но тут же поморщился и схватился за голову. Чуть утихший в голове шум нахлынул с новой силой, нестерпимо заломило в висках и в затылке. Голова, казалось, лопнет, взорванная изнутри. Юрий оставил эти попытки, и тут же боль стала вполне терпимой. Оставалось надеяться, что этот Дубровин маялся сейчас не меньше. Обершарфюрер сполз с бревен, сел на землю и уперся ладонями в короткую жесткую траву. Представил, как руки медленно врастают в землю, раскидывая во все стороны тонкие белесые, похожие на грибницы, нити. Тоненькой, но все усиливающейся струйкой тело стало наполняться силой, а в шум и гул голове, пошли на убыль. Несмотря на самое поганое настроение, Кудашев все же криво усмехнулся. Старик постоянно чего-то недоговаривал, чем-то был обеспокоен, хотя старался вида не показывать, умело скрывая все за показной агрессией и резкостью. И эти пятнадцать минут? К чему, чего им ждать? Ну… разве что-то не по плану идет. Кошак лопатинский про второй отряд упомянул, тот, что должен со стороны болот зайти. Неужели? Ай да мохнатый мышелов! Да быть не может, чтобы этот…этот… хотя почему не может? Если он еще времена Всеслава Чародея помнит, поди умеет кое-что. Стоит перед ним извиниться за былое пренебрежение. Если удастся свидеться… В голову не идет ничего, будь она проклята эта боль в висках.
Ах, если бы знать. Как не кстати эта контузия приключилась. Кто ж мог знать, что совсем не прост этот старик. Но если догадка верна, и путь к болотам свободен, им меня не взять. Меня не взять, а они тогда на Маше с отцом и на Гороховых отыграются. Кудашев устало прикрыл глаза, прижался спиной к бревнам и доскам забора. Словно метроном в висках стучала кровь, отсчитывая секунду за секундой, оставшиеся до атаки чекистов время.
****
Дойти до кустов ровной походкой было совсем не просто. На это ушла почти вся сила воли, и каждый последующий шаг давался труднее предыдущего.
— Ну что?! — не вытерпел Кожевников, как только полковник шагнул с поляны перед заимкой, за деревья, — про отряд Мельгузова выяснили что? Вопросов у него было столько, что даже дыхание перехватывало.
Он был так возбужден, что и внимания не обратил, что Дубровин бледный, как сама смерть, и сам не свой. Только когда старик оперся обеими руками о березу и зашатался, а майор Рощин подхватил его под руку, генерал озаботился вопросом.
— Что случилось, Павел Петрович? — он попытался тоже поддержать старика, но тот отстранил его руку.
— Вы с Мишкой опять правы оказались, — с трудом отдышавшись, сказал Дубровин майору, напрочь игнорируя, будто не замечая Кожевникова, — фашист наш совсем не прост, ой как не прост...
Рощин, прищурил глаза, потом поднял голову и посмотрел по сторонам словно, пытался увидеть что-то на небе, еле видном сквозь кроны деревьев.
Тем временем все эти недомолвки между Дубровиным, его людьми, им самим начали генерала бесить. С самого утра он чувствовал неловкость, словно окружающим хотелось, чтобы его, главного Смоленского чекиста, рядом не было.
— Так! Ну хватит! Говорите уже, полковник, в чем дело! Удалось выяснить что с отрядом Мельгузова? — спросил, повысив голос Кожевников.
И полковник, и Рощин, странно посмотрели на говорившего, так обычно смотрят то ли на надоедливо жужжащую муху, то ли на неразумного ребенка, доставшего взрослых бестолковыми расспросами.
— Остынь, Николай, — голос Дубровина, словно придавленный грузом немалых уже, прожитых в боях и тревогах лет, был усталый и тихий, — не узнал. Одно скажу точно, чтобы с ними не случилось, точно не наш клиент руку приложил. Он о них не знает, уж поверь, я бы понял. А начинать расспросы вроде, — У нас тут отряд пропал, ты не знаешь, что с ним стряслось? Согласись, глупо. Но вот взять его самого будет не просто. А взять живым, ой как нужно!
— С чего бы это? Ведь основная задача была поставлена четко и ясно — устранение потенциальной угрозы, в случае необходимости с устранением объекта. Сам же знаешь, какие он проблемы создал и нам и всему государству!
— Все с ним сложнее, Коля! Видел, как нас друг от друга отбросило? — спросил полковник.
— Еще б не видеть! Я уже хотел команду дать снайперу валить гада! А что случилось?
— Хоть не стал горячку пороть, и то хорошо! Он теперь стал для нас особо ценной персоной…если… если мы еще не опоздали!
— И что в нем такого ценного? — удивился Кожевников, — я хорошо этого хлыща рассмотрел в бинокль, молокосос еще, но наглый. Вырядился словно на свой нацистский парад!
