Глава 55. С ног на голову и обратно

Едва затворилась за спинами офицеров дощатая дверь старого сарая, Дубровин спустил на генерала всех собак.

— Тебя, дурака, кто за язык тянул?! Фанатик хуев! Ты бы еще им Интернационал спел или Варшавянку!

— А что, мне с этой нацистской мразью, ручкаться? — взбеленился в ответ Кожевников, — ишь, они добренькими какими стараются казаться! Да шишь меня проведешь!

Старик-полковник только обреченно махнул рукой и пошел в угол сарая, прилег на копну сена, что-то ворча.

Генерал, зло поглядывая на него, ходил из стороны в сторону на маленьком пятачке между сеном и дверью, провожаемый молчаливыми взглядами других офицеров. В один из этих заходов, он зацепил замызганной грязью туфлей какой-то таз, который загремев, вырвал у Николая Ивановича матерную брань.

— Ну и чего ты добился? — вторил ему из своего угла Дубровин, — опять сидим в сарае и только.

— А то что? — остановившись, ядовито спросил Кожевников.

— А то, Коля, что в нашей ситуации, нужно слушать в оба уха и смотреть в оба глаза! И лучше это делать снаружи, а не через щелку, меж досок этого ебаного сарая!

— О! Суета какая-то у местных! — раздался голос Рощина, так и не покидавшего свой наблюдательный пост.

— Что там, Григорий? — спросил полковник, чуть привстав, опираясь на локоть.

— Похоже, этот Лопатин со своими бабами, решил поляну накрыть! Вот только не пойму кому это предназначается, нашим или фрицам!

— Нашим. — негромко сказал после некоторой паузы Дубровин и вновь откинулся на сено.

— Не знаю, как вы, товарищи, а я сейчас тоже, чего съел бы! — продолжал делиться увиденным майор, — та-а-ак… вы правы, Павел Петрович, там теперь полный порядок, старший прапорщик Чушенко, взялся руководить приемом пищи. Черт, как же есть хочется!

— Ага…поели бы, — раздался ехидный голос Дубровина, — да только товарищ генерал Кожевников, проявил коммунистическую сознательность и послал фашистов на хуй, со всеми, впрочем, неясными пока, последствиями!

Генерал перестал мерять шагами сарай, остановился напротив развалившегося на сене старика и топорща полы пиджака, упер руки в бока.

— Ты лучше, товарищ полковник, скажи мне, ведь ты с самого начала знал, что этот сопляк, не так прост и что свои его не бросят?

— Ну… не то чтобы изначально знал, скорее, догадывался, — ответил Дубровин, не меняя позы и продолжая полулежать, — а вот к сегодняшнему утру уже точно все понял.

— Так что ж ты меня, как последнего лоха в темную разыгрывал? —взбеленился Кожевников.

Старик, покряхтывая сел, расстегнул две верхние пуговицы на форменной куртке и негромко проговорил, ни к кому не обращаясь:

— Вот пить, и правда, хочется.

Потом снизу вверх глядя на нависшего над ним генерала, ответил ему:

— Ты же разведчик, Николай. И, признаться, на общем фоне нашего развала и гниения, разведчик очень неплохой. Так что ж ты дурака из себя корчишь?

Кожевников, молча, вопросительно глядел на собеседника, ожидая продолжения.

— Да…закостенел ты на кабинетной работе, хватку стал терять, — не заставил себя ждать Дубровин, сокрушенно покачивая головой, — я ведь, по сути дела, весь расклад тебе дал. Все ждал, когда ты по столу хлопнешь и крикнешь: «Я все понял!», но так и не дождался. Только вот этих упреков глупых дождался! И сейчас вот стоишь, глазами хлопаешь! Вспомни, я тебе рассказал, что в Кенигсберге в 1945 году было, и про случай в Норвегии со всей той чертовщиной тоже рассказал. В обоих случаях упоминал, что пленный фашист в сорок пятом и та чертова баба в семидесятом говорили, мол, обнаружили наш мир случайно, несколько лет назад. И что течение времени у них там другое. По всему выходило, что наш нынешний клиент есть тот самый — случайно попавший. Ну… Начинает доходить? Если они там, у себя, узнали про нас, стало быть, им удалось вернуть своего человека. То есть, принимая во внимание, что сам он вернуться никак не мог, в связи с уничтожением их летательного аппарата, то его вывезли.

