Любящая Семья

Счастье – это чувство свободы от боли.

Старина Шо. 

Алла... старшая Алла, умирала. Этот процесс длился уже долгие годы. Чем она болела, не знал даже её муж. Женщина скрывалась от всех. Не обращалась ни к врачам, ни даже к гадалкам-целителям. Она просто ждала неизбежного. С упрямым достоинством жила так, как полагалось жить, загоняя страх смерти куда поглубже. И у неё хорошо получалось. Прятать эмоции и не давать им выхода – это был её конёк. 

Но, разумеется, скрывать такие вещи можно лишь до определённого момента. И однажды, когда она не смогла встать с постели, ей пришлось рассказать всё мужу. А тот… заплакал. Наверное, это было не самое приятное, но где-то даже трогательное зрелище. А потом, дав ненадолго волю чувствам, муж завязал их узлом. И Алла и Костя понимали, что долго женщина не протянет. Отец созвал своё семейство домой. Дочери и сыну, которые уже давно жили своей жизнью, надлежало бросить всё, и отправится, чтобы проститься с матерью. Алла и Саша именно так и поступили. Правда, двигала ими вовсе не печаль и осознание сыновье-дочернего долга. Хотя и он тоже имел место, всё-таки мать – это мать, какой бы она ни была. 

Алла ехала, чтобы понаблюдать. Чтобы прочувствовать момент. Она понимала, что это событие – нечто такое, чего нельзя пропускать. Что она просто обязана поговорить с матерью. Не важно о чём, главное поговорить. Иначе, она будет об этом жалеть всю жизнь. 

Саша же... О, ему действительно было жаль мать. Получив от отца телефонный звонок, он часа два просидел в полном шоке. Семья... он не особенно ценил её, и предпочёл бы забыть. Но, она была. Семья вообще такая штука, из неё при всём желании нельзя окончательно выгнать и исключить, разу уж ты стал её частью. И семья Саши исключением не являлась. Житков может сбежать от Житковых, но от себя ему не уйти. И потому Саша просто смирился с тем, что семья есть. Что где-то там живут сестра, мать и отец. Что с ними всё, вероятно, в порядке, и если повезёт, он их больше не увидит. О том, что родители уже не молоды, и вполне могут умереть, он вообще не думал. Если уж думать о возможной смерти родственников, он предпочёл бы свою бывшую сестру. 

А ещё Саша поехал для того, чтобы поговорить с матерью. Алла хотела просто быть там. Что-то сказать, что-то услышать. Не упустить возможность. Даже в этом был определённого рода эгоизм. Но если говорить откровенно, и Саша от неё не отставал. Была одна вещь, о которой он хотел поговорить с мамой, и в последние месяцы она мучила всё сильнее. 

На следующий день, он приехал домой. Отец сказал, что можно не торопиться, что вызванный (несмотря на протесты жены) врач дал её ещё пару-тройку недель. Алла была на месте, и уже успела поговорить с матерью. Трудно было сказать, как всё там обернулось. Лицо у всех Житковых в такой ситуации один чёрт были далеко не радостным.

Саша сразу же отправился к матери. Отец и сестра проявили невиданную для себя тактичность, и оставили их одних 

– Мам… – прошептал Саша. 

Вид у женщины, подарившей ему жизнь, был ужасный. Никакого достоинства не осталось. Ничего правильного не было. Она лежала, и смотрела на него опухшими глазами. 

– Тебе больно, мам?

– Я… пью болеутоляющие. 

– Ты… умрёшь?

– Да, – сказала мама. 

Странно, но её голос звучал даже более бесстрастно, чем обычно. А на бледном лице не было никакого выражения. Словно бы, всё уже ушло. Словно бы, ничего не имело значения. Да, так определённо и было. 

Саша постарался взять себя в руки. Он должен был кое-что сказать, ради себя. И должен был держаться достойно, ради матери. Хотя, ей это уже было не нужно. Ей ничего не было нужно. 

– Мам… Ты помнишь наш разговор? Когда мне было... Когда папа привёл меня из магазина, и кричал? Помнишь, что ты мне сказала?

Мама не стала говорить. Но больные её глаза щурились, словно пытаясь рассмотреть сына в деталях. И не похоже, чтобы детали эти ей понравились. 

