Глава 53. Каждый остается при своем

Кожевников, облокотившись, наблюдал за происходящим во дворе через щель между досками сарая, в который их заперли.

— Вот ведь, сука! — негромко, с презрением в голосе произнес он, увидев, как эта заноза в его заднице, диверсант-фашист из другого мира, оказавшийся сущим щенком, которому и четверти века нет от роду, вскочил с бревен на которых сидел и вытянулся перед своим офицером. Вытянулся, расставив локти прижатых к бедрам рук и вскинул подбородок, одно слово…фашист. Начальничек его — зверь зверем! Лет под пятьдесят, поджарый как волчара, в нацистском кепи, камуфляжной куртке и брюках, заправленных в высокие берцы на шнуровке и с пистолетной кобурой на ремне висящей слева.

— Павел Петрович, честно сказать, и не думал я еще эту пиздабратию на своем веку увидеть! Словно открутил тридцать с лишним лет назад, или в кино вижу! Иди сам посмотри! — обратился он, повернувшись к Дубровину. Тот сидел у противоположной стены на перевернутой бадье, прислонившись к стене и прикрыв глаза.

— А что я там не видел? — ответил ему негромким усталым голосом полковник, не меняя позы и не открывая глаз, — я наперед знаю, что там происходит. Наш герр Кудашев, докладывает кому-то, судя по всему, руководителю операции, о случившемся… Вот если бы я мог их слышать, то да, было бы интересно.

Минут десять назад всех советских офицеров, столь неожиданно для них самих превратившихся из охотников в дичь, закрыли в сарае лопатинской заимки, отделив от остальных. Дубровинских бойцов всех посадили во дворе, вдоль забора, изрядно разбитого пулями, и они заняли почти весь двор. Десяток фрицев с автоматами, очень напомнивших генералу StG 44 и какими-то автоматическими винтовками, бдительно охраняли пленных, не сводя с них глаз и проходя время от времени вдоль сивевших на вытоптанной траве чекистов. В другом углу двора, на телеге, расположились двое с пулеметом, в котором генерал узнал чертов Косторез, демонстративно давая понять, что в случае нужды, без тени сомнения выметут двор стальной метлой, калибра 7,92 мм.

Пришельцы были, что ни на есть самыми настоящими солдатами СС, какими их запомнил Кожевников, такими же, но все же другими. И дело было не в оружии и форме, совсем немного отличавшейся от той, прежней, а скорее в том, как они держались. В конце сорок четвертого и в сорок пятом враги, которых он знал, были схожи с затравленными зверьми. Смертельно опасными, зажатыми в угол и оттого дравшимися с яростью людей, которым нечего терять, но с печатью обреченности на осунувшихся, землистых лицах. Эти же, откормленные, но не зажравшиеся, самоуверенные, наглые в своем спокойствии, скорее напоминали фашистов образца года сорокового, когда они менее чем за два месяца нагнули Францию, и лета сорок первого года, которые еще не получили по мордасам в Сталинграде и под Курском. Вспоминая рассказы полковника Дубровина, генерал отлично понимал, в чем разница. Над нашими гансами в сорок пятом дамокловым мечом висело поражение и неотвратимость наказания за их злодейства, а эти — победители! Вернее, все еще воюют, но Советского Союза в их мире, больше нет. А ведь ясно, именно СССР сломал хребет фашистской гадине, а не Англии с Америками… Вместо Советского Союза у них там опять Российская империя — тюрьма народов, наверняка марионетка, пляшущая по команде из Германии. Хм…интересно, кто там у них царь? Наверняка, как обычно, безвольная политическая проститутка, само собой, как и последние Романовы — из немцев.

