Ситцевые занавески с аляповатым рисунком не спасают от первых солнечных лучей. Те скользят по подоконнику и бесцеремонно подбираются к моему лицу. Сон прогоняют похлеще любого будильника, стоит им только тронуть веки. Дома я бы ещё дрых без задних ног, но здесь, в деревне, волей-неволей продираешь глаза, хоть и пытаешься отвернуться от этого утреннего безобразия, накрыться подушкой, одеялом, но всё это бессмысленно. Скрипят половицы, и бабуля ласково, но по-командирски громко зовёт умываться и к столу. Ослушаться её решительно невозможно. Да и сон к тому времени уже слетает окончательно, а из кухни доносятся запахи румяных пирогов, блинов или ещё чего-нибудь вкусного…
– Тим, точно этот поворот? – вырывает меня из тёплых воспоминаний голос Макса, вращающий баранку старенького внедорожника. Подвеска у него, к слову, ни к чёрту. И теперь, когда мы едем по старой разбитой дороге, это особенно ощутимо. Я едва головой о потолок не бьюсь на очередной кочке. Но Макс и не думает снижать скорость. Впрочем, плевать, его машина.
– Точно, – бурчу в ответ, потому что вопрос он задает уже не в первый раз.
Я помню эту дорогу. По ней меня ещё отец возил в деревню к бабушке. Впрочем, тогда состояние дорожного покрытия было всё же получше. А теперь некогда ровная серебристая лента асфальта превращается в одни лишь буераки и колдобины.
И вокруг поросшие высокой травой поля.
Теперь нет уже ни отца, ни бабушки, ни колхоза, которому эти поля принадлежали. Остаются только воспоминания, в которые хочется погрузиться так глубоко, чтобы больше никогда не возвращаться к реальности.
– Навигатор показывает налево, – ворчит Макс.
– Ты где-то видишь тут повороты? Через поле хочешь проскочить? Ну, давай, – говорю раздражённо.
Сзади доносятся недовольные шепотки девчонок.
– И зачем только мы его с собой позвали? – тихо, но так, чтобы я услышал, возмущается Лилька. Вечно всем недовольная подружка Лады.
– Это его дом, – вспоминает вдруг Вика – гипотетическая девушка Макса. Собственно, из-за неё-то и пришлось звать ещё двух девчонок. Макс позвал Вику, Вика позвала Ладу, а Лада – Лильку. Бабка за дедку, дедка за репку и тому подобное. Девчонки ещё и кошку зачем-то с собой взяли, для полноты картины, видимо. И если против Лады я ничего не имею, то Лиля откровенно меня раздражает. Впрочем, раздражает она почти всех и, кажется, делает это умышленно. Вот и теперь зачем-то решила задеть меня. Не сидится ей спокойно.
Чтобы добраться до деревни, пришлось проснуться куда раньше, чем я привык это делать. Практически на рассвете. Оттого и вспомнились ранние подъемы в доме у бабушки. А вместе с тем и оживает и прошлое, какой-то совсем другой мир. Будто бы я возвращаюсь туда, где ещё все живы.
Я не был там лет пятнадцать, а, может, и больше. И, вообще-то, поначалу хотел прокатиться туда один. Ведь никакой уверенности в том, что дом всё ещё стоит на месте, не сгорел, не разграблен и не заселён какими-нибудь дальними родственниками, у меня не имелось. Но личным автомобилем я не владею, автобусы до этой деревни, как оказалось, давно не ходят, а на такси добираться слишком дорого. Макс подвернулся кстати со своей идеей поехать на майские праздники куда-нибудь на природу. Вот я и предложил авантюру.
Однако в подробности ребят я не посвящал. Сказал только, что есть домик в деревне, доставшийся мне по наследству. И здесь практически не соврал. Насколько мне известно, после смерти бабушки, дом должен был перейти к моему отцу. А тот практически сразу после развода с моей матерью пропал без вести. Так что дом, по сути, мой. Только документов на него, естественно, нет.
Но рассказывать Максу и, тем более, девчонкам о том, как мать запрещала общаться мне с бабушкой после развода, я не стал. Было во всём этом нечто такое, чего я и сейчас до конца не понимаю. А уж объяснять тонкости моих взаимоотношений с матерью не хотелось тем более. Даже другу.