– Твой отец боялся, что так и будет. 

– Значит, ты помнишь? 

– Да. 

– Это ведь была ложь!

Мальчик пришёл с папой на его работу. У мамы были какие-то важные дела дома, сестра была в летнем лагере, и присмотреть за ним было некому. Да он и сам просился с папой. Ведь это был папа, а с папой бывало весело!

А ещё, мальчику очень нравился магазинчик, который этому самому папе принадлежал. Заставленные полочки, стоящие баночки и кастрюльки, всякие блестящие штуки, которые, при должной фантазии, можно принять за магические мечи. Для мальчика это был сказочный, волшебный магазинчик, в котором можно было найти много интересного. Мальчик лазил, брал товар, мешался покупателям. Он отчаянно искал волшебную лампу, что исполнила бы три его желания. Почему-то он был твёрдо уверен, что таковая тут есть. В конце концов, он уронил один заварных из чайников, и тот со звоном разбился.

В тот день в магазине работало два человека: сам отец, и одна из его работниц. Мальчик называл её Тетя Гуля. Она была из других мест. Смуглая женщина средних лет, с которой трудно было разговаривать. Отец мальчика держал ее, потому что она просила мало денег, и готова была, в дополнения к продажам, ещё и убирать магазин. В качестве продавца она особой пользы не приносила, продавать не умела, но худо-бедно могла помочь найти нужный товар. В общем, себя она окупала, если не оставлять её работать одну. 

Отец разозлился на мальчика, и велел Тёте Гуле запереть его в подсобке, чтобы не мешался. А заодно взять оттуда веник и совок, чтобы смести осколки. Тётя Гуля распоряжение начальника выполнила, и мальчик оказался взаперти. 

Это была очень скучная комната, размером даже меньше, чем его собственная, дома. Она была заставлена ящичками, полочками, но всё на них было скучным, потрепанным. Обычные такие вещи. Столик, на котором стояли несколько чашек и старый электрочайник. Единственным предметом, что привлёк внимание мальчика, была швабра. Не очень длинная палка казалась ему хорошей верной лошадкой. Оставалось лишь найти копьё и плащ, и он бы стал настоящим рыцарем. И мальчик полез копаться в шкафчиках. Вдруг там чего лежит?

К несчастью, большинство из них были закрыты на ключи. Но один – нет. И в нём висело платье. Длинное платье, со странными узорами. Яркое, очень даже завлекательное. Мальчик вспомнил, что в таком пришла в магазин Тётя Гуля. Пришла, зашла в эту комнату, а потом вышла уже в штанах. Уже потом, повзрослев и кое-что узнав, мальчик поймёт, что этому было объяснение. Тетя, очевидно, считала, что женщина на людях штаны носить не должна. Что, кстати, приводит к другому вопросу: «Почему?», но это уже отдельная тема. И если в неё углубляться, то Тётя Гуля вообще не была мусульманкой. Но это уже не так важно…

Мальчику платье понравилось, и он решил: «Ей-ей! А почему бы не поиграть вместо рыцаря в уборщицу?». Ну, или как-то так...

Он надел это платье. Само собой, сидело оно на нём жутко. Чтобы ему оно доходило до пят, ногам нужно было вырасти вдвое. Но… для игры оно подходило. И мальчик стал ходить по комнате, возюкая шваброй по полу. Он даже тряпочку намочил, и стал ею мыть пол. Разумеется, грязи от этого становилось лишь больше. И когда, минут через двадцать, в подсобку вошли Тётя Гуля и папа, они были в ярости. Тётя Гуля кричала что-то непонятное, указывая на платье. А папа...  Папа ничего не сказал сыну. Он снял с него платье, и повёл домой. 

Дома он запер мальчика в его комнате, а потом долго кричал. Мальчик решил, что папа из-за него кричит на маму, но он ошибался. Папа просто кричал, хотя мама при этом и присутствовала. Когда же крики закончились, она пошла воспитывать сына, а папа вернулся на работу. Вряд ли в тот день он смог хорошо торговать. 

Мама подробно, и весьма бесстрастно объяснила сыну, что тот поступил очень дурно. Что так нельзя. Нельзя брать чужие вещи без спросу.

– Но я… Я бы вернул!