Еще бросилось в глаза странное поведение немцев. Не было в их действиях привычной жестокости. Кожевников с внутренним содроганием ждал, что проклятые нацисты начнут сейчас избивать и мучить пленных, а то и вовсе расстреляют кого-то из них для острастки остальных у бревенчатой стены лопатинского дома. Не хотелось самому себе сознаваться, но он, взятый в плен с оружием, но в гражданской одежде, без знаков различия, не мог рассчитывать на статус комбатанта и являлся, несомненно, наилучшей кандидатурой оказаться перед расстрельной командой у стены дома пасечника. То, что в кармане у него оказалось удостоверение генерала КГБ СССР и партбилет, только осложняло положение, потому, насколько он помнил, отношение к пленным коммунистам и сотрудникам НКВД, было таким, что расстрельная команда казалась уже роскошью. Но кто ж знал-то, блядь… И сколько Кожевников не настраивал себя на мужественное поведение перед лицом врага, все равно предательски дрожали губы и бил озноб. Расслабился за мирные годы. Как и весь Советский Союз… То и дело перед мысленным взором всплывали то сын, то жена, то Ленка. Генерал мотнул головой и еще раз вполголоса выругался.

— Товарищ генерал, — не выдержал стоявший сбоку Ткачук, — Что-то я не пойму, а что Натовцы, словно фашисты одеты? С орлами на груди, у них же вроде как это подсудное дело! Майор все никак не мог вникнуть в ситуацию. Недавняя тревога в Управлении по рангу «военная опасность», стремительное нападение и плен, чужая военная форма на солдатах противника. Ткачук пришел к самому очевидному выводу — началась война и они захвачены диверсионным отрядом западных немцев из состава объединенного командования НАТО. Генерал повернул голову к майору и что-то нечленораздельно промычал. Начинать длинное объяснение о том, что происходит, не было никакого желания.

Он уже хотел перестать травить душу и отойти от стены к остальным офицерам, Дубровину, майору Рощину и командиру Дубровинского отряда, которого и полковник и Рощин звали просто — Максим. Но вновь прильнул к щели в дощатой стене. Вот ведь дела! Признаться, не только эти вдруг оказавшиеся тут, словно по волшебству немцы, вызывали у него оторопь. Люди полковника Дубровина тоже вели себя странно. Ну не так, не так должны, по его пониманию, вести себя советские бойцы, попавшие в плен к фашистам! Где горящие ненавистью глаза? Где сжатые от бессильной злобы кулаки? Да, чекисты, сидевшие сейчас во дворе и у забора, казались расстроенными… Но не как люди проигравшие, пусть скоротечное и бескровное, но сражение и попавшие в плен! А как… как, проигравшие в подкидного дурака! Да что там говорить, некоторые из них даже вольно развалились на августовском солнышке, заложив ногу на ногу, подложив под голову согнутую в локте руку и прикрыв глаза своим беретом! Да еще, с травинкой во рту! А вот только что один из сидевших во дворе, с погонами младшего сержанта, с хорошим, русским, мужественным лицом, достал пачку сигарет, отправил одну из них в рот и стал похлопывать себя по карманам куртки и брюк. Не найдя спичек или зажигалки, он окликнул стоявшего неподалеку немца-охранника и жестами показал, что просит прикурить. Генерал даже на мгновение зажмурился, ожидая, что фашист сейчас ударит сержанта прикладом или пнет ногой. Но к своему самому искреннему удивлению, увидел, как эсесовец, даже не меняя выражения лица, достает из бокового кармана зажигалку и кидает пленному. Тот неторопливо щелкнул кремнем. Закурил и бросил зажигалку обратно, а потом жестом предложил немцу сигарету из пачки. Нацист ловко поймал зажигалку, сунул ее в карман и, отрицательно покачав головой, пошел, как ни в чем не бывало вдоль сидевших во дворе пленных солдат. Да что тут происходит?! В который раз за последние дни Кожевников почувствовал себя в дураках.

Устало вздохнув, генерал развернулся и пошел к Дубровину, а его место, тут же занял Рощин, которому, судя по всему, не терпелось посмотреть, что происходит во дворе. Второй бадьи или ведра рядом не оказалось, и Кожевников устроился рядом с полковником на копне сена, которое смялось под его весом, так, что он почти лежал на боку, опираясь на локоть левой руки.

— Павел Петрович, поговорим? — требовательно спросил генерал, не сводя глаз с лица собеседника.

Дубровин, повернул к нему голову, чуть приоткрыл глаза и все так же устало ответил:

— Ну, говори.