Теперь же, чем ближе мы подъезжаем к деревне, тем ярче вспыхивают воспоминания. Я вспомнил, что рядом с домом когда-то находилось небольшое, но глубокое озеро. Его можно было в два счёта обойти пешком, но не позволялось мне переплывать из-за бьющих со дна ледяных ключей. Бабуля говорила, что ногу сведёт и всё – утопнешь. Мне было неведомо, каково это – сведёт ногу? Но всё равно я плескался лишь у пологого берега, а ещё рыбу удил. Но только до середины лета. Позже вода в озере начинала цвести, покрывалась зеленоватой тиной, и купаться там совсем не хотелось. А вот сейчас, в мае, вода в нём должна быть кристально-чистой, если, конечно, не загадили озерцо какими-нибудь выбросами или банальным мусором. Наверное, теперь оно покажется мне ещё меньше, чем прежде.
Макс всё же сбавляет скорость. Асфальт будто в этом месте совсем истаял, и теперь мы движемся по грунтовке. Вскоре впереди показывается изъеденная ржавчиной табличка с надписью: «Удиново». Вот только вначале кто-то выцарапал букву «Ч» и деревня превратилась в «Чудиново». А, может, просто белая краска так облупилась, и не было ни у кого умысла переименовывать деревню.
– Неужели, – недовольно вздыхает Лилька. – Я думала, мы никогда не доедем. Надо было другой дорогой ехать. Меня от тряски тошнит.
«От тебя всех тошнит», – думаю я, но вслух ничего говорю. Хотя, может, и стоило бы, но вбитая в меня вежливость пока не позволяет. Ключевое слово «пока». Эта Лилька выведет из себя даже дзен-буддиста, достигшего просветления и ушедшего в нирвану.
– Езжай дальше, до конца деревни. Там… в общем, скажу, где остановиться.
Дом бабушки стоял на самом краю селения. Я отлично помнил это место. Большой, двухэтажный коттедж, как сейчас бы сказали. Ещё в эпоху моего детства дом был старым, но очень крепким. Таким, что века мог бы простоять. Конечно, предполагаю, что за прошедшие годы дом пришёл в запустение, но если не случалось тут ни пожаров, ни ещё каких-нибудь катаклизмов, жилище должно было выстоять. Хотя, надо признать, в ушах у меня звенит от напряжения. Нервы натянуты, не хочется приехать к руинам и стать посмешищем.
Прочие дома в деревне кажутся целыми, никаких разрушений, выбитых окон или пепелищ на месте построек. Но людей видать, как и животных. Даже бродячие собаки не лают. Отсутствуют линии электропередачи – остались одни лишь столбы. Что ж, я сюда не телик смотреть приехал. Но, похоже, в деревне уже давно никто не живёт. Дома смотрят пустыми глазницами окон на случайных путников, словно следят. Тревожно.
Впрочем, ничего удивительного в том, что деревня вымерла, нет. От райцентра селение располагалось далековато. Никакой тебе инфраструктуры, магазина, больницы, школы. Кому захочется жить одним натуральным хозяйством в двадцать первом веке? Разве что экошизам каким. Но и таковых здесь, кажется, не наблюдается.
Бабулин дом стоял чуть в стороне от одной-единственной улицы. Чтобы попасть к ближайшим соседям, нужно было спуститься с холма по тропе. В детстве мне казалось, что холм гораздо выше. Теперь же, когда мы почти доехали до цели, видится холм будто осевшим. Или просто я стал больше?
А сразу за домом должен быть лесок. С той стороны даже забора никогда не было.
Сам дом на моё счастье уцелел и даже не сильно обветшал. Если б не удалённость от города, я бы хоть сейчас новоселье справил. Хорошо здесь, тихо так.
– Вот этот дом! – тычу пальцем в сторону холма. – Дальше дороги нет, здесь машину бросай.
– А если мне колёса кто проколет? – Макс тормозит у подножия, как раз в том месте, где грунтовка превращается в узкую тропу.
– Кто проколет-то? – смеюсь, выходя из машины. – Деревня ж вымершая. Но дальше лучше пешком.
– Твоя бабушка жила рядом с кладбищем? – вдруг вскрикивает Лада, едва приоткрыв дверь. И тут же её захлопнув, оставшись внутри.
