Глава 54. Где-то среди смоленских лесов

Лопатины, Сергей с женой, два немца и пленный чекист, войдя в ворота заимки, тут же оказались в центре всеобщего внимания. Немало этому способствовала и страстная встреча Маши с Кудашевым, причем интерес возник как со стороны пленных советских солдат, так и со стороны охранявших их немцев.

Пережитый стресс, девушка, тут же уткнувшись в орла на форменной куртке своего любимого, излила слезами. Но смогла быстро успокоиться, не срываясь в вполне объяснимую истерику. Потом все внимание сместилось на раненых, которых усадили рядом с домом. Военный врач или скорее всего фельдшер стал оказывать им помощь. Оставшийся невредимым немецкий солдат что-то докладывал в стороне своему командиру, а Кудашев представил местных знакомых своим, причем, на русском, который кажется, все немцы тут понимали.

Маша беспрерывно крутила головой, не веря своим глазам. Наверное, никогда раньше лопатинская заимка не была заполнена столькими людьми. Уж на ее памяти точно. Солдаты, поймавшие их по дороге в село, сейчас сидели и лежали вдоль забора и заполняли почти половину их двора. Они уже не были столь угрожающими и самоуверенными, как тогда, в лесу у машин, когда обыскивали и допрашивали их. Тело жгла память о их грубых и сильных руках, а на запястьях, до сей поры, краснел след от туго застегнутых наручников.

Девушка, отойдя в сторону, к дому, растерянно смотрела, как ее Кудашева, буквально рвали на части, те, другие, только что появившиеся. То один, то другой, то третий…Что-то спрашивали Юру, а он пытался ответить всем сразу. Немецкий язык… вовсе не такой, как слышала она из приоткрытых дверей соседнего школьного класса. Наверное, потому, что из мужских уст он звучит иначе, чем от детей и старенькой училки. Лающий, грубый и опасный, с детства, из фильмов о войне, на которых Маша выросла. Она впервые услышала, как говорит на нем ее Юра, ведь до этого от него все слышали только русскую речь. В который раз уже почувствовала, что самый близкий и любимый ею человек на самом деле бесконечно далек. С другой стороны, Маша не могла отрицать сейчас какую-то притягательную силу, исходившую от языка не только Гете и Шиллера, но и Гитлера с Геббельсом! Пожилой военный, наверное, ровесник отца, когда Кудашев представил ее, чуть поклонился и сказал ей, легко пожав руку, неожиданное «фройляйн». Девушка почувствовала трепетное волнение. Удивительно.

Показалось сначала от непривычного скопления людей в форме, что во дворе царит какая-то суета, но потом, девушка четко разделила людей в форме на две части. Да у них и форма-то была, хоть и пятнистая, но разная, к тому же одни в касках, а другие в черных беретах. Та часть солдат, в беретах, наши, русские, сидели, стояли и лежали под охраной тех, что в касках, чужих. Но Маша в своем непосредственном любопытстве, как-то сразу решила для себя загадку, мучавшую генерала Кожевникова. Хотя одни были победителями, а вторые побежденными, явной вражды между ними не было. Даже тот военный, что оставался охранять их, и с которым не на жизнь, а насмерть еще недавно схлестнулись двое немецких солдат с Сережкой Гороховым, сейчас, перевязанный немецким врачом, в окружении своих товарищей, явно не горел праведной ненавистью. А вот к сельскому милиционеру, пленные чекисты, подобной благости не питали. Тут же, громко окрестили его «власовцем», пообещали, в самых живописных выражениях, поквитаться. А кто-то, из сидящих у забора, поинтересовался суммой серебряников, за которые Сергей «переобулся». Горохов страшно побледнел, порывисто прошелся бесцельно двору, чуть не натыкаясь на немцев, смотревших на него с любопытством, смешанным с осторожностью. Все же чужой и с оружием! Потом девушка отвлеклась еще на что-то, а повернувшись, уже не увидела ни Горохова, ни его жены.

