Глава 6. Недолгая идиллия

Как не хочется открывать глаза. Я повернулся на живот и уткнулся лицом в подушку. Запах дома. Такой привычный и столь мирный, что уже и забывать его начал. Я проснулся ещё ранним утром, улыбнулся и вновь заснул. Сейчас, наверное, уже десятый час и чуть слышно как внизу, мама или Берта гремят на кухне посудой.

Мы были дома почти в десять после полудни. Отец, въезжая в распахнутые ворота усадьбы, осветив дом фарами, присвистнул. Нас ожидал целый комитет по торжественной встрече. Он перед выездом из посольства успел, оказывается, позвонить маме и предупредить, что б ждали нас. Теперь на крыльце нашего старого, добротного дома кроме мамы и нашей горничной Берты, толклись чуть ли не все соседи и знакомые. Большую часть крыльца занял пузатый, почти как покойный Геринг, дедушка Шульц, друг и соратник Ульриха Деринга по Первой Мировой, а теперь бессменный управляющий нашей пивоварни. Я любил старика. Ещё до гибели родного деда, воспринимал его не иначе, как ещё одного дедушку, так и звал — «Дедушка Шульц»

Рядом с ним, почти терялся щуплый наш блокляйтер, Куно Мертен, инвалид, потерявший руку на Восточном фронте в 1942 году, с заправленным за ремень куртки пустым рукавом. Так же ходил и дедушка, только его, румынский осколок, лишил левой руки, а герр Мертен расстался на Восточном фронте с правой. Они ещё на войне случайно пересекались с отцом и продолжили знакомство после демобилизации по ранению. К тому же, война, лишившая Куно руки, сделала мужчину искренним и верным поклонником русской водки. Когда папа время от времени приезжал со службы домой, почти всегда час-другой проводил с Мертеном, но признаться оба знали в любви к русским спиртным напиткам меру. Их встречи позволяли обоим выпустить пар и хоть немного расслабиться. Как ни странно, мама никогда не возражала против их посиделок, здраво рассуждая, что далеко не о всём отец мог говорить с ней. Многие темы, посреди войны, крови и горьких потерь, были уделом исключительно мужских разговоров.

Помню, в начале года, приехав домой на выходные в увольнение после одного из вылетов, я застал папу в крайне взвинченном, недовольном настроении. Это ещё мягко было сказано, он просто был взбешён. Оказывается, у него состоялся очень неприятный разговор с прибывшим из России, высокопоставленным сотрудником русской контрразведки. Военному советнику при русском посольстве в Германском Рейхе полковнику Кудашеву, поставили на вид его регулярные неслужебные контакты по месту жительства семьи, с функционером NSDAP Куно Мертеном. Отец послал заезжего из Москвы контрразведчика к чертям собачьим, поинтересовавшись, давно ли он сменил большевистский партбилет на имперские погоны. Дальше, на повышенных тонах, разговор продолжился в кабинете посла. Итогом был внезапный отъезд контрразведчика обратно в Россию и прошение отца о отставке. А вернувшись домой, полковник Кудашев, в компании блокляйтера Мертена нарезался, как говорится у русских «до положения риз», что было для него очень не свойственно.

Через пару дней, в отставке папе было Высочайше отказано с формулировкой, что сомнений в его лояльности у Государя не имеется. Через какое то время, я случайно узнал, что на следующий же день, в министерстве иностранных дел графу Бергу, приватно намекнули и просили довести это до кого нужно в Россию, что Германская сторона не готова рассматривать на месте военного советника при посольстве иную кандидатуру, нежели полковника Кудашева.

Торжественная встреча перемежающаяся слезами матери и других женщин с криками «Hoch» у мужчин и похлопываниями по плечу.

— «Нет, вы только гляньте! И это малыш Юрген, который вчера только гонял соседскую кошку по двору деревянной саблей?! — тискал меня в объятьях дедушка Шульц, — наш мальчик получил Железный Крест! Как бы гордился тобой сейчас старый Ульрих!»