Ох, я и забыл, что деревенское кладбище раскинулось прямо напротив дома бабули. Честно говоря, в детстве я просто не замечал его. Но Ладка, она суеверная до паранойи. Не знаю, верит ли он всерьёз во всю эту мистику, но через порог не передаёт, на дорожку присаживается, в зеркало перед выходом смотрится. Конечно, мы с Максом втихую над этими странностями посмеиваемся.
– Ты специально? – упрекает Лада меня, всё же выйдя из машины.
– Чего – специально? – возмущаюсь. – Кладбище тебе тут нарисовал? Да я даже не знал, что он тут есть.
Лада кривит губы, а подбородок её дрожит, словно она готова тот час же расплакаться. Ну, надо же, какая впечатлительная! Мне стало смешно.
Я молча бреду по тропинке к дому, вновь погружаясь в воспоминания. Дом почти не изменился, солнечные лучи отражаются в стёклах и, кажется, что на окнах всё ещё колышутся те самые занавески из цветастого ситца. А я будто бы снова мальчишка, что бежит от озера с удочками, и сейчас встретит меня в доме запах блинов и бабушка, которой я отдам скудный улов. Улыбнётся она, глянув в пластиковое ведёрко, и окликнет кошку:
– Мурка, обед подоспел.
Как и в детстве, я просовываю руку в щель у калитки и отпираю символический засов. Не для безопасности он, а чтоб дверца не хлопала на ветру.
В саду, как и прежде, цветёт вишня, и не пахнет здесь ни запустением, ни тленом. Всё та же вишня…
– Какой жуткий дом, – противно пищит за моей спиной Лилька, и я вздрагиваю, вернувшись в реальность.
«Дура» – хочется мне выдохнуть, но вслух говорю другое:
– И чего в нём жуткого?
– Тёмный какой-то, старый, – вместо неё отвечает Лада, прижимая к груди кошку. Глаза её расширены, и такой испуганной она выглядит очень мило. К полосатой кошке жмётся, как к спасительнице.
– Конечно, старый, – говорю как можно мягче с улыбкой психиатра, пытающегося успокоить разбушевавшегося пациента. – Дерево от дождей потемнело, краска облупилась, – хотя я не помню, была ли краска. – Зато посмотри, ставни резные, стёкла целы. Красиво же.
Ступаю к крыльцу, дёргаю дверь на себя. Та со скрипом поддаётся.
– Стой! – кричит Лада, и я замираю. – Ты же, считай, первый раз в дом входишь. А первой надо пустить её, – она указывает на кошку. – Вдруг там домовой живёт.
Искренне не понимаю, всерьёз она про домового или шутка такая. Но лицо её выглядит суровым, ни тени улыбки.
– А, ну, точно, – соглашаюсь, открываю дверь и пропускаю Ладу с кошкой вперёд. – Прошу.
Девушка осторожно подходит к тёмному дверному проёму, будто я перед ней не дверь распахнул, а портал в ад, как минимум. Её напряжение передаётся и мне. Все мы замираем, глядя, как Лада опускает кошку на порог. Та делает шаг, принюхивается, но вдруг подпрыгивает на месте и с шипением уносится куда-то прочь от дома.
– Колбаска! – кричит Лада с искажённым страхом лицом, а я не понимаю, причём тут колбаса? Это кошка так резко проголодалась, что ли? Или сама Лада? Нелепая сцена. И только спустя мгновения вспоминаю, что это кошку зовут Колбаской.
– Может, запах не понравился, – пытается Макс успокоить девушку. – Ну, кошка-то городская, а в деревне впервые.
– Вы не понимаете? Туда нельзя входить! Колбаска не просто так испугалась. Колбаска! Где ты?! – девушка озирается по сторонам, а кошки и след простыл.
– Да фигня всё это, – отмахивается от перепуганной подруги Лилька, и, кажется, впервые я с ней согласен. И первым вхожу в дом.
– Колбаска! – с улицы доносится голос Лады, она всё ещё ищет кошку.
В комнатах темно, несмотря на то, что ставни открыты, а ситцевые занавески не настолько плотные, чтобы препятствовать солнечным лучам. И всё же гостиную наполняет густая, вязкая, как остывший кисель, тьма. Она нехотя расползается передо мной, словно дым, постепенно открывая взору помещение.