И тон, и односложность ответа смутили Кожевникова, он не сразу нашелся, что сказать. Внутренне он чувствовал странность происходящего, но пока не мог сформулировать свои мысли ясно.

— Твои солдаты… Я, конечно, никогда не слышал о вашем подразделении, но они странно ведут себя. Будто совершенно не боятся и не обеспокоены своей судьбой. Они ведут себя так, словно ничего не произошло, и не в плену они, а на каком-то перекуре. — наконец, сказал он.

— А чего им бояться? — ответил полковник более живым тоном, явно переходя от режима сонного созерцания к более активной жизни.

— Во-первых, если бы немцы хотели настоящей схватки, то половина моих людей кормила уже мух на опушке леса. А вторая, меньшая, раненая, валялась на этом дворе, харкая кровью и голося благим матом. Конечно, мы и гансам дали бы прикурить. Изрядно проредили их, но будем честными, они нас переиграли.

Начальник Смоленского КГБ засопел, хотел было что-то ответить, но смолчал. Пожалуй, Дубровин тут был прав, как бы неприятно это не звучало.

— Во-вторых, чего боится человек больше всего? — продолжил старик, сделал паузу, но, не дожидаясь ответа собеседника, ответил — Смерти человек боится! А мои люди, Николай, слишком много видели и знают, причем в области называемой сказкам… ну или фантастикой. Иными славами, смерти они не боятся, зная, что смертью все не закончится. Других, кроме боли и страданий, связанных со смертью, угнетает разлука с любимыми, детьми, родственниками. А мои парни, все как один или сироты, взятые из детдомов, либо вдовцы бездетные, так что это тоже играет свою роль.

Тут Кожевников предпочитал вообще молчать, откровенно боясь лезть в эту странную и новую для него тему.

— Ну и последнее. Мои люди мне верят. И не просто верят…. Не сочти за крамолу, но скажем так, если построить их на плацу и перед ними, рядом со мной будет стоять Андропов и мы потребуем друг друга расстрелять, то я не дал за голову Юрия Владимировича и старого пятака. А я им сказал, еще когда мы поехали по этой дороге в лес, что бояться нечего, все будут целы.

— И ты, Павел Петрович, не боишься мне, генералу КГБ СССР, такое говорить? — изумленно произнес Кожевников, привставая и опираясь на руку.

Дубровин, подперев поясницу руками, с кряхтением расправил спину, и повернул к собеседнику голову:

— А ты, Николай, никак рапорт писать собрался? Хм… у тебя же сейчас другие проблемы. Вижу я, как ты в ногах ослаб, доживи-ка до завтрашнего рассвета, а уж там видно будет.

Генерал поперхнулся, все слова застряли в мгновенно пересохшем горле. Он, наверное, сильно побледнел, отчего, пристально смотревший на него Дубровин усмехнулся и похлопал его по плечу

— Ну будет тебе, пошутил я, нормально все закончится! Для тебя, по крайней мере. — сказал он.

— А откуда ты знал? — удивился генерал и тут же почувствовал, что начал, наконец понимать, что происходит.

— Знал…Так ты знал? — проговорил он, а потом почти закричал — С самого начала ты знал?

Но договорить им не дали.

— А вот это уже становится интересным! — подал голос Рощин и махнул им рукой, не отрываясь от щели между досками, — вы только гляньте!

Через открытые ворота во двор вошли оставшиеся участники разыгравшейся драмы. Один из людей Дубровина со связанными руками и залитым кровью лицом под конвоем фашиста. За ними, поддерживаемый пасечником Лопатиным и его дочерью, здоровенный немец, с головой перевязанной запачканными кровью бинтами. Последними шли местный милиционер со своей бабой, причем у Горохова на плече был АКМ, а на груди разгрузка с автоматными магазинами.

— Ну вот, и власовец свой у нас появился! — сказал майор другим офицерам, они заинтересованные, подошли к стене и старались через другие щели рассмотреть происходящее во дворе.

— Стоило пристрелить гадов, сразу, пристрелить! — сквозь стиснутые зубы, негромко выругался генерал, не сдержав эмоций.

Дубровин, поначалу промолчал, стараясь найти щель между досками пошире, а потом ответил:

— Так бы и пристрелить? Экий ты, кровожадный! А я бы вот многое отдал за возможность их расспросить, да поподробней!