— Вот черт! — только и смог сказать генерал, вдруг и сам понимая, что ответ все время был на поверхности.

Ткачук, слушавший из дальнего угла перебранку офицеров, затаил дыхание, но все равно ничего не понял. Однако старательно мотал услышанное на свой роскошный украинский ус, надеясь потом во всем разобраться.

— Но и я в очередной раз прокололся, — сокрушенно покачал головой старик, — все время надеялся, что смогу растрясти столь ценный источник информации, до того, как нагрянут его спасители. Так бы и было, если бы кто-то жопоголовый в Кремле не решил вербовать этого парня. Мол, использовать, как козырь в противостоянии с американцами. Мы потеряли сутки, и, как оказалось, потеряли все!

Николай Иванович молча сел в сено, рядом со стариком. Следовало спокойно переварить услышанное. Кроме того, чем дальше, тем больше беспокоила генерала их судьба. Со всей очевидностью ясно, что для нацистов они были всего лишь нежелательными свидетелями. И будь, он, Кожевников, на их месте, нимало не сомневаясь, дал бы команду перебить всех пленных, решительно обрубая хвосты, а заодно, уложив рядом и местных «друзей» этого Кудашева. Чтобы не болтали…

— О, черт, — вновь послышалось от стены, где у щели в стене нес свое добровольное дежурство Рощин, — это ж наши погранцы!

— Где? — встрепенулся, генерал.

— Да во двор заводят, — быстро заговорил майор, описывая увиденное, — двое, трое, шестеро…носилки. Стало быть, кто-то ранен, не пойму: наш или немец.

И Кожевников, и полковник Дубровин вскочили и, как один, бросились к стене, у которой стоял Рощин. Во дворе раздался нарастающий шум многих голосов, крики, а потом воздух разорвала короткая автоматная очередь.

Генерал, вздрогнул. В миг испариной покрылся лоб, неверной трясущейся рукой, Николай Иванович рванул воротник рубашки. Вот оно! Началось! Опять крики, на этот раз знакомый генералу голос:

— Спокойно! Отставить! Всем сохранять спокойствие!

Офицеры уже были у стены, когда послышался шум дверного засова, и в распахнутую дверь втолкнули полковника Мельгузова. Бравый разведчик имел самый изможденный вид, печать растерянности и стыда на лице, но, в отличии от находившихся в импровизированной темнице, был при портупее с кобурой.

Аппетит у пленников был отменный. Проигранный бой уж точно не сказался на нем в отрицательную сторону, а, возможно, и вовсе был причиной. Но как бы то ни было, ни направленный на них ствол пулемета, ни хмурые лица немецких солдат не помешали опустеть мискам, подносу и тазику. Не сводя глаз с опустевшего стола из бочек и почесывая затылок, Лопатин запоздало подумал, что неплохо было бы и немцам что-то оставить. Глянув на ближнего к нему солдата, стоявшего широко расставив ноги и положив обе руки на направленный в сторону чекистов автомат, Василий заметил, что тот нет-нет, да искоса бросает взгляды на пустую посуду, с сиротливо затерявшимся мятым бурым помидором и резаными колечками лука в лужицах душистого, растительного масла. Кадык фашиста при этом предательски дергался, и он отворачивался, сурово хмурясь и крепче сжимая оружие.

— Вот ведь незадача… — прошептал он, и повернулся к дочери.

— Маша! Сходи-ка в погреб, глянь, чего еще можно наскрести… — спросил он больше для собственного успокоения. Знал, что нет там ничего. Когда-то, при покойнице Вере, да еще до Колькиной службы, хозяйство у них было справное. Корова, утки, гуси, пара-тройка кабанчиков, огород, делянка с картошкой, лесные богатства — грибы да ягоды. А теперь? Много ли ему одному нужно? Коза, полдюжины кур с петухом. Огород бурьяном зарос. Только и есть, что укроп-самосей, да сажает немного под зиму чесноку и по весне лука-репку. Картошку, мешками и ту с Чернево привозит, благо там не переводятся желающие поменять мешок-другой на литр лопатинской медовухи. Да и пить стал сильно, что уж там, в этом главная, наверное, беда!

— Да нет там уже ничего, дядя Вася, мы с Машкой все выгребли. — ответила вместо дочери Лена.