Он всхлипнул и втолкнул мне в руку, покрытую сверху пеной глиняную кружку нашего тёмного пива сваренного по семейному рецепту. И это тоже было традицией. Я не отрываясь, всё дальше запрокидывая голову, не торопясь пил пиво под всё усиливающиеся крики гостей и родственников, потом крякнув, перевернул кружку показывая что осушил всё до капли и с силой хлопнул её вдрызг о покрывающую двор брусчатку.

Дома! После всего что случилось! Я дома!

Вставать не хотелось. Я заложил руки за голову, потянулся, блаженно прикрыв глаза. Солнечный свет сентябрьского утра, шаловливыми лучиками пробирался сквозь не плотно занавешенные шторы, покачивающиеся от дуновения легкого ветерка от приоткрытой форточки. К лёгкому шуму на кухне, с улицы добавился какой то стук. Вот ведь, неймётся что то приколачивать в такую рань. Хотя… какая уж рань?! На мерно тикающих напольных часах в простенке уже девять тридцать утра. Давным-давно, ещё в мирные времена у нас было заведено дома завтракать в восемь. Как же странно звучит. «В мирные времена»! А это вообще было? Мне едва исполнилось шесть лет, когда папа уехал к Франко в Испанию. Потом, когда подрос до девяти лет, началась Мировая война. Да впрочем, всегда мы завтракали в то время, пока я тоже не уехал из дома.

Меня специально не будили, дали выспаться. Никто на второй этаж не поднимался, я бы услышал. Наверняка и завтракать не садятся, вот ведь я разоспался! Вскочив, я быстро натянул ставшие уже не привычными гражданские брюки, аккуратно, наверняка мамой повешенные на спинку стула у кровати, сунул ноги с тапочки и перекинув через плечо полотенце пошёл умываться.

На втором этаже дома моя комната была крайняя, там же находились гостевая спальня, комната Герды и совмещённая с кабинетом спальня деда. Мы с папой любили время от времени посидеть в кабинете у камина. Но вот в комнате сестрёнки всё осталось так, словно она только что выбежала из неё, отправившись в школу. По нашему негласному, безмолвному решению, после страшной вести о смерти дедушки и Герды в Берлине в Огненный Сочельник, все мы ничего не трогали в её комнате.

У меня вдруг перехватило дыхание, ноги ослабли так, что я оперся рукой в стену, а потом привалился к стене спиной. А если… Вдруг… Там, в её комнате… Малышка Герда… так же как Коля Лопатин… Не нашла упокоения… Я вскочил, голова закружилась и моментально пересохло в горле. Я решительно прошёл несколько шагов к той комнате, резким толчком отворил дверь и чуть постаял на пороге, стараясь не поднимать глаз. Шагнул в комнату, захлопнул за собой дверь и прижавшись к ней спиной, зажмурился. А потом резко выдохнув, задержал дыхание, замедляя бешено бьющееся сердце и открыл глаза.

Ничего… Никого… Остановившиеся на трёх часах пятнадцати минутах, неведомо, дня или ночи, часы. Знакомые книжные полки, скромная, аккуратно заправленная узкая кровать, письменный стол, шкаф, стулья вдоль стены. На стене, портрет князя Бисмарка в массивной резной раме, копия с Франца фон Ленбаха, бронзовый бюстик Фюрера на столе. Школьный ранец на стуле у стола, оставшийся лежать там, не дождавшись возвращения хозяйки. Сестрёнку миновала незавидная участь остаться неупокоеной между мирами. Я медленно прошёл по комнате, касаясь мебели и вещей Герды. И откуда то из глубины сознания, словно смутно проявляющаяся фотография в ванночке с реактивом, ко мне приходили отголоски чувств, эманация, истечение с какого то высшего, нематериального уровня. Почувствовал смерть, будто прикоснулся к стылому куску льда. На самой грани восприятия… её последние эмоции. Страх. Смертная, непередаваемо гнетущая тоска. И страстное желание, маленького, только ступившего в осознанное бытие человека, жить! Медленно гаснущее сознание…