– Ты испортил платье Тёти Гули. Папе придётся дать ей денег за него, – сказала мама. – Знаешь, как это называется? Воровство! Ты хочешь быть вором?

– Нет.

– Вот и не бери чужие вещи! Нельзя пользоваться взрослыми вещами, если не умеешь. 

– Но я хотел… просто… играть! 

– Думаешь, швабра это игрушка? Ну, хорошо. Я смотрю, у тебя в комнате бардак? Вот и будешь убирать её каждый день. Сам. Я тебя научу, как шваброй пользоваться, и веником – тоже. 

Конечно, до крайностей не дошло, но следить за порядком Сашу, с тех пор, заставили. Игрушки он убирал только сам. 

И наконец… 

– Зачем ты надел платье?

– Играл. Я был уборщицей. 

Губы мамы задрожали. Она вдруг стала... другой. Не той холодной и суровой воспитательницей. Нет, её глаза заблестели, а в голосе появился настоящий огонь. Мальчик мог бы поклясться, что дыхание мамы его обожгло. Хотя это, разумеется, было мнительностью. 

– Ты никогда не должен так делать! Слышишь? Никогда! 

– Но я…

– Замолчи! Ты представляешь, что будет, если ты ещё раз наденешь платье? Что будет, если ты, мальчик, будешь носить одежду, которую носят только девочки? Что если будешь называть себя так, как называют себя только женщины? Представляешь?

– Нет...

– Всё будет ужасно! Тебе будет больно! Мне! Твоему папе и сестре! Всем будет очень плохо. Ты хочешь, чтобы нам было плохо? Хочешь, чтобы мы все умерли?

– Нет.

– Тогда, никогда так не делай. Обещаешь? 

– Да… мам. Обещаю. 

– И только попробуй...

Саша смотрел на лежащую перед ним маму. И словно бы его было двое. О нет, не женская и мужская половина. Первая половина – циничная, скептическая, и склонная искать иронию. Вторая – эмоциональная и добрая. 

– Мне жаль, что так происходит мам. Понимаешь? Но я знаю, что это у тебя давно. Папа рассказал, по телефону. Иначе бы я мог подумать, что ты говорила правду. Но я не дурак, я знаю: это всё не из-за того что я надевал на себя платья. Я сделал это, мам. И не один раз. 

Мама лежала, и смотрела на сына. И он не мог сказать, что было у неё на уме. 

– Не то чтобы я забыл твои слова... Я старался о них не думать, понимаешь? Но они врезались мне в память. И сейчас я думаю... А только ли из-за ушей были мои проблемы?

Мама вновь не ответила. И тут циничный Саша одолел доброго.

– Какого вообще хрена ты такое мне говорила? Нет, я понимаю, это могло доставить проблемы. Но… «Сыночек, если ты наденешь платье, мы все умрём?». Это так мамы детей воспитывают? 

– Ты не понимаешь. 

– Да? Знаешь, забавно, но затем я и приехал. Какого хрена? А ещё, я хочу сказать… Я ношу женскую одежду. Иногда. Я носил её перед людьми. Переодевался, и был настоящей красоткой. И знаешь что? Мне понравилось! И ещё, почему-то, никто пока не умер. А твоя болезнь... Сколько ей лет? Мам, какого чёрта ты меня запугивала? 

– Я хотела, чтобы ты вырос нормальным...

– Опять старая песня. Ну да, что я, что Алла выросли на редкость нормальными. Интересно, о чём вы с ней говорили… 

– О боге. И о том, что я попаду в ад, – сказала вдруг мама. 

И циничный задор Саши резко пропал.

– Она тебе это сказала?

– Да. 

– Вот сука! Мам, но ты ведь… Я… я не знаю, есть там бог, или ад. Или мы просто... умираем. Но если ад и есть, ты его не заслужила. Ты не сделала ничего плохого. 

– Алла считает иначе, – сказала мама. 

И Саша понял, что спорить сейчас об этом не стоит. Вероятно, процесс умирания довольно сложная штука, а врать маме по поводу того, какой она была идеальной, он тоже не хотел. 

– Ты ведь всегда всё делала правильно?

– Я старалась, Саш. Старалась. 