На стенах висят старые фото в рамках, на одном из которых я узнаю себя. Совершенно не помню, когда это фото было сделано, фон размыт, будто за моей спиной туман, но, кажется, это здесь же, в деревне. И мне лет десять, едва ли больше.
– А тут света нет? – ввинчивается в уши резкий возглас Лили.
– Отключили за неуплату, – отвечаю, отворачиваясь от фото.
Она издаёт невнятное мычание, дескать, всё ясно.
– А на зеркало зачем тряпку повесили? – продолжает она вопрошать.
– Так надо, – вздыхаю, а так хочется, чтобы она просто заткнулась.
Объяснять, что зеркало, скорее всего, так и осталось занавешенным с похорон бабушки, не хочется. И вообще, наверное, зря я их сюда привёл. Слишком много личных воспоминаний связано с этим домом. У меня не было возможности даже попрощаться с бабулей. А ведь наверняка её похоронили на том самом кладбище, что можно увидеть из окна дома.
Странные ощущения вдруг накатывают. Чувство вины смешивается с осознанием, что я вернулся домой. Жаль, что поздно.
Мать буквально вбивала в меня мысль о том, что я больше не должен сюда ездить, должен забыть всё, что происходило здесь. И бабушку тоже. А теперь, когда я вернулся, воспоминания оживают. И вместе с ними возвращается задавленная тоска, всплывает из подсознания невыносимое чувство утраты.
И мне хочется попросить Макса уехать, забрав девчонок. Будто я должен остаться здесь один. Потому что это только моя вина. И я должен её пережить, прочувствовать в полной мере. И сегодня мне будет не до традиций первого в году выезда на природу, не до костров, шашлыков и дешёвого вина.
– Тим, ты оглох? – Макс трясёт меня за плечо, вырывая из оцепенения. – Вику не видел, я спрашиваю?
– Н-нет, – растерянно качаю головой. – Она ведь за нами шла?
– Мне тоже так показалось. Но в дом она не входила. И Ладка на улице её не видела.
– Так… – я судорожно соображаю, пытаясь найти логичное объяснение этой нелепости, – по нужде, наверное, отошла. А Колбасу свою Ладка нашла?
– Какую ещё колбасу? Ты что-то употреблял? – Макс смотрит на меня с укором.
– Да нет, – пожимаю плечами. – Я не по этой части, ты же знаешь.
– Я уже вещи из машины перенёс, лампу керосиновую нашёл тут, зажёг. Хоть светлее стало. А ты всё стоишь посреди комнаты столбом. Хоть бы помог, что ли.
– Да, давай помогу…
– Не, ты точно что-то принял, – он смотрит недоверчиво. – Иди, что ли, дрова на костёр собери. И печь надо глянуть. Ночью может быть холодно. Так что давай, выветривай из бошки дурь.
– Да всё нормально, – на всякий случай трясу головой так, будто бы из неё, в самом деле, может что-то выветриться. – Просто столько всего с этим домом связано. Я рад, что он цел.
– Ага, я тоже думал, тут хибара какая будет. А домик твой ничего так. Я пойду Вику поищу, а ты давай, приходи в себя.
В ответ только киваю. И в самом деле, чего так накрыло-то?
– Не пойму, тут зеркало с фильтрами? – слышится голос Лильки. – Как в телефоне?
Она всё ещё крутится перед собственным отражением, маленькая, пухлая, похожая на гусеничку из-за складок, проступающих из-под облегающей майки. Красавицей её можно назвать лишь с большой натяжкой. Но комплексами девушка явно не страдает. И в подтверждение моим мыслям она произносит:
– Кажется, это зеркало мне льстит, – и смеётся звонко. А мне почему-то это смех кажется совсем неёстественным. Механическим. Будто запись.
Макс снова заходит в дом. За его спиной маячит Лада, жмётся так, словно её в паучье логово затащили. И теперь её странности мне вовсе не кажутся милыми.
– Нет её нигде, – разводит руками Макс. – Может, наверх поднялась? – он указывает взглядом на лестницу, ведущую на второй этаж.
– Я не видел, – отвечаю честно.
– Лиль, ты чего? – подаёт робкий голос Лада.