На глаза навернулись слёзы. Я прерывисто вслипнул и резким движением мазнул по глазам растопыренной пятернёй. Сестрёнка умирала долго и тяжело… удушье, окружающее безумство, истерики других людей. Их завалило в каком то бомбоубежище… Чуть помедлив, я всё ускоряя шаг вышел, почти выбежал в коридор. Чувства мои сменились. Пришла удушающая злоба! Ну что же… этот долг я тоже постараюсь предъявить врагу к оплате! В добавок ко всем иным, кровавым долгам.

Я уже стоял у приоткрытой двери библиотеки.. Уже смелее вошёл внутрь, прошёл через комнату и оказался в небольшой спальне деда. Привычная обстановка, стол посредине, где я, мальчишкой, так любил сидеть и слушать военные истории старого Ульриха Деринга. Так же как в комнате Герды, медленно прошёл вдоль стен полуприкрыв глаза, чуть касаясь стен, мебели и предметов кончиками пальцев. Да! Старый солдат не боялся смерти! Но главным в его мыслях было сожаление и боль за внучку… Мысли деда были о маме, он думал и обо мне. Он шептал, хрипло ловя потрескавшимися губами остатки отравленного дыханием многих людей воздуха: «Прости доченька…», поглаживая по голове, лежащей на коленях, потерявшую сознание от удушья внучку.

Покойтесь с миром, любимые мои! Мы помним вас, мы любим вас, мы отомстим за вас!

Я спустился вниз наверное с самым неприветливым видом, чем кажется удивил и немало встревожил маму. Вот ведь, незадача! Я через силу улыбнулся, как мог ласково, но чувствую, гримаса получилась та ещё. Обняв, как мог нежно маму, я шепнул ей какую-то глупость вроде дурного сна. Возможно, поверила. Время сейчас такое, что скверные сны ночами приходят, увы, чаще добрых и радостных.

Наскоро позавтракав яичницей и бутербродами с ветчиной, которые ждали меня на подносе заботливо накрытые блюдцем, я пересказал свои новости домашним. Отец к моему завтраку как раз вернулся из города вместе с пыхтящим, багровым от отдышки герром Шульцем. Они успели с утра побывать на пивоварне и войдя на кухню ещё продолжали обсуждать что то про поставки солода. Ого! Неужели у отца ещё остаётся время на семейный бизнес!

Новости мои, всех домашних удивили и обрадовали. Особенно маму. Она вся светилась и даже всплакнула от облегчения. Ещё бы! Два «луча надежды» которые появятся на моих погонах, означало что теперь я буду числиться штандартенюнкером СС. И впереди девять месяцев, ускоренного, в режиме военного времени обучения в Бад-Тёльце. А учёба в городке затерянном в Баварских Альпах, недалеко от Мюнхена, это уже не боевые операции, а почти санаторий. Конечно для тех, кто только что с передовой или из госпиталя как я. Для папы, это тоже была новость. Вчера, по дороге домой, мы, обсуждая мои приключения, в разговоре этого не коснулись.

Ну и конечно всех домашних, вернее маму, герра Шульца и Берту просто распирало от желания послушать о моих злоключениях, результатом которых стала худоба, не прошедшие ещё синяки под глазами и железный крест на груди. Но тут уж ничего толком я поведать не мог. Неуклюже что пробормотал, пряча глаза, а потом был безмерно благодарен папе, который твёрдо и сурово прервал лавину вопросов фразой о секретности и «когда ни-будь он вам всё расскажет». Ох уж эта ложь во спасение! Вряд ли в обозримом будущем им можно будет это знать. Да и зачем…