Вдруг Саша понял, как же мало он знает о своей маме. А верит ли она во что-то? Он знал, что каждую пасху она ходила святить кулич, но, больше ничего. Он не видел, чтобы она молилась. И даже крестик, насколько парень знал, она не носила, и тот всегда лежал у неё в ящичке стола. Детей своих она тоже ни к чему такому не приучала. Сколько всего он о ней не знал...

– Ты... веришь в бога? – спросил у неё Саша. 

– Да. Верю. А ты? – спросила она. 

– Я? Наверное, не очень.

Нельзя сказать, что Саша вот вообще не думал о духовных материях. Но как-то он в них не углублялся, и интерес его был скорее теоретический. В конце концов, он пришёл к выводу, к которому приходят довольно многие: да чёрт его знает, что там будет! Из чего последовал уже второй вывод: коль скоро ничего толком не узнаешь, то и принимать в расчёт всякие глупые версии тоже не следует. Вероятно, Сашу бы назвали агностиком, если бы кто-то пытался определить его религиозную диспозицию. Но никто почему-то никогда не пытался. 

– Ты из-за этого так говорила? Ну, про платья, и что мы все умрём. 

– Нет.

– Так в чём дело? Это из-за отца? Из-за того что он на тебя кричал?

Мать промолчала. И это было достаточно красноречиво. 

– Он… угрожал тебе? Или мне? 

– Нет.

Быть верной и правильной женой – это значило во всём поддерживать мужа. Кроме редких случаев, когда муж действительно ошибается. Порой это очень трудно, а порой достаточно легко. Хуже всего той жене, что со своим мужем совсем не сошлась во взглядах, ибо тогда приходится как-то приспосабливаться. В этом, вероятно, была главная проблемой брака Аллы и Кости: то, что Алла была вполне себе православной, а Костя категорическим и убеждённым атеистом. Порой ему это мешало: особенно в Пасху, или там, в Рождество. Когда очередной покупатель говорил ему:

– Христос Воскрес!

Костя не мог ответить обычной фразой. Воспитание не позволяло. Вместо этого, он отвечал: 

– Извините. Я в Советском Союзе родился. 

Он говорил это со стыдом, и потому, люди ему даже сочувствовали. Но дело было не в вере как таковой, и уж точно не в покупателях. Косте было стыдно, что жене приходится так сильно под него подстраиваться. Но иначе он бы просто не смог с ней жить вместе. Он бы не согласился воспитывать с ней вместе детей, если бы знал, что Алла будет водить их в церковь, где детям будут промывать мозги разного рода священники. Ещё до брака они договорились и правила были простые. Никакой религии дома, никаких разговор с детьми на эту тему, пока те не подрастут. И никаких религиозных символов, чтобы детишки не спрашивали у мамы, что это за серебряная штучка у неё на шее висит. В результате Алле пришлось выбирать между своей верой и мужем. И она выбрала Костю. Разумеется, счастья тяжесть выбора не прибавил, доброты и открытости тоже. Она и так была сдержанной и не слишком эмоциональной, но необходимость держать свои убеждения при себе всё усугубила.

И хуже всего было то, что она понимала: муж её прав, и детям действительно нужно сделать выбор самим. Но это тяготило. Это было и правильно, и неправильно одновременно. Она старалась. В том числе и ради детей. Оберегала семью от неприятностей. В том числе и от тех, что мог бы причинить Костя. 

Помимо религии, в воспитании детей, отец боялся двух вещей. Он боялся, что дочь его станет шлюхой, а сын – педиком. Странное дело: Житков не боялся, что детей кто-то похитит и убьёт, он не боялся страшных болезней. Уже потом, когда Саша порезал себе руки, Костя понял что есть вещи и похуже этих его страхов. Но... Страхи были, и никуда от них Костя деться не мог. Однако он, не будучи дураком, понимал что они, в основном, не обоснованы. Это и было одной из причин, почему он не особенно общался с детьми. Его так и тянуло отвесить оплеуху дочке, за то, что та интересуется косметикой, или наорать на сына, чтобы не хлюпал носом из-за обиды на сестру. Откуда страхи? Вероятно, страх про шлюху-дочь пришёл ещё из советского прошлого, а страх по поводу педика-сына, появился общения с определёнными людьми уже в девяностых. Так или иначе, два этих… исхода, казались ему чем-то унизительным и катастрофичным. Это бы означало, что он потерпел в жизни полный крах. 