— А то, товарищ генерал, что у сопляка этого, сила есть и способности сродни моим. От одного прикосновения нас отбросило друг от друга, да так, что у меня в голове до сих пор гудит, словно пляшет там весь ансамбль песни и пляски Советской армии имени Александрова. Ты представляешь, как два магнита друг от друга отталкиваются? Ну вот. Что-то сродни с этим, но по-другому!
— Да ну, нахуй! — искренне удивился генерал. После странного отсутствия связи с отрядом пограничников теперь эта новость! Кожевников насупился, дела все хуже. Их небольшой отряд, которого даже с избытком должно было хватить для поимки одного противника, вдруг показался уж очень небольшим.
— Одного боюсь! Не опоздали мы часом? — сокрушенно сказал Дубровин, — чем дальше, тем больше ненавижу этих пидарасов в Москве, которые нам на сутки связали руки приказом ждать. Ненавижу Примакова.
— И давно у тебя догадки такие появились? — подозрительно глядя на старика, проговорил генерал.
Дубровин только отмахнулся от вопроса.
— Григорий, командуй! Отряд на линию атаки, — он приподнял рукав и глянул на часы на запястье, — осталось десять минут, и мы атакуем. Ждать, появятся или нет твои пограничники, нет времени!
Рощин, в полголоса отдавая команды, скрылся за их спинами. Только после этого, полковник, не сводивший глаз с потемневшего от времени и дождей забора, окружавшего заимку, ответил Кожевникову:
— Давно чувствовалось. Что-то не то в этом немце! Уж очень все у него гладко шло. И с местными, и в Смоленске. Кстати, так и непонятно в результате, что он там делал. Этой ночью вот мелькнула у меня мысль, что навыки у нашего объекта уж слишком странные. Одна история с твоим Ткачуком чего стоит. А мои оболтусы немного развили тему. Ну и вот видишь ты… Оказались правы!
— А что он тебе там еще говорил? — Кожевникова снедало любопытство и беспокойство.
— Ну… Что же так виски-то ломит… Пытался состроить хорошую мину при плохой игре. Мол, наша война к нему отношения не имеет, и чтобы его в покое оставили. Но в то же время сдаваться не собирается, хотя и не дурак, понимает, что обложили мы его. Кроме того, как увидел своих местных приятелей, и особенно девку пасечника, с лица сбледнул и вроде как поплыл.
— А что ты, Петрович, обмолвился что, мол, не опоздали бы?
Дубровин ничего не ответил, только засопел. В это время, справа и слева показались бойцы его отряда, залегли. Кто за обильно заросшей травой кочкой, кто за кустом, кто встал на колено за деревом. То и дело, то один, то другой солдат в черном берете бросал быстрый взгляд на полковника. В который раз генерал отметил про себя, что для своих людей, старик не то что авторитет, а нечто большее. Единственный подчиненный генерала-майор Ткачук, вертелся поблизости от шефа с видом полного идиота, то расстегивая, то вновь застегивая кобуру на боку. Похоже, он один не знал, что происходит, а лезть с расспросами, полагал, не к месту и не по чину.
Дубровин опять глянул на часы и повернувшись к генералу пристально выдал ему в лицо.
— А ведь ему и тридцати нет! Ты представляешь, Николай, если они…там…поставили такую спецподготовку на поток. Если простой пилот, обучен так, то что способен их боевой спецназ?
Не дожидаясь ответа, да и не рассчитывая его получить, полковник все это время не сводивший глаз с циферблата часов, махнул рукой, со словами:
— Давайте, ребята!
И тут же опушка леса пришла в движение.
****
Секунды, а за ними минуты текли неумолимо. Юрий чувствовал, как все меньше и меньше времени остается до атаки чекистов. То, что полковник вовсе не шутил, было очевидным. Особенно после того, чем их разговор закончился. Обершарфюрер привстал на одно колено, стер внешней стороной ладони, выступивший на лбу пот и прищурился, всматриваясь через щель в заборе. Ветер стих. Казалось, даже обычные лесные звуки — смесь щебета лесных птиц, скрипа деревьев и шороха ветра в кустах, — умолкли. Вон что-то показалось из-за отдельно стоящей большой березы, а правее нее, дрогнули ветки орешника, справа зашевелилась густая поросль дикой малины и болиголова. Рука легла на затвор, и он лязгнул, досылая патрон в патронник. Вот и все, разговоры окончены. Пора дать им свой ответ. Кудашев вскочил, вскинул автомат и дал поверх забора две очереди по пять-шесть патронов. Попасть по нападающим он не пытался, специально целясь значительно выше. Пусть знают, что сдаваться он не намерен. Клекот выстрелов и глухой стук падающих гильз еще звенел в ушах, а Юрий уже метнулся за сложенные штабелем у забора бревна. Со стороны леса в ответ загрохотали ответные выстрелы и пули начали стегать забор, разбивая в щепки старые доски. Справа, слева, над головой, осыпая древесной трухой и глухо ударяя в бревна. Ну да, что тут не ясного. Часть врагов, прижимают огнем, а тем временем, другие подбираются к забору. Кудашев почувствовал озноб, всхлипнул от возбуждения и срывающимися непослушными пальцами рванул ремешок гранатной сумки.