— Да, папа, шаром покати, — вторила ей Маша, — если только в курятнике с полдюжины яиц будет…

Договорить им не дали, распахнулась калитка со стороны болота и во двор, так же под конвоем немцев, завели еще солдат. Эти были в более светлой камуфляжной форме и часть в зеленых беретах. Но главная разница была не в форме. Сразу бросилось в глаза, что пленники были сильно напуганы, опасливо озирались. В них не было той самоуверенности и нагловатого спокойствия, которое так удивило ее в пленных чекистах. Оказалось, что один из вновь приведенных вовсе связан по рукам, только ноги свободны. Еще двоих поддерживают под руки их товарищи. Человек десять, решила Маша, от волнения постоянно сбиваясь в счете. Потом в калитку внесли самодельные носилки из каких-то палок. Там лежал на спине солдат в той же форме в окровавленных бинтах на ногах.

Узники во дворе, только что опустошившие содержимое лопатинского погреба и вновь расположившиеся в прежних местах, при виде вновь прибывших и носилок с раненым, вскочили на ноги. Дубровинские бойцы сгрудились тесной кучей, набычились, и толпа, глухо загудев, словно ветер набирающий силу урагана, начала напирать на цепь охранников. С новыми пленниками советских солдат стало существенно больше, чем немцев, но они были безоружны.

— Jeder steht! Zurück! Всем стоять! Назад! — закричали немцы, некоторые на ломаном русском, направив винтовки и автоматы на толпу и озираясь в сторону своего командира. Слева звонко лязгнул затвор, Кудашев резко обернулся и увидел, что пулеметчик прильнул щекой к прикладу МG прищурив глаз, а второй номер, приподнял на ладони пулеметную ленту.

Лопатин, бледный словно смерть, пятился назад, к крыльцу дома, раскинув руки и тесня спиной перепуганных женщин. Спас положение, советский офицер, вместе с немецким солдатом, замыкавшие колону с пленными и носилками с раненым. Маше, с диким ужасом ожидавшей чего-то непоправимого, он, уже не молодой, с красивым русским лицом, показался очень похожим на Сергея Столярова, с детства, любимого актера, каким запомнила его в «Тайне двух океанов».

Офицер выскочил вперед, и закричал громко, воздев руки вверх:

— Спокойно! Отставить! Всем сохранять спокойствие!

А с другой стороны шагнул к цепи немецких стрелков их командир. Он сорвал с плеча автомат, поднял дулом вверх и дал короткую очередь, ударившую по ушам. Толпа пленников отшатнулась, замерла на миг, вновь впереди всех оказался здоровяк прапорщик, он повернулся лицом к своим бойцам и расставив в стороны руки взревел, вторя незнакомому офицеру:

— А ну, тихо! Все назад! Команды не было!

— Как они похожи…, — мелькнуло в голове Маши, которая не могла отвести взгляда от толпы пленников, и сама не понявшая, как оказалась, прижатой к груди Кудашева, который что-то успокаивающе шептал на ухо, — как похожи эти двое, русский с лицом капитана-подводника из фильма и этот незнакомый немец.

— Ну вот так все и произошло. А когда, как черти из табакерки, из кустов выскочили эти немцы, мы уже были не отрядом разведчиков, а чем-то вроде монахинь на девятом месяце беременности. — закончил рассказ полковник Мельгузов и сокрушенно вздохнул, — только взводный мой попытался дернуться, ну… результат вы видели.

— Пиздец какой-то! — выдохнул пораженный Кожевников, сразу поверивший в историю разведчика, несмотря на всю ее странность. Неделю назад, скорее всего, готов был бы отдать Мельгузова под трибунал, а теперь поверил. Еще бы не поверить! Теперь он сам сидел в лесном сарае, ожидая невесть чего от немецких нацистов. К тому же попал в этот переплет, отнюдь не каким-то геройским образом, а одним из первых поднявши руки. Впрочем, об этом он старался сейчас не думать.

— Сильно его? — спросил Дубровин, кивнув в сторону двери, хотя и так было ясно, он о старшем лейтенанте-пограничнике.

В отличии от генерала, он и оба его офицера, и особенно Ткачук, Мельгузова слушали очень внимательно, время от времени переглядываясь между собой, но восприняли слова разведчика более спокойно. Все кроме майора Ткачука, тот про себя подумал, что отмазка разведчика, хоть и впечатляет, но можно было придумать и что-то достовернее. А то, понимаешь, видения всякие…упыри…

— Сильно. Обе ноги простреляны. Правая еще ничего, в голень сквозное, а левая худо. В бедро, артерию зацепило. Жгут наложили. Немец сказал нужно в больницу быстрее, да я и сам это понимаю.