Потом пленники стали свидетелями трогательной встречи двух голубков. Этого проклятого Кудашева и Лопатинской девки, отличницы и комсомолки. Они тискали друг друга в объятиях, словно собирались, прям во дворе на глазах у всех, устроить бесстыжую случку.

Конвоир развязал окровавленного чекиста и посадил на завалинку дома, рядом усадили и немца с перевязанной головой. Откуда-то появился солдат с большой сумкой на плече, на рукаве и сумке которого виднелась эмблема красного креста. Медик, как ни странно, первым начал оказывать помощь пленному. Промыл ему лицо, видно было, что досталось тому изрядно. Потом он вколол ему в бедро укол, помог подняться и подтолкнул к сидевшим у стены товарищам. Чекист, пошатываясь, отправился к своим, а фельдшер, занялся немецким солдатом.

Среди людей Дубровина появление их товарища вызвало большое оживление, на которое тут же, встревоженно отреагировали их охранники. Перевязанный боец сразу оказался в окружении товарищей, его похлопывали по плечу, жали руки, тут же задымила сигарета, кем-то услужливо поданная раненному. Он, усевшись на освобожденное для него место у забора, принялся, судя по всему, живо рассказывать о своих приключениях, активно жестикулируя и то и дело, указывая в сторону немцев с которыми пришел и предателя с автоматом. Видно было, что другие советские пленные, внимательно слушавшие рассказчика, стали выкрикивать что-то в сторону переметнувшегося к немцам милиционера. Тот задергался из стороны в сторону, подошел к Кудашеву, стоявшему со своей шалавой рядом с нацистскими офицерами. Они о чем-то немного поговорили, и предатель быстро скрылся из поля зрения пленных офицеров.

Судя по всему, немцу досталось посильнее, чем бойцу Дубровина. Медик и ему что-то вколол, причем два раза, уложил на расстеленную плащ-палатку и стал копаться в своей сумке. Пленные офицеры, решив, что ничего интересного более не увидят, пошли обратно, к сеновалу. Но тут, майор Рощин, так и не покинувший своего наблюдательного поста, тревожным голосом сказал:

— А вот это уже по нашу душу!

Кожевников вздрогнул и встревоженно закрутил головой, словно ища поддержки у товарищей. Вновь стала перед глазами мрачная картина расстрела у забора или стены дома. Дрожащей рукой генерал провел по лицу, зачем-то полез в пустой внутренний карман пиджака, словно ища что-то там затерявшееся. Старик-полковник, видевший это, усмехнулся и покачал головой, но ничего не сказал, только одернул куртку, поправив ремень. Распахнулась дверь, на пороге сарая стоял тот самый Кудашев в сопровождении одного из солдат.

— Пойдемте, полковник. У нас с вами остался так и не оконченным разговор. — сказал он самым обычным будничным тоном.

Дубровин словно ждал чего-то подобного, пошел к выходу, но его, положив руку на плечо, остановил генерал.

— Я как старший по званию и должности требую участия в переговорах! — заявил он с одной стороны с облегчением, поняв по тону молодого нациста, что непосредственной угрозы ему нет, но на самом деле, просто боясь оставаться в сарае без Дубровина.

Кудашев удивленно посмотрел на Кожевникова, перевел потом взгляд на старика, чуть помедлил и потом кивнул, соглашаясь, но все же сказал с сарказмом:

— Ну, раз переговоры, то куда же без генерала?

Ткачук с тревогой проводил взглядом генерала и полковника, а когда дверь сарая за ними захлопнулась, подсел к Рощину, с которым немного наладил контакт еще в городе, и решительно сказал:

— Ну хоть ты-то, майор, объясни, что происходит!

Рощин скривил лицо, словно смоленский чекист был досадной, назойливой мухой.

— Слушай, Николай, ты у себя в Смоленске чем занимался?

— Ну много чем, последние годы всякими диссидентами, ну там отказники всякие и…

— Ясно, — перебил его Рощин, — а до пенсии тебе сколько?

— Да в этом году, уже тридцатник будет, как служу. Так что, давно могу уволиться.