Любопытство, любопытством, но Маша под пристальными взглядами стольких мужчин чувствовала себя очень неуютно. К тому же выводила из себя сама немыслимость происходившего. Стресс давал о себе знать — потрясывало. Она было хотела подойти вновь к Кудашеву, но по его вымученной улыбке, обращенной к ней, поняла, что ее милому сейчас не до нее.

— Машаня! Доченька, подь сюды! — послышался сзади голос отца.

Андреич стоял на крыльце и призывно махал ей рукой. Сторонясь от то и дело попадавшихся навстречу людей с оружием, девушка поднялась к Лопатину.

— Ну, что, кошка моя, — ласково сказал отец, приобнял ее за плечи и кивнул головой в сторону двора, — ищ, что делаетси-то, у самого голова кругом. Был один фашист, а теперячи полон двор, да еще и эти… наши вояки.

Девушка, последнее время отвыкшая уже от скупой отцовской ласки, благодарно ткнулась носом ему в груди и всхлипнула. Про себя отметила, что в устах отца, слово фашист перестало нести для нее какой-то угрожающий смысл. То ли привыкли, то ли перестали воспринимать его с прежним негативным оттенком.

— Ну полно, полно! Давай-ка, делом займемся — отстранил ее отец, держа за плечи и пристально глядя в лицо. Маша подняла глаза. Удивилась. За всеми волнениями, страхами и страстями она совсем не обратила внимания, что папа сильно изменился за последние дни. Не состарился, не помолодел, просто стал другим! Хотя, пожалуй, что и помолодел, меньше стало морщин в уголках глаз и на лбу. И совсем другой взгляд. И глаза стали совсем другие, какие-то…какие-то странные умные и печальные. Вот прям как у деда Архипа Головкина… а ведь правду говорят: «От многого знания, многая печаль!

— Иди-ка, в погреб, греби все что там есть! Сало, соления какие остались. В шкафу хлеба, я глянул, еще пять буханок ржаного есть, да два белого, я сейчас порежу, — продолжил отец, — нужно всю эту армию накормить, сытый то мужик, меньше воевать хочет. Да, Ленку с собой возьми! А то сидит на кухне, как потерянная, в одну точку уставилась, пусть делом займется. Берите миски. Да что там миски, тазы в сенях берите, да живо!

Маша кивнула и со всех ног бросилась в дом, радуясь, что порученное дело позволит хоть немного отвлечься от бушующих в голове мыслей.

На обершарфюрера Кудашева свалилось слишком многое. Как только закончил краткий доклад начальнику, сразу, на глазах окружающих, повисла на шее плачущая Маша. Потом он быстро представил немцам своих местных друзей, стараясь не увязнуть в стремительно возникающих вопросах, как, что, откуда, почему. Стоило замолчать, тут же взял его в оборот, незнакомый угрюмый гауптштурмфюрер, командир военного отряда, то и дело бросавший нервные взгляды на пленных чекистов, заполонивших двор. Офицера интересовала диспозиция и обстановка. Они присели на корточки у колеса телеги, превращенной в пулеметную точку, и Юрий на утоптанной земле как мог, щепкой нарисовал ближайшие окрестности. Рассказывая, что знал о местности, он поднял голову ища взглядом Горохова. Милиционер, несомненно, являлся лучшим источником информации, но того и след простыл. Как только он удовлетворил настойчивое любопытство гауптштурмфюрера и поднялся, то моментально оказался во власти Карла Вигмана. Профессор просто фонтанировал вопросами, о показаниях приборов в момент аварии, о устойчивости лей-линии, о грозе в момент перехода, но более всего о загадочных помощниках, позволивших связаться с домом, и о активации маяка. У обершарфюрера голова окончательно пошла кругом. Чем больше, сбивчиво рассказывал Кудашев, тем шире открывались глаза профессора, и он прерывал то и дело собеседника восклицаниями:

— Unglaublich! Undenkbar! Prächtig!

В довершение всего он почти силой потащил пилота к забору, выходящему в сторону болота, требуя показать место срабатывания маяка. Юрий только и успел ткнуть рукой в сторону, где раньше стоял на опушке старый дуб, ставший приемной антенной для разряда молнии. К немалому облегчению парня его вновь потребовал к себе оберфюрер Рейс, и профессору скорым шагом, срывающимся на бег, пришлось отправиться на указанное место одному, вернее в сопровождении двух солдат, один из которых, покряхтывая, тащил ящик с какими-то мудреными приборами.