После завтрака, я отправился в местную военную комендатуру на Крумме-штрассе, встать на временный учёт и отметить отпускное удостоверение. Папа отправился вместе со мной. Наверное, со стороны мы были примечательной парой. Солдаты. Отец и сын. В русской и немецкой военной форме. Выходя из ворот дома, мы с папой переглянулись и я улыбнулся, поправляя фуражку. На столбике забора у ворот, чуть ниже чёрного фанерного «Железного креста» появился ещё один, поменьше. Наверное, дело рук старого толстяка Шульца. То то утром будил меня стук молотка. Давно уже, на улицах немецких городов и сёл появилась традиция отмечать таким образов дома кавалеров «Железного креста». У папы, шею украшал Рыцарский крест Железного креста за Освободительный поход, а теперь и меня отметили.

Два дня стремительно пролетели. Я отсыпался, откровенно бездельничал, наслаждался мирной жизнью и общением с родственниками. Но чем дальше, тем сильнее мой разум и чувства проваливались в воспоминания. И после того, как отец на третий день убыл на службу, я тоже собрался и рано утром уехал из дому.

Маргарет я увидел сразу, как приоткрыл калитку, ведущую в их маленький садик у дома. Молодая женщина, у садовой скамьи тянулась вверх правой рукой с садовыми ножницами, обрезая отцветшие бутоны с вьющегося, раскидистого куста роскошных портландских роз. Она была в простой серой юбке до колен и в такой же как бутоны роз, вязаной кофточке, малиново-алой. То ли скрипнула калитка, а может, она почувствовала моё появление, но Маргарет Ролле обернулась и увидев меня вскрикнула, неуклюже подалась назад и почти упала на сидение скамейки. Через несколько секунд молодая вдова уже горько рыдала на моей груди.

Потом мы сидели с ней у стола в гостиной. Я рассказывал о случившемся с нами, а она прикрыв глаза рукой, время от времени всхлипывая гладила пальцами лежащее рядом с фотографией на столе обручальное кольцо. Рядом нахохлившись как два маленьких воробушка, с круглыми покрасневшими глазками, сидели две девочки, дочери моего товарища. Дочери… а ныне сироты. Я, бывая в гостях у Герберта, привык видеть его девочек, резво носящихся вокруг стола или во дворе дома, постоянно смеющихся и не умолкающих ни на мгновенье. Сейчас же обе, словно маленькие старушки, ссутулившись, держа друг друга за руки, слушали вместе с матерью мой рассказ. Конечно, не стоило рассказывать всего при детях, но у меня, стоило взглянуть в их глаза, не хватило решимости попросить их уйти. Я прерывался, мучительно подбирая слова, путался, сбивался, то и дело повторялся. Наконец в гостиной повисла тяжкая тишина в которой нескончаемо отмеряли ход настенные часы и время от времени шумели по улице проезжавшие мимо дома автомобили.

Младшая девочка, Клара, неожиданно порывисто вскочила, обежала стол и запрыгнув мне на колени и замерла крепко прижавшись к груди и обхватив шею ручками. Она прерывисто дышала, и я чувствовал, как бьётся сердечко ребёнка. Она, наконец, подняла голову и пристально посмотрела своими голубыми как васильки на лугу за Лопатинской заимкой, мне в глаза. Невозможно описать словами, что было в её взгляде. Боль, страшная тоска и обида на весь окружающий мир и в то же время наивная любовь к этому жестокому миру, отнявшему у ребёнка отца.

— «Юрген, мама нам говорит, что папа погиб за Фюрера и Фатерланд и нам следует гордиться им! Но… мне очень его не хватает, я всё время о нём думаю и плачу…» — голос маленькой девочки дрожал, а глазки наполнились слезами готовыми пролиться по щекам.

Всхлипнула напротив Маргарет, а я не нашёл что ответить ребёнку, да и не были её слова вопросом, она изливала душу наверное самому близкому не считая мамы человеку. Ведь наша духовная связь с её погибшим отцом превосходила родственную. Я крепко обнял ребёнка, а второй рукой накрыл и сжал ладонь её матери.