И если дочка настоящих поводов для волнения почти не давала (внешность не была её сильной стороной, и это уберегло младшую Аллу от многих проблем), то сын... С сыном произошёл один случай... 

Отец был в ярости. Он потому и отвёл сына домой, что боялся сделать мальчику действительно больно. И орал он, в основном, оттого, что не мог ничего сделать, ведь стоило попытаться, и он бы наверняка не сдержался. Пришлось всё отдать на откуп жене. Он был в таком состоянии, что мать действительно испугалась за сына. И этот испуг она попыталась выразить в определённых… предостережениях. «Тебе будет больно!» – так она сказала. С этого всё и началось. Не могла же она сказать маленькому мальчику, что отец его изобьёт? Разумеется, этого исхода, Алла хотела избежать, потому и сделала то, что сделала.  Матери, порой, делают вещи и похуже, даже по менее веским причинам. 

Закончив свою исповедь, мать закрыла глаза. Саша даже испугался, что она умерла, но... Нет. Просто начала засыпать. 

– Спасибо... Мам, – сказал Саша. 

Мать слегка приоткрыла глаза, и тихо сказала:

– Я… старалась. 

– Всё хорошо, мам. Я… если что-то было не так... Я тебя прощаю. И ты меня прости. 

Мама кивнула. Ну, насколько могла кивнуть, лёжа на подушке. 

– Я... Знаешь, я буду жить, как захочу. 

И вновь кивок. Глаза её вновь стали закрываться. 

Саша ещё немного посидел возле спящей матери. Он думал о прошлом, и немного о будущем. В том числе об отце и сестре. О том, что ему нужно сделать. В смысле, давно пора сделать. Слово «Нужно» не очень подходит для описания этих действий. Ибо он давно уже хотел их совершить, и просто получил повод. 

– Прости мам, но на похороны я не приеду, – сказал он. 

Вряд ли мать его услышала. 

Домой он уехал с больной рукой, и фингалом под глазом. Он немного опасался, что с бывшей сестрой выйдет серьёзная драка. Но... Это был лишь обмен ударами. Саша, едва выйдя от матери, врезал своей сестре. Он не мог простить ей слов про ад, и всю свою злость, всю многолетнюю обиду вложил Саша в этот удар. 

Что-то хрустнуло. Кости в Сашиной руке явно остались целы, так что, похоже, он выбил бывшей сестре передний зуб. Впрочем, разглядеть он не смог, ибо она на удар ответила, и тоже ни разу не сдерживаясь. Фингал получился знатный. Но фингал – это фингал. Он пройдёт сам, зато зуб ей придётся конкретно так восстанавливать… 

А потом, Саша сказал, что с этого момента у него нет семьи. Что без мамы, в этом нет смысла, и родственники больше о нём не услышат. Он постарался звучать… истерично, и у него очень даже получилось. Актёр из Житкова был так себе, но он особенно-то и не играл. Так… чуть подстегнул реальные эмоции.

Забавно. Последним, что увидит от него отец, будет то что он дал сдачи обижавшей его сестричке. Сделал то, что не мог в детстве, и тем, видимо, очень расстраивал своего папу. 

Саша пришёл домой в очень странном настроении. Женя была в ужасе от фингала, и стала расспрашивать, но Саша не стал рассказывать ей всего. Он лишь сказал. 

– Похоже сестра, теперь ты моя единственная семья. 

Наверное, Женя немного не так поняла произошедшее. Наверное, решила, что отцу Саши что-то не понравилось, и он... Но Саша всё равно не стал объяснять. 

– Ты попрощался с мамой?

– Да, – сказал ей Саша. 

И больше в тот день не произнёс ни слова.

А следующим утром, он встал, как ни в чём не бывало. Правда, глаз свой он так и не смог открыть, и выглядел тот просто ужасно. К врачу идти не хотелось, и вообще, выходить из дома, в таком состоянии Саша не желал. К счастью, рядом была мастер-Женя. Она мигом организовала для своей сестры отпуск за свой счёт. Ну, не то чтобы совсем мигом... Сказала заполнить заявление, и потом его на работу отвезла. 