Рейс и гауптштурмфюрер Киндлер, командир военного отряда, переговариваясь в полголоса, ждали Кудашева у крыльца. Начальник жестом дал ему понять, что субординация может обождать, не время стучать каблуками и вытягиваться перед ним.

— Вы, обершарфюрер, ориентируетесь в местной ситуации куда лучше нас, — сказал руководитель операции, пристально глядя на своего пилота, — основная задача теперь, быстрая эвакуация. Что посоветуете?

— Основная головная боль, что делать с этими, — поддержал его Киндлер, кивая головой в сторону заполонивших двор пленных.

— У нас четкие приказы относительно сохранения тайны нашего тут пребывания, а в случае контакта с местными властями, убраться как можно быстрее и избегать конфликтов и жертв, — пояснил Кудашеву Рейс, — ясно, что в противном случае, они станут проявлять повышенный интерес к обстоятельствам дела и, ухватившись за кончик этой веревочки, кто знает, куда они смогут добраться. Что и сколько им вообще известно?

Юрий сосредоточенно молчал, собираясь с мыслями, у него были кое-какие предположения на уровне смутных предчувствий, но открывать себя с этой стороны стоявшим перед ним офицерам, он был точно сейчас не готов. Но отвечать на вопрос командира пришлось.

— Герр оберфюрер, у меня только догадки, не так много удалось узнать за эти несколько дней, принимая во внимание все обстоятельства, но я уверен, что местное НКВД, слишком много знает и боюсь вовсе не я тому причина!

Офицеры встревоженно переглянулись, в их деле, по всем мыслимым инструкциям, самым страшным, было притащить домой на хвосте, незваных гостей. А внешне, по уровню развития технологий этого мира, такой вариант совсем не исключался.

— И что ты об этом думаешь? — на лице Рейса морщинами на лбу и сузившимися глазами отразилась вся его озабоченность.

— Трудно сказать, герр оберфюрер, вы были свидетелями моей первой и единственной встречи с большевиками, тут это, кстати сказать, уже не НКВД, а КГБ — Комитет Государственной Безопасности, но сути это не меняет. Они совершенно спокойно отнеслись к тому, что я не имею к их миру отношения. Вы только посмотрите, — Кудашев обернулся и широким жестом обвел двор заимки, — солдаты красных совершенно спокойно реагируют на наших бойцов в форме СС, а ведь у них Вторая мировая война закончилась более тридцать лет назад победой советских жидов, западных плутократов и уничтожением единого немецкого государства. Германия оккупирована и разделена на два марионеточных государства. В их мире национал-социализм осужден международным военным трибуналом и запрещен. Они должны бы реагировать на германского солдата в такой форме, как… как эскимос на бегемота. Я общался с дюжиной простых местных людей, и совершенно точно могу судить, никто тут и не подозревает о теории множественности миров. А хозяин этой заимки, его дочь и местный полицейский с женой, которых я представил вам, по воле случая узнавших мою историю, были поражены до крайности, до тяжелого шока. Так что, если и есть в этом мире знание о нас, то это из ряда «знаний не для всех», а отряд, с которым мы столкнулись, имеет в этом рукаве реальности статус схожий с нашим «Аненербе». Обратите внимание, если поменять форму на наших и большевиках, вы вряд ли сможете их отличить. Я не видел среди красных ни одного откровенного жида или азиата, все балто-нордиды с небольшой примесью финской крови. Возраст так же характерен для профессионалов, от тридцати до сорока лет.

Оба германских офицеров, пораженные словами Кудашева, всем своим видом теперь выражали самое явное беспокойство.

— Спасибо, камрад, — гауптштурмфюрер Киндлер, пожал руку Юрию и обратился к Рейсу, — оберфюрер Рейс, хотя руководство операции возложено на вас, я настаиваю на отходе к хронолету и немедленной эвакуации. Нет гарантий, что пока мы тут почиваем на лаврах, крупные силы местных не стягиваются вокруг нас в готовую удушить петлю. Это, кстати, полностью бы объяснило столь легкую победу над красными, они, возможно, просто имеют приказ тянуть время.