Домой я в тот день так и не вернулся. Позвонил в Херинген маме, предупредил что задерживаюсь и приеду позже. Мы с Маргарет и девочками два дня гуляли по лесу, ходили на ярмарку и по магазинам. Дома сидеть было просто невыносимо, всё напоминало о моём товарище, её муже и их отце. Я старался, как мог отвлечь семью покойного друга Герберта от грустных мыслей. Оказалось, что я великолепно лажу с детьми, вот даже для самого было открытием. Но тяжелее всего было с их матерью.

Мы много разговаривали с ней, уже оставшись наедине, вечером, за бутылкой вина. Она, потерявшая мужа и после страшной вести, ещё и не родившегося ребёнка, очень нуждалась именно в простом человеческом общении. После странного видения, которое стало причиной визита к ней сотрудников CD и спецов отдела «Н» где служили мы с Рогге, молодой женщине пришлось пережить весьма дотошные расспросы. Представляю, те расспросы наверняка более всего напоминали допросы. Но самым страшным оказался для Маргарет день, когда ей в дверь дома постучала «чёрная тройка». У нас давно уже принято было, что эти страшные вести по возможности не взваливали на почтальонов. Открыв дверь и увидев на пороге оберфюрера Рейса с каменным лицом в парадной форме, с ещё одним офицером СС, а так же смертельно бледного местного бургомистра, женщина всё поняла. Её любимый Герберт никогда более не переступит порога дома…

Пережитый стресс убили её нарождённого ребёнка и едва не стоили жизни ей, ведь скор беременности уже был большим. Офицеры, под плачь двух девчушек ставших сиротами, вызывали ей врачей, которые, к счастью, спасли мать, но не смогли спасти ребёнка.

Наши отношения с Марго, как называл её муж, перевернул с ног на голову последний мой день у них в гостях. Через два дня мне уже нужно было доложить о прибытии начальнику училища в Бад-Тельце. Последний день я обещал маме вернуться и провести с семьёй. Накануне мы опять с Маргарет и детьми гуляли, на этот раз в городском парке. После обеда солнечный осенний день переменился, небо затянуло тучами и в начале седьмого пополудни, зарядил не сильный, но частый дождь. Мы поторопились вернуться домой, рано поужинали, и Марго настойчиво отправила девочек спать.

С утра между нами появилась какая то недосказанность, нудное такое чувство, словно хочется что то сказать, но не знаешь как начать, а ещё больше сомневаешься, нужно ли это вообще. Мы сидели рядом за столом, торшер рядом больше скрывал наши лица в полумраке, чем освещал комнату. Стало уже прохладно и я затопил камин. Какой-то глупый разговор ни о чём, под потрескивание огня на берёзовых поленьях с отблесками пламени на лицах, прервался неожиданно.

— «Ты что-то хочешь мне сказать?» — спросила Марго посреди моего глупого монолога о осенней погоде и дожде.

Я осёкся, чуть помолчал и с надрывом ответил: «Милая Маргарет, если бы я мог, если бы я только мог тебе всё рассказать! И дело не в секретности и подписках о государственной тайне…»

— «Марго, называй меня Марго, как Герберт… И знаешь, Юрген, ещё до того как на пороге появились люди из Главного Управления СС с этими глупыми бумагами, я уже знала о вашей службе много больше чем ты думаешь.»

Наверное искреннее изумление было написано на моём лице. Молодая женщина грустно улыбнулась и продолжила.