Саша остался дома один. Отпуск у Жени уже вышел, и теперь он мог целыми сутками играть в игры. Правда, не то чтобы ему очень хотелось это делать. Игры надоедали, и Саша больше просто лазил по интернету. Там посмотрит одно, тут другое. Порой, он заглядывал в разные интернет-магазины женской одежды. Так, буквально одним глазком! И там он увидел… Платье. Красное платье, чем-то похожее на то, что он надевал во время праздника. Увидел, и сразу понял, что это платье ему просто необходимо. Вот прямо выбора уже нет, вот прямо как хочешь изворачивайся, но платье купи! Он купил, и стал с нетерпением ждать курьера. Ждать пришлось почти неделю. 

За это время, фингал под глазом более-менее прошёл. Синяк ещё был, но глаз уже открывался и видел как прежде. А след от удара… Его можно было замазать и закрасить. О чём Саша, немного стесняясь, попросил Женю. Он рассказал ей про платье, но Женя ничего комментировать не стала. Просто принесла свою косметику. Не только ту, которой фингалы замазывают. А ещё, она принесла свои колготки. Телесного цвета – чёрные девушка не очень любила. Сказала, что в тех, что Саша привёз с собой, у него ноги сварятся. 

И вот, Саша стоит перед ней. Девушка в красном. Красные туфли, красное платье (не такое чопорное как прошлое, но тоже очень красивое), и колготки на бритых ногах. С некоторых недавних пор, Саша взял привычку удалять все волосы на теле. Хотя сам он никак не мог вспомнить, с каких именно таких пор...

Красные губы. Чёрные брови. Тональный крем – это само собой, с его-то фингалом. И очень красивые волосы. С каждым месяцем, они отрастали всё длиннее, и становились всё более впечатляющими. 

Саша посмотрел на себя в зеркало. Немного походил на каблуках, чтобы вспомнить каково это. А потом... Он просто сел играть. 

– Ты не собираешься переодеваться? – удивилась Женя.

– Думаешь надо?

– Нет, но… 

– Я хочу посидеть так. Ты ведь не против?

– Конечно нет. 

– Вот и хорошо. Знаешь... Я хочу, чтобы ты научила меня накладывать макияж. И ещё...

– Сашка, ты... 

– Думаю, хватит уже трепыхаться. Как думаешь, на работе проблем не будет? 

– Думаю, что будут. Хотя, если не слишком... Просто носи джинсы или брюки. Ты и в самом деле... сестра! 

– Да, Жень. Знаешь, у меня сейчас такое ощущение, что я провалился куда-то глубоко. В смысле, глубоко в свой сон. И при этом проснулся. 

– Странно как-то звучит. 

– Странно. Но, наверное, так и должно быть. В смысле... Что если всё не просто так?

– Всё?

– Ну да. Вообще всё, что случилось. И знаешь… 

– Что знаю?

«Мне нравилось мыть пол в том платье» – хотел сказать Саша, но удержался. Это потребовало бы лишних объяснений. Может, однажды, он и расскажет своей новоприобретенной сестре эту историю. Но только потом.

– Я кое-что понял, поговорив с мамой. Я не буду жить так, как от меня хотят другие и под кого-то подставиться. И если я хочу носить платье, я буду носить платье. Если я хочу красить губы, я буду их красить. И если я хочу, чтобы меня называли... Ты ведь будешь делать это? Ты не против?

– Называть тебя Александра?

– Можно и просто Саша. Или Сашенька. Нет, Сашенька как-то по-детски звучит…

– Не переживай, я постараюсь. Но мне нужно будет время привыкнуть, и если я ошибусь, ты не обижайся. 

– Конечно. 

Привыкнуть… Саша ещё и сам не привык. Не привыкла. Трудно было свыкнуться даже с той мыслью, что в тебе жило это желание… Стремление быть женщиной. А уж осознать тот факт, что ты решил ей действительно стать... Это определённо требует времени. 

Саша вновь подошёл к зеркалу, и, подняв волосы вверх, обнажил свои уши. Они, что ожидаемо, не стали казаться ему красивыми. Ей. Её немного выворачивало от осознания, что они где-то там у неё на голове обитают. Сильно лучше с ними не стало. Но, быть может, ещё станет. 

– Мне ещё столько предстоит узнать и попробовать… 

– И я тебе помогу!

– Конечно, сестра, поможешь. Без тебя я бы не стал... Не стала этого делать! 

– Правда?

– Я уверена.