– Смотри, зеркало с фильтрами, – отвечает ей подружка. – Сама глянь, как оно меня красавицей делает, – я лишь ухмыляюсь, потому что точно знаю, Лильку красавицей даже диета не сделает. Разве что хирург пластический. Но к зеркалу всё же подхожу.
– Какие фильтры? – снисходительно произносит Макс. – Это зеркало старше тебя, – но тоже замирает, как и я, глядя в отражение.
Нет, никаких чудищ в зеркале мы не узрели. Там, действительно, видна Лилька. Только не маленькая и толстая, а стройная, изящная, словно из спортзала годами не вылезавшая. А так просто не бывает. Это обычное старое зеркало. Может, чуть кривое, но не настолько, чтобы превратить пухлую Лильку в стройную красотку. Отражение исправило не только фигуру, но и лицо, и волосы.
– Вот тебе и фотошоп, – бормочет Макс.
Лада хватает подругу за руку и с силой оттягивает от зеркала. Сама при этом старается не смотреть в отражение. Кажется, она вовсе не отразилась.
– Да ты чего? – вопит Лилька. – Это ж фильтры! Как в телефоне.
– Дура! – кричит Лада, лицо её искажается злобой.
Ростом она примерно с Лильку, только стройнее, можно даже сказать тощая, угловатая, будто так и не вышедшая из подросткового возраста. Мне казалось, что округлая Лилька просто задавит её массой при случае, но Лада вдруг проявила недюжую мощь, едва не отшвырнув подружку от зеркала.
– Сдурела? – визжит Лиля.
– Не бывает таких фильтров! Не бывает зеркал с фотошопом! Ты это понимаешь?
Лилька морщится, будто лимон только что откусила, пожимает плечами.
А я понимаю, что теперь один оказался возле этого странного зеркала. Но меня оно и не пытается приукрасить. Да только опять находит морок, и представляется, как в это зеркало смотрится бабушка, заплетает белоснежную косу…
– Наверное, свет просто удачно падал, – вовремя говорит Макс, и я отворачиваюсь от отражения. Смотреться в него отчего-то неприятно и в то же время взгляд отвести трудно.
– Наверное, – цепляюсь я за рациональное, хоть и неверное объяснение.
– Отвезите меня домой, – в голосе Лады слышатся плаксивые нотки. – Я не хочу здесь оставаться. Здесь творится что-то странное.
– Мне тоже не по себе, – соглашается Лиля, кажется, влияние зеркала её тоже выбило из колеи.
– Тим? – обращается ко мне Макс. – Может, правда, ну его, этот дом? Поехали просто в лес, мангал есть, мясо есть. Только Вику дождёмся.
Вот уж от кого не ожидал подобного, так это от него. Ну, Ладка – предсказуемо, всего боится. Лилька, понятное дело, её близкая подруга и всё такое, вот и поддакивает. Но с Максом-то что не так? Зеркала испугался? Так-то парень не из робких. Или что-то ещё увидел?
– И Колбаску надо найти, – вспоминает про кошку Лада.
– Ладно, – соглашаюсь со всеми, не потому, что так уж не хочется здесь оставаться. Просто… я должен был приехать сюда один. Им просто здесь не место. Вот и чудится в каждой тени мистика.
Над головой раздаётся скрип половиц. Будто кто-то ходит на втором этаже.
В полной тишине слышно лишь тревожное дыхание Лады. И эти шаги – тихий шорох тапочек.
– Так это… – прерывает молчание Макс, – Вика, наверное.
Не отвечаю, хотя точно помню, что в дом она не входила. Да и шаги не её. Эту мягкую поступь я знаю…
– Вы чего тут стоите, как вкопанные? – окликает сзади женский голос.
Медленно оборачиваюсь и вижу Вику. Растрёпанная, будто бежала, в распущенных тёмных волосах виднеется репейник.
– Ты где лазила? – спрашивает её Макс, а я уже слышу, как скрипят ступеньки.
– На кладбище, – отвечает она. – Ты же знаешь, люблю всё мрачненькое, – Вика смеётся, а я вижу, как по ступенькам спускается светлый силуэт. Керосиновая лампа слишком тусклая, невозможно разглядеть лица, но я уже знаю, кто это.
– Бабушка? – неуверенно выдыхаю.