— Ты полковник, не видел там, в лесу, чего-то странного, пока шли? — сменил тему Дубровин, чуть помолчав — может видно было, что кто-то шел перед вами или вообще признаки, указывающее на присутствие людей?

— Да если бы? — отрицательно покачал головой пограничник.

— Ну, хоть что-то странное было? Самое незначительное, за что глаз зацепиться мог? — вступил в разговор майор Рощин, ради этой истории покинувший облюбованную щель в стене.

— Да нет же, говорю! — раздраженно повысил голос Мельгузов, но тут же взял себя в руки и продолжил говорить уже спокойно, — лес как лес, болото как болото, трава, кусты, березы, осины, елки… Мы ж тоже не пальцем деланые, сразу б следы заметили, если кто ходил там до нас. Из странного… ну перед самой стрельбой котенка малого я видел. Совсем мелкого, чуть больше ладони, на поваленной березе сидел. Серый в полоску, самый обычный. Я еще подумал, как он так далеко от жилья людского оказался.

— Да дикий, наверно… — отмахнулся Дубровин, сосредоточенно думавший о чем-то.

— Да в том то и дело, в руки мне дался… правда, потом цапнул, как стрелять начали. Вот гляньте. — и пограничник протянул руку демонстрируя свежие царапины на внешней стороне кисти.

Рощин шагнул к нему, взял протянутую руку в свои ладони внимательно осмотрел и зачем-то понюхал, не отдерни Мельгузов кисть, наверное, бы и лизнул.

— Хм…, — пожал плечами майор и вопросительно глянул на своего командира.

— Ну…вы спросили, я сказал, больше ничего особенного, не считая общего абсурда происходящего в последние дни. — буркнул пограничник.

— Что скажете, товарищ полковник? Ликантропия? — обратился майор к старику.

— Исключено, Григорий! — отрицательно покрутил головой Дубровин, — Закон сохранения энергии — ничто не возникает из ниоткуда и не пропадает в никуда. Для массы это столь же верно. Оборотень весом с двух-трех месячного котенка, да еще обладающий осознанной способностью наводить морок, просто не может существовать! Колдун получается должен быть с семимесячный человеческий зародыш. Нет…

— Да, о чем вы тут, дери вас черти, рассуждаете? — вскрикнул Кожевников.

— Какой в пизду еще колдун-оборотень! Вы совсем заигрались в свои потусторонние штучки, полковник! Нужно трезво смотреть на вещи! А не путать домыслы с реальностью. Они, фрицы эти! — он указал рукой на дверь сарая, — Реальны! Провалиться мне на этом месте, я все время надеюсь, что это дурной сон и хочу проснуться, но реальны! Как реальны пули, свалившие, Борис, твоего взводного! Тут совершенно понятно, что нацисты, там, откуда они появились, разработали какое-то оборудование, воздействующее на мозг и проецирующие на объект воздействия образы из его подсознания.

Майор Рощин глянул на генерала, не скрывая откровенной неприязни, и вернулся к своему наблюдательному посту, который уже оборудовал сиденьем: приспособил перевернутый старый подойник.

— Знаток, блядь, реальности! — ворчал он про себя, выглядывая через щель во двор, — в прошлом году, когда я завалил на Алтае оборотня, этот умник, с генеральским окладом, обосрался бы еще почище пацана-пограничника…

— Ты не орал бы, Николай. Еще неделю назад и про параллельные миры ты не знал и про многое тоже не ведал, так что умолкни уже. Чем сильнее орешь, тем быстрее фрицы о тебе вспомнят. По одной из версий развития наших событий. Не самой, скажем так, благоприятной версии, им бы надо кого-то для острастки пристрелить… Догадайся с трех раз, кто для этого наилучшая кандидатура? — Дубровин говорил негромко и спокойно, но сила в его голосе была необыкновенная.

Кожевников враз осекся, куда только делась клокотавшая в груди злость. Он сильно побледнел, колени предательски подкосились, и он сел, а скорее рухнул на копну сена. В который раз Николай Иванович убеждался в дьявольской проницательности старого чекиста.