— Ну вот и пиши, как вернемся, свой рапорт на пенсию. Самое верное решение. Потому что, чем меньше знаешь, тем не просто спишь крепче, а и живешь дольше! А если я тебе отвечать стану на вопросы, да рассказывать, что да как, поверь мне, майор, до пенсии можешь не дожить. С твоей выслугой, понимать должен, некоторые тайны, очень жизнь сокращают.

Ткачук пристально посмотрел в глаза Дубровинскому офицеру и, видя, что тот совсем не шутит, счел за благо воздержаться от расспросов. Действительно, жизнь научила майора Ткачука не совать нос в дела вне компетенции. Вот только по всему выходило, что дело это с недавних пор и так уже его касается плотнее некуда. Ведь сидит он сейчас без оружия, запертый в сарае, под охраной непонятных врагов и кто знает, что будет дальше.

На ярком августовском полуденном солнце Дубровин с генералом сощурились и закрутили головами по сторонам. Советские солдаты во дворе, увидев своих командиров, зашевелились, повис гул встревоженных голосов. Немцы-охранники забеспокоились, со стороны дома к ним, снимая с погонного ремня винтовки, подошли на помощь еще двое солдат СС. Полковник поднял руку в успокаивающем жесте, мол, нормально все, и волнение среди пленных немного утихло. Кудашев кивнул им в сторону дома пасечника и первым пошел к крыльцу. Офицеры, не торопясь, — за ним, а последним, в полутора метрах сзади шел немец с автоматом.

Кожевников старался успеть рассмотреть все во дворе и постоянно оборачивался на ходу по сторонам. Во дворе явно было тесно от людей. У завалинки, рядом с телегой на которой расположились пулеметчики, у сваленного в кучу советского оружия, двое немцев, увлеченно рассматривают АКМ, оживленно обсуждая незнакомое оружие. Пересекая двор, частой цепью, стоят солдаты в камуфляже, в ненавистных касках, не спускающие глаз с пленных чекистов. По двое-трое человек вольно расселись свободные от службы фашисты, расстегнув свои камуфляжные куртки-анораки, сняв каски и подставив коротко стриженные, головы ласковым солнечным лучам. Кто-то курит, иные прикрыли глаза, прислонившись к стенам дома и сарая. Но у всех оружие под рукой, готовы в любой момент к действию, знаменитый «Deutsche Bestellung» никуда не делся. То и дело сбиваясь, генерал, пока дошли до дома, насчитал примерно два отделения, человек двадцать, да еще, наверняка, охранение выставлено за забором. Не так уж и много, вполне могли потягаться…

Поднялись на крыльцо в том же порядке, через полутемные сени вошли в дом. Не так уж и богато живут эти предатели, обычный советский дом, мелькнуло в голове. На кухне, сам Лопатин, папаша, этой нацистской подстилки, копался в шкафу, а на столе громоздились буханки черного хлеба, там же у окна, сидела жена милиционера-предателя. Что-то резала большим кухонным ножом. Против воли, и совсем не ко времени, Кожевникову дико захотелось есть. Вот хоть горбушку от этой буханки ржаного хлеба. Пересохший от волнения рот наполнился густой слюной, и генерал отвернулся.

На входе в большую светлицу они столкнулись с дочерью хозяина. Она, стараясь не смотреть на пленников, опустила глаза и посторонилась, пропуская в комнату. Сама выскользнула за их спинами к отцу на кухню. Но все внимание Николая Ивановича и Дубровина обращено было на присутствующих в комнате людей. Кроме пришедшего с ними, виновника всего происходящего, Кудашева, за столом сидели два германских офицера. В одном генерал узнал того, с которым ранее во дворе тянулся в струнку этот сопляк. Тут уже была возможность рассмотреть его получше. Примерно, его, Кожевникова, ровесник, коренастый, волевое лицо с чутко очерченным подбородком, серые прищуренные глаза, просто образец фашиста. На выглядывающих из-под камуфляжной куртки петлицах виднелись дубовые листья, а на рукаве куртки, зеленая нашивка с полосами и двумя веточками таких же листьев. Вот ведь, черт, не помню уже, что за звание, подумал генерал, но решил, что нацист перед ними — довольно крупная шишка.