— «Теперь нет смысла скрывать. У нас с мужем практически не было секретов. Я давно знала что все разговоры о испытании новых самолётов у вас на Гельголанде, не более чем прикрытие реальной работы. Не удивляйся, Герберт мне доверял, ведь я не просто мать его детей, главное, что я немка и национал-социалист. Хоть и трудно было поверить в реальность того чем вы занимаетесь, но моя вера в немецкий технический гений и внутренние, духовные силы нордического человека, это позволяли. Я великолепно знала о вашей психической связи. Муж мне объяснил, что для вас, экипажа хронолёта это было насущной необходимостью, понимать друг друга даже не с полуслова, а с возникновения в мозгу напарника мысленного импульса… Так что, когда меня неожиданно посреди обычного дня накрыло посланное тобой видение… да, да, я знала что это был ты, я сразу поняла что случилась беда…»

Что мне было делать?! Она говорила, а у верил тому, что она говорит. Частичка Герберта Рогге которая осталась во мне навсегда, позволяла чувствовать что она говорит правду. Мои новые, тщательно скрываемые от всех способности позволяли мне чувствовать внутренний мир каждого человеку благодаря тактильному контакту. С Маргарет было по-другому. Благодаря нашей связи с мужем, я чувствовал её много сильнее чем другого, постороннего человека, даже без прикосновения. То ли эта внутренняя близость, а скорее всего желание откровенности, которое я не мог более ни с кем себе позволить помогли мне решиться.

— «Марга.. Марго… Ты действительно желаешь знать всю правду?» — я пристально посмотрел в лицо собеседницы. В полумраке на нём играли отблески языков пламени, а глаза казались огромными. Женщина молча кивнула.

— «Но я должен сказать тебе… должен предупредить. Я… поверь, я уже не тот беззаботный парень, который приезжал к вам с Гербертом в увольнение, что бы попить вина и пофлиртовать с твоими подругами. Я изменился. Очень… Я могу, как бы тебе объяснить… Я могу не просто рассказать, могу показать что со мной было. Это очень необычно и наверное способно испугать. А ещё, могут быть последствия… Как приоткрыть дверь в незнакомую, тёмную комнату и заглянуть в неё. Но, вот только дверь эта останется открытой и возможно кто то или что то заглянет из тёмной комнате к тебе… Там, где я оказался, один человек, очень хороший человек, которому я обязан жизнью, уже попался в эту ловушку. Он не верил мне, пока не стало поздно. Он заглянул в ту дверь, заглянул за грань и… Иными словами, эта цена за обретение знаний. Иными словами, твоя жизнь никогда уже не станет прежней.»

Наверное я говорил сбивчиво и непонятно, ещё бы, ведь и сам я не мог точно себе ответить что и как со мной произошло, ещё не поздно было просто встать из за стола, извиниться и молча уйти. Но и я и она уже понимали, обратно пути нет.

— «Он, тот человек не знал и не верил. Я же верю и хоть немного, но уже знаю… Я готова Юрген!» — голос молодой женщины был твёрд и спокоен.

Я придвинул стул и протянул ей руку ладонью вверх.

— «Дай мне свою руку Марго, откинься на спинку ступа, прикрой глаза и расслабься».

В полумраке я почувствовал, как поверх моей ладони легла её маленькая, но сильная рука. Она была холодной, почти ледяной и чуть влажной от волнения, но не дрожала…

Я прикрыл глаза и словно провалился во внутреннюю пустоту, вновь оказавшись в кабине «VRIL-Jager3», только видел всё, словно со стороны.

— Ну что там, Юрген? — повернулся в мою сторону Герберт.

— Пытаюсь стабилизироваться в пределах допустимых погрешностей, командир, думаю получится, но что-то идет не так… Готово! — ответил я.

— Ну, только бы не к динозаврам, — устало пошутил Ролле.

Я разорвал связь с Марго, почти выдернув руку из под казавшейся ледяной ладони женщины. Где то в затылке нарастала боль, глаза слезились, дыхания не хватало. Казалось ещё немного и я задохнусь. Но вздох за вздохом, размеренно дыша я приходил в себя. Раньше такого со мной не было. Да я и не делал такого раньше. Был краткий контакт, на несколько мгновений или секунд, а тут я раскрылся полностью. Словно пережив вновь всё случившееся с того момента как наш хронолёт попал в аварию, до ослепившего меня луча солнца когда я вышел с аппарели на площадку Альпийской крепости. Наверное не нужно было показывать Марго всё, наверняка это возможно и дело только в тренировке, но пока я не мог контролировать видения прошлого. Но, наверное в этот момент и не желал. Хотелось… выговориться. Как странно звучит это слово когда вывернул душу наизнанку, не сказав ни слова.