А тот неторопливо и уже без угрозы в голосе продолжал:

— Ну вот и сиди… Как, скажи на милость, достучаться до твоих мозгов, заскорузлых в обыденных штампах образованного человека… Вроде за последние дни нет, нет, да и мелькнет в твоем взоре искра сознания, но все довлеют над тобой эти привычные штампы… нельзя, невозможно, немыслимо… Да знай уже! Можно! Возможно! Мыслимо!

Ты же разведчик! Пусть оброс мхом кабинетным, пусть заплыл жирком, но я же помню, каким ты был тридцать, двадцать лет назад! Надо, надо было тебя к себе забрать! Пожалел дурака! У меня ты бы ни семьи не создал, ни детей не родил… Вот ты тут рычал псом на нас, мол, мы домыслами занимаемся, а не реальностью. А ведь для разведчика, главное — владение информацией! Это прописная истина! Будет информация, сможешь включить мозги и путем исключения и логики мно-о-о-ого до чего домыслить! А вот как раз информации-то тебе и не хватает. Хотя… не твоя вина. Уж слишком тематика от тебя далекая. Ну сам то, чудак, посуди, истории о оборотнях известны по всему миру. С самых давних времен! Как только научился человек письму, среди записанных историй — истории о оборотнях! Со времен Шумеров и Аккада! В мифологии и художественных произведениях человек на определенный срок превращается, по своей ли воле или нет, в волка. Об этом знали и писали потом Геродот, Вергилий, Петроний! Да что там в волка, в разных культурах разные истории. В Северной Америке, Европе, в Центральной Азии известны истории о превращении человека в волка или медведя. А в Китае и Японии — в лисицу, в Индии — в огромного змея, в Южной Америке — в ягуара и пуму, в Африке — в леопарда, льва, крокодила или гиену. Уже даже методом исключения, Николай, можно предполагать, что какая-то, пусть малая часть, вовсе не сказки, а реальные истории криптидов.

— Кого? — ошарашенно переспросил генерал.

— Ну… так принято называть существ, бытие которых не признано официальной наукой, — пояснил полковник и тут же добавил — пока не признано.

— И что…ты, вот ты их видел? Ведь одно дело читать книжки с мифами…а другое… — горячо заговорил Кожевников, подавшись вперед к старику.

Дубровин молчал, опустив голову, он перебирал в руках и растирая в пальцах соломинки, а потом поднеся к лицу ладонь сдул с нее в сторону труху. Повернул голову к собеседнику и, пристально глядя ему в глаза, спокойно сказал:

— Видел. Но тебе об этом знать не положено.

— Охуеть! — послышалось из дальнего угла сарая, где пристроился у стены Ткачук. Николай Иванович так и остался, молча сидеть с приоткрытым ртом и вытаращенными глазами. Недавний эмоциональный взрыв сменился апатией и усталостью от всего случившегося за последние дни. Провались оно все пропадом! С пришельцами, колдунами, оборотнями…вампирами! Стоп! Про вампиров речи не было. Откуда мысль о них скользнула в голову? А неужели тоже?! Спросить? А ну его нахуй! Еще неделю назад, в понимании Кожевникова, беседа с кем бы то ни было о всякой чертовщине и пришельцах, почти автоматически означала путевку в психиатрическую больницу специализированного типа с интенсивным наблюдением. А теперь? Он-то, сам, в здравом уме? Может, бывший начальник Смоленского Управления КГБ, сейчас лежит в смирительной рубашке, по Инструкции Минздрава СССР № 04-14/32, на соседней койке с каким-нибудь диссидентом и пускает пузырями слюни, обколотый мажептилом? Ой, блядь… что лезет на ум! А если все, что я слышу от Дубровина правда, а судя по всему так и есть, сколько упакованных в лечебницы за всякую чертовщину психов, на самом деле, вовсе и не психи…

Кожевников застонал, обхватив обеими руками голову, и тут только понял, что старик продолжает что-то говорить.

— …а немецкое оборудование, про которое ты говоришь, знаешь, товарищ генерал-майор, может оно и создано или будет создано когда-то, но поверь мне, старику, возможности человеческого мозга уникальны. Его потенциал совершенно не изучен, но он огромен, он превосходит все мыслимые машины…

— Павел Петрович! Все! Помолчи! — Кожевников положил руку на плечо полковника и умоляюще посмотрел ему в лицо, — иначе с ума сойду!