Второй военный, справа от первого, перед которым на столе лежали стопка документов, коренастый, неуловимо напомнил ему невесть куда пропавшего со своими людьми, начальника разведки, пограничника Мельгузова. Такой же крепкий вояка. Средних лет, похожий на сжатую пружину, только белобрысый и со светлыми, почти белесыми глазами кровожадного маньяка-убийцы. Вряд ли в высоких чинах, такие как этот, до полковников не доживают. Кожевникову он напомнил всем своим видом данные нацистам характеристики из «Семнадцати мгновений весны» — истинный ариец. Характер нордический, выдержанный. Беспощаден к врагам Рейха. Отличный семьянин; связей, порочивших его, не имел. И если первый явно был общим руководителем всей операции, то этот, второй, несомненно, отвечал за боевую часть. Опасен, как готовый к прыжку хищный зверь!

У стены, в проеме между двумя распахнутыми на улицу окнами светлицы, стоял, рассматривая, с каким-то унылым, расстроенным видом, фотографии в рамках висящие на стене, еще один фашист. Развитым профессиональным чутьем и Дубровин, и генерал, сразу признали в нем, не смотря на такую же что и на окружающих немецкую военную форму, гражданского. Не так держится, отсутствует присущая немецким офицерам, характерная выправка. Не молодой уже, тоже разменявший пятый десяток, но держащий себя в хорошей форме. Лицо умное, типично немецкое, на которое очень просились бы круглые строгие очки. А сам немец лучше смотрелся бы на университетской кафедре, но не тут. Наверняка из сумрачных германских гениев. Именно такие «прославились» бесчеловечными опытами над заключенными в концлагерях. И заслуженно окончили земные дни с петлей на шее. И если первый фриц был «лицом», второй «кулаками», то этот, несомненно «мозги». Кожевников даже ухмыльнулся в душе, вот если бы повернулось все иначе, то именно этого стоило брать живым. Не сопляка пилота, не главаря с дубовыми листьями на вороте, не голубоглазого убийцу, а этого — ботаника.

— Пришло время поговорить, господа! — сказал старший фашист на приличном русском, с характерным акцентом, — все мы хорошо понимаем и говорим по-русски, поэтому нет смысла общаться через переводчика.

— Хочу попросить прощения за принятый меры, — продолжил он, — нам не хотелось прийти сюда в качестве ваших врагов, да и вообще, нет желания тут находиться и задерживаться сверх необходимого! Поэтому, хочу предложить, в знак своих мирных намерений, вернуть вам и вашим офицерам личное оружие. А потом освободить и ваших людей. Если вы, конечно, дадите мне слово, что вы и ваши солдаты не будете предпринимать каких-либо агрессивных проявлений по отношению к нам и каким-либо образом препятствовать нам.

Позже, вспоминая все происшедшее, Кожевников, постоянно корил себя за несдержанность, которая обернулась им, если и не непоправимыми последствиями, но уж точно массой упущенных возможностей.

Прежде чем Дубровин успел что-то ответить, генерал порывисто выкрикнул:

— А больше тебе ничего не нужно, гад? Может, хочешь, чтобы мы с вами вместе Хайль Гитлер кричали?

Сидящие за столом немцы переглянулись, причем фашист справа, словно говорил взглядом старшему офицеру: «А я ведь предупреждал!»

И прежде чем они что-то ответили, Дубровин повернулся к своему товарищу и, толкнув в плечо, возмущенно воскликнул:

— Ну ты и дурак, Кожевников!

В тот же миг, дверь в комнату со стороны кухни распахнулась, немецкий солдат с порога доложил:

— Herr Oberführer, Scheinz hat sich gemeldet, sie haben Probleme! Eine weitere Abteilung der Bolschewiki! Es sind Verwundete! » (Господин оберфюрер, вышел на связь Шайнц, у них проблемы! Еще один отряд большевиков! Есть раненые!)

Не обращая внимания на гнев старика, генерал Кожевников, склонился к нему и прошептал злорадно:

— Не иначе, привет от наших пограничников!