Надпочечники неистово гнали в кровь адреналин, живот скрутил холод, а сердце, наоборот, билось так, словно желало вырваться через разбитую в аварии грудь. Руки продолжали дрожать и дергать клапан сумки, но уже накатывала ярость боя, сменившая все сомнения. Со стороны опушки леса, захлебываясь, очередями, били красные, но тут в гул и треск выстрелов вплелся еще один звук. Кудашев вздрогнул и чуть приподнялся. Тот, кто слышал его хоть раз, уже не спутал бы звук MG42, знаменитой «Пилы Гитлера» ни с чем. Одновременно, где-то справа и слева то в унисон, то в разнобой застучали длинными очередями пулеметы. Бившее до этого по забору оружие чекистов захлебнулось, и их выстрелы почти прекратились. Послышались со стороны перелеска какие-то крики. А сзади, со стороны лопатинского дома и сараев, низко пригибаясь, бежали к изумленному обершарфюреру три фигуры в знакомом, зеленом летнем камуфляже, с привычными с детства, родными касками, затянутыми в ту же защитную ткань с автоматическими винтовками в руках.
— Nicht Schießen! Nicht Schießen! — кричал громко один из бегущих.
Через несколько секунд солдаты рухнули на поленницу рядом с Кудашевым, двое, приподняв винтовки, прильнули к дырам и щелям забора, которых сильно прибавилось после чекистского обстрела. А третий, здоровенный парень, наверное, ровесник Юрия, с тремя кубиками унтерштурмфюрера на петлицах воротника, прижался к нему и крепко сжал руку Кудашева все еще пытавшуюся вытащить из сумки гранату.
— Beruhige dich, junge! Wir Holen dich hier raus! — его голос, срывался на хриплый шепот после рывка к позиции. Офицер другой рукой обнял его и прижал к себе. Обершарфюрер Кудашев ткнулся лицом в плечо немецкого солдата и зарыдал…
Они успели. Неведомо как, но случилось то, в чем он был уверен, несмотря на всю невероятность и мизерные шансы. За ним прислали помощь!
****
Разгром был полным.
Он выстрелил первым. Наверное, чтобы придать самому себе уверенности. Захват этого Кудашева только что казался делом нескольких минут. Пока часть взвода, не скупясь на патроны, поливала забор очередями и не давала фашисту высунуться, полдюжины бойцов метнулись к заимке. А потом случилось невероятное. Справа и слева, с противоположных сторон так же с опушки леса, окружавшей подворье Лопатина, метров со ста пятидесяти, слитно ударили по ним пулеметы. Их звук говорил сам за себя. И хотя пулеметы MG давно разошлись по всему миру, Дубровин сразу понял это немцы. Те самые, не наши…
Атака сразу же захлебнулась. Если бы новоявленные фашисты хотели, то впервые же мгновения боя, их пулеметы сильно проредили бы отряд спецназовцев. Если бы хотели. Кинжальный огонь с флангов, скосил бы атакующих и прошелся стальной метлой в полторы тысячи выстрелов в минуту по опушке, собирая и там кровавую жатву. Но пулеметчики всего лишь отсекли от забора атакующих, у которых хватило здравого смысла, не лезть под перекрестный огонь. Бойцы тут же залегли и стали отползать под защиту деревьев. Над ними, не давая поднять головы, свистели пули. Они сознательно били чуть выше человеческого роста, заставляя всех находившихся там, уткнуться лицом в траву. Работали невидимые, неожиданные враги слаженно, выказывая отличную подготовку. Когда один пулемет, тот что слева, замолчал секунд на десять, по-видимому для замены перегревшегося ствола, второй зло огрызался короткими очередями. А затем наоборот, умолк правый, а тот что слева, перенял у него смертельную эстафету.
Но у Дубровина люди были не из робких, фактор неожиданности, сорвавший атаку, утрачивал силу. Бойцы начали приходить в себя, отвечать противнику огнем, пока еще судорожно и не прицельно. Но враги не дали им прийти в себя в полной мере. Пока внимание чекистов было поглощено обстрелом с фронта, неизвестный противник завершил окружение Дубровинского отряда. С флангов и тыла, из-за кустов и деревьев показались солдаты в очень узнаваемой, не позабытой еще, проклятой форме.
— Feuer einstellen! Hände oben! Geben Sie auf! Прекратить огонь! Руки вверх! Сдавайтесь! — послышались крики на немецком и русском почти без акцента, сопровождавшиеся стрельбой. Стреляли фашисты поверх голов. Но советским ясно было, зажали их плотно.
Дубровин перекатился за дерево, выругался матерно и, отбросив в сторону пистолет, который достал из кобуры, как только началась стрельба, закричал:
— Не стрелять! Прекратить огонь!
Он чуть приподнялся, выглянул из-за ствола и крикнул пришельцам на немецком:
— Nicht schießen! Wir geben auf! — и медленно, не сводя глаз с незнакомых врагов, начал вставать с земли с поднятыми руками.