Я услышал что Марго что то шепчет, я порывисто вскочил, почти поднял её за руки развернул лицом к торшеру и прижал к груди.

— «Невероятно! Как невероятно!» — шептала она прерывисто. Щёки женщины блестели от слёз.

Сколько прошло времени? Огонь в камине ещё потрескивал, но уже не пылал ярко, как до этого, а то выстреливал языками пламени, то почти прятался среди алых, рдеющих углей. За какой то десяток минут я пережил вновь всё страшное, необычное, радостное и счастливой происшедшее со мной в том, чужом мире.

— «Что то мне нехорошо… Проводи меня, Юрген, — тихо произнесла молодая вдова.

Пока мы поднимались по лестнице, я поддерживал Маргарет под руку и не зря. Пару раз она со стоном чувствительно пошатнулась, но уже у двери своей спальни, вполне крепко держалась на ногах. Она обернулась, скользнула губами по моей щеке и выдохнула: «Спасибо!» Шагнула в темноту комнаты и плотно притворила дверь.

Все дни проведённые в доме Рогге, я спал на диване в кабинете, где хозяйка постелила мне. Да и ещё в те времена, когда жив был её муж, и мы вместе приезжали к ним в дом на выходные, я спал там.

В эту ночь я не мог уснуть очень долго. Ну шутка ли, пережить всё заново… Но сейчас я думал о Марго. Молодая женщина, насколько можно было судить, перенесла всё много легче, чем можно было надеяться. Ещё бы осталось это без последствий, не как у Сергея Горохова… Но мысли мои, чем больше я ворочался, тем более принимали неожиданный оборот. Возможно, сказалось почти месячное воздержание, но скорее всего установившаяся с ней духовная связь, почти как ранее с её погибшим мужем. Я всегда считал их идеальной парой, а теперь понимаю, что так оно и было. Он не имел от неё секретов, а она платила ему всей только возможной любовью, нежностью и поддержкой. Настоящая жена германского офицера, мечта, а не женщина. Теперь, соединив своё сознание с Маргарет, против воли, я стал невольным свидетелем интимной составляющей их жизни. И так же как она благодаря моему дару пережила то что случилось со мной, я столь же откровенно пережил, с головой окунулся в её эмоции и чувства.

Я перевернулся на спину, и закрыв руками лицо застонал! Вот надо оно мне было, столь откровенно раскрываться. Ведь наши с Машенькой отношения во всех подробностях, тоже ей открылись. Все… У меня перед глазами пронеслась бурная ночь в смоленском общежитии и лопатинский сеновал. В сознании происходило что-то странное. Образы смешивались и прихотливо сплетались. Марго… Маша… Вспомнил Вилму которую неожиданно для себя увидел в коридоре горной крепости. Я лежал в темноте прерывисто дыша с пунцовым лицом. Тело горело, пылало, плавясь в страстным желанием. Я сжал кулаки так, что ногти до боли врезались в ладонь, зажмурился и прикусил губу. Я собрал в себе все силы которые смог наскрести внутри, всю решимость что бы не вскочить и не броситься в спальню вдовы моего боевого товарища. А хуже всего было от того, что я был уверен, что для Маргарет это не станет неожиданностью. Я чувствовал со всей очевидностью, она на втором этаже дома, тоже не спит. Раскинувшись среди сбившихся в горячем поту простыней, из последних сил борется с желанием бросится ко мне, со всей страстью прижаться ко мне, желанным, горячим телом.

Но неожиданно для себя, я с этими мыслями крепко уснул.