— Господа! Господа! — к ним, из-за угла сарая почти бежал профессор Вигман, он остановился, оперся рукой об опорный столб крыльца и дрожащей рукой стал расстегивать ворот куртки, хрипло стараясь отдышаться, — нам обязательно, просто без всяких возражений, необходимо остаться тут еще на пару дней, а лучше на три или четыре!

Рейс и гауптштурмфюрер наградили взволнованного ученого очень красноречивыми взглядами, в которых раздражение смешивалось с заинтересованностью, но первое, несомненно, преобладало.

— Вы даже не представляете! Это невероятно! Маяк, который навел нас в этот рукав, сработав, нарушил пространственно-временные связи! Мои приборы просто сходят с ума! Немыслимо! Это практически управляемый гравитационный коллапс, который более подходит процессам небесных сфер… вы не понимаете… горизонт событий таков, что… О, боги! Это же имперская премия по квантовой физике! Академик Карл Шварцшильд, судя по всему, был прав! На лицо сферически-симметричная черная дыра без вращения и без электрического заряда, но в невообразимо, немыслимо миниатюрном виде…

— Карл! Я вынужден тебя разочаровать! — прервал разошедшегося профессора оберфюрер Рейс, — мы не то что на три-четыре дня тут не останемся, мы постараемся убраться из этого рукава в течении ближайших пары часов! И я сделаю все, чтобы не задерживаться ни на одну лишнюю секунду!

— Если вы, профессор, конечно, не предпочитаете писать диссертации и мечтать о имперской премии по физике в местном чекистском подвале, с иглами под ногтями или раздавленными большевистским сапогом тестикулами — вторил ему гауптштурмфюрер.

Карл Вигман, находясь пылу научного энтузиазма, хотел было деятельно возразить оберфюреру, но потом до него дошел смысл сказанного Киндлером, он побледнел и тихо, почти шепотом спросил:

— Что, Карл, все так плохо?

Профессор, оглянулся по сторонам, скользнул взором по пленникам и полным отчаяния голосом произнес:

— Но я-то думал, что все идет как нужно, Кудашева мы нашли, с местными вроде разобрались, а тут такое открытие…!

Оберфюрер Рейс был неумолим:

— Выяснилось, что НКВД тут подозрительно много знает и чем дальше, тем больше я подозреваю ловушку!

— Итак, давайте попытаемся договориться с большевиками и разойтись мирно, — решительно произнес он, — Кудашев, приведите в дом их старшего офицера, попробуем воззвать к их разуму, не хотелось бы напоследок залить тут все кровью.

Маше поручение отца накормить пленников и их охрану дало возможность хоть немного отвлечься от дикого смысла происходящего. Подруга так же вышла из прострации, хотя Ленке, привыкшей чувствовать себя при муже как за каменной стеной, было все легче. Женщины, собрав какие были тазы и миски, спустились, сопровождаемые взглядами всех находившихся во дворе людей в погреб, расположенный в дальнем углу двора, между конюшней и курятником. Выгребли почитай все лопатинские запасы. Два приличных ломтя сала, завернутые в холстину, в два тазика навалили из кадушек еще прошлогодних соленых огурцов и зелено-бурых, ядреных помидор, в большую миску наложили соленых, хрустящих рыжиков и груздей. И когда отец только успевал их собирать.

Затащили все в дом на кухню, мимо молчаливых немцев и враз глухо загудевших, русских солдат. Отец как раз закончил резать высившийся горкой на столе хлеб и при помощи дочери с подругой принялись складывать его на старый алюминиевый поднос. Тут загрохотав чем-то в сенях, мимо них в комнату, где находились немецкие офицеры с пожилым советским военным и тем, при одной мысли о котором Маше становилось плохо, влетел запыхавшийся немец и что-то с порога заорал. Поднялась дикая суета, русских опять увели в сарай, а несколько немецких солдат — из кухонного окна хорошо было видно — бегом кинулись к задней калитки, выходящей в сторону пасеки и болота.

— От ведь, беда какая! Чой-та снова случилось! — проворчал Андреич хмуро глядя в окно.

Вышел из комнаты Кудашев, насупившийся, с лицом смурным и усталым. Увидев женщин, попытался им улыбнуться, но вышло не очень.

— Ты это… — обратился к нему пасечник и тут же замялся, соображая, как теперь называть своего нежданного гостя, как-то изменилось все быстро, — Юрка, скажи там своим, мы вот на скорую руку решили покормить всех во дворе и немцев твоих и наших. Лопатин красноречиво указал на заваленный едой кухонный стол и стоявшие на табуретах тазики и миски с солениями.

Юрий как-то странно посмотрел на столпившихся на кухне людей, кивнул и скрылся обратно в комнате. Не прошло и минуты, как он вернулся обратно и сказал:

— Хорошо придумал, Василий Андреевич, несите харчи во двор. Да только ложек с вилками на всех все одно у вас не хватит!

— Ничо! С дюжину найдется, а там уж как пойдет! — засуетился пасечник.

Вслед за Кудашевым вышел один из немецких офицеров, тот, что моложе, с резкими чертами лица и очерченным подбородком.

— Не изволите ли откушать, чем Бог послал, товарищ офицер, а ежели что, и выпить…, — живо обратился к офицеру Лопатин и тут же осекся, поняв, как дико звучит «товарищ офицер» в отношении к этому военному с двумя рунами на черной петлице и мертвой головой на фуражке. Да что поделать, привычка, а вот чужое, вернее крепко подзабытое, «господин» даже и в голову не пришло.

Неожиданно для пасечника, да, наверное, и для Юрия, офицер, мгновение помедлив, улыбнулся, протянул руку в горке продуктов и ловко выхватил небольшой крепенький соленый огурец. Откусил, хрустнув, чуть поморщился, выговорив кратко: «Gut!» а чуть помедлив: «Карашо!» и продолжая жевать, вышел в сени. Кудашев с Лопатиным вышли за ним.

Суета и беготня немцев, получивших сообщение от отряда, оставшегося у хронолета, не осталась незамеченной пленниками, те явно оживились, живо переговаривались в полголоса, бросая довольно красноречивые взгляды на немецких солдат. Гауптштурмфюрер Киндлер, жестом подозвав кого-то из унтер-офицеров, отвел в сторону и что-то тихо ему говорил, указывая то на пулеметчиков в телеге, то на забор, то на груду трофейного оружия у стены лопатинского дома.

Андреич выкатил из-за сарая пару старых бочек. Поставил их у самой границы между пленными и цепью их охраны. Солдаты СС встрепенулись было, но после того как Киндлер махнул им рукой, не препятствовали хозяину сооружать импровизированный стол. С помощью Кудашева Василий положил сверху бочек несколько досок, отошел на пару шагов, склонив голову в одну, потом в другую сторону. Оценил получившийся импровизированный стол, вздохнул и побежал обратно в дом. Не прошло и пары минут, как он вернулся с дочерью и Леной, и они стали расставлять на стол поднос с резаным хлебом и миски с закуской. Сначала Лопатин думал выставить и последнюю пару литровых бутылей медовухи, но поостерегся — мало ли, во хмелю люди разные становятся.

Юрий со стороны наблюдал за происходящим, сейчас он чувствовал себя тут лишним, вдруг захотелось зарыться в свежее сено на сеновале и провалиться в сон, часа на три, а еще лучше оказаться там вместе с Машей. Он вздохнул, покрутил головой, встревоженно прислушиваясь к негромким указаниям, которые давал своим людям гауптштурмфюрер. Офицер и солдаты не были ему знакомы. На базе был свой батальон охраны, который, гипотетически должен был быть задействован в подобных случаях, но этих он раньше не видел. Рейс, вскользь упомянул, что отряд в его распоряжение выделили из специальной части при ставке Гиммлера, стало быть, люди серьезные. Лицо Киндлера казалось немного знакомым, но не так, словно встречались раньше, а будто видел где-то в газетах, с экрана телевизора или в кинотеатре, в хронике, предварявшей любой фильм.

Тем временем Лопатины с Леной закончили выставлять снедь и Андреич замялся, не зная, что делать дальше. Он растерянно закрутил головой, переводя взгляд то на дочь с подругой, то на солдат.

Наконец, поборов смущение он крикнул срывающимся голосом:

— Эй, браточки! Мы тут собрали покушать, чем бог послал! Не побрезгуйте!

Он широко развел руками, указывая на миски, тарелки и поднос с едой, покраснев от волнения и желая провалиться сквозь землю.

Фашисты чуть разошлись в стороны, открывая подход к шаткому столу, при этом, вовсе не благостно сняв с плеч ремни автоматов и винтовок, откровенно давая понять, что баловать не стоит.

Чекисты на предложенное угощение, отреагировали едкими смешками и матерком в полголоса.

— О блядь! Прям ресторан «Прага»! — послышалось, откуда-то из-под забора.

— Эй, старый, фрицев тоже покормишь, или только нам такая честь? — вторил ему голос с другой стороны, от сарая.

Никто из сидевших и лежавших на жухлой дворовой траве солдат не поднялся. Пауза затягивалась. Со стороны Кудашев заметил, что то и дело, исподлобья, пленные чекисты поглядывают в одно место, в центр двора.

Наконец, оттуда поднялся, распрямляя с хрустом спину, здоровенный кряжистый мужик, ровесник Лопатина, ростом с Серегу Горохова, а в плечах, возможно и шире. С коротко стриженным седым ежиком, такими же седыми усами под сломанной переносицей. Он, еще раз опершись руками в поясницу, выгнул могучую грудь, крякнул и неторопливо стал пробираться между сидящими и полулежащими товарищами к выставленному угощению. На погонах его пятнистой куртки Юрий заметил расположенные вдоль три маленькие звездочки в ряд, не разбираясь в советских званиях, Кудашев, тем не менее, безошибочно определил в нем фельдфебеля, а то и штаб-фельдфебеля. Они, наверное, во все времена и во всех армиях одинаковые.

Он подошел к бочкам, превратившимся в стол, окинул взглядом наваленную на него снедь, неторопливо взял одну из вилок, ткнул в горку соленых рыжиков, вытянул особо приглянувшийся ему грибок и решительно отправил его в рот. Так же медленно прожевал, чуть прикрыв глаза, потом решительно обернулся к своим, и зычно крикнул:

— Отставить базар, соколики! Боец должен свои силы поддерживать в любое время и любым образом, кто знает, когда они понадобятся! Поэтому подходим сюда и столоваемся!

Он бросил быстрый, но цепкий взгляд на напрягшуюся охрану, и так же громко скомандовал, обращаясь к товарищам:

— Слушай мою команду! К колону по три стаааановись! Подходим к столу…

Солдаты, словно ждавшие этих слов, быстро выстроились в указанную, плотную формацию. Лопатин облегченно выдохнул, дело пошло. Здоровяк продолжал уже обычным голосом наставлять своих людей.

— Не задерживай, пару ломтей сала на хлеб, бери вилкой грибы, с капустой, раз-другой, да в рот, по огурцу с помидором в руку и отходи на место.

— Ты, братец, — обратился он к пасечнику, когда процесс получения пищи был им достаточно отрегулирован, — водички из колодца, принеси пару ведер, да с кружкой.

— Ну вот, Василий Андреевич, пошло дело, — сказал, подходя к ним, Кудашев.

Пленный фельдфебель, изучающе посмотрел на подошедшего молодого мужчину в ненавистной всеми фашистской форме, и задумчиво проговорил:

— Ишь, ты, как гладко на русском говоришь, стало быть из-за тебя вся эта катавасия?

Юрий ничего не ответил, лишь пожал плечами.

— За кормежку спасибо, конечно, да только у нас там, в грузовике, два ящика с сухпаями, проще было притащить сюда да раздать ребятам — добавил фельдфебель, махнув рукой в сторону леса за забором заимки.