– А я как знала, что у нас гости будут, – она подходит ближе, улыбается, теребит белую седую косу.
В детстве я думал, что когда-то бабуля была Снегурочкой. Несмотря на почтенный возраст, она всё равно казалась мне очень красивой. Только красота её была особой, не такой, какая бывает в юности. Но старость её не обезобразила, а предала бабушке величавости и стати.
– Ты же говорил… – не даю Максу договорить, незаметно толкнув в плечо.
– Не зря с утра пирожки поставила. Кажись, подоспели уже.
Из кухни, и впрямь, доносится запах выпечки. Хотя мог поклясться, что печь не была растоплена, когда мы вошли.
Темнота в комнате рассеивается, и, кажется мне, лампа керосиновая тут не при чём. Что-то изменилось с появлением бабушки в доме. Он снова стал живым.
Собственно, а чего мы всё перепугались? О смерти бабушки я знал только со слов матери, а та могла ведь и солгать, чтобы я не ездил к ней. Бабуля все эти годы могла быть жива-здорова, а если даже приблизительно подсчитать года, то и возраст её не запредельный. Ну, может, лет восемьдесят.
Всему должно быть рациональное объяснение. И оно точно есть, даже если кажется, будто бы творится всякая хрень метафизическая. Просто не хватает знаний для полноты картины. Это как у древних людей: молния – боги гневаются. Вот и со мной так же, нет никаких богов, воскресших мёртвых, есть моя вера в ложь, которая теперь вскрылась.
– Бабушка, – говорю теперь уверено и делаю шаг вперёд. Она обнимает меня, тёплая, живая. Никакое не привидение, а самая настоящая бабушка, которую я не видел много лет. И по которой очень сильно скучал.
– Как же ты вырос, Тимка, – она отстраняется и звонко смеётся. – Я знала, что ты придёшь. Рано или поздно.
Тихо, так, чтоб слышала только она, я признаюсь:
– Раньше бы пришёл… Мне ведь сказали, что ты умерла…
– Всякое обо мне говорят, – отмахивается она. – Да ты не бери в голову. Пойдёмте, ребята, к столу. А то погорят пирожочки-то.
Я оборачиваюсь к друзьям и вижу, что даже Лада успокоилась. Значит, и объяснять ничего не надо. Ошибся я. Со всяким бывает. Только Вика отчего-то напряжена. Но в ней точно нет страха. Я неплохо знаю её, и, кажется, она вовсе не умеет бояться. Одна, вон, по кладбищу заброшенному гуляла, и ничего. Такая скорее всех чудовищ сама распугает, а кто не убежит, достанётся ей в качестве трофея.
Мы садимся за стол на кухне, и бабуля достаёт из печи пирожки. Я бросаюсь помочь, но та лишь укоризненно смотрит на меня, дескать, сама справлюсь, чай не немощная. Она раздвигает занавески, водружает блюдо на стол, а затем хлопает себя по бокам.
Вика о чём-то шепчется с Ладой, обе они держатся рядышком, секретничают. И думается мне, что это хорошо, раз о своих каких-то личных делах бормочут. К разговору не прислушиваюсь, не больно-то интересно.
– Ох, воды-то в доме нет почти, – произносит бабуля. – А колодец-то совсем высох уже.
– А где вы воду заказываете? – невпопад ляпает Лилька, хватаясь за пирожок.
Мне смешно. Бабушке, кажется, тоже.
– На озере, где ж ещё? – отвечает она. – Водица там чистая, ежели процедить да перекипятить.
А я-то помню, что вода там бывает чистой лишь до середины лета. И совершенно непонятно, где брать воду во второй половине жаркого сезона?
– И дождевую собираем, – отвечает бабушка на мой не высказанный вопрос. – А зимой – снег. Так и живём.
Девчонки в шоке, да и я, признаться, тоже удивлён. Вот тебе и эко-жизнь. Прям средневековье какое-то. Раньше тут и магазин имелся, и воду из колодцев вёдрами не таскали – насосы стояли. А теперь, получается, всё на натуральном хозяйстве. Да как она, вообще, тут выжила? Впрочем, судя по пирожкам с повидлом, дела её не так уж и плохи. Человек-то ко всему привыкает.
– А ещё кто-нибудь в деревне живёт ещё? – спрашивает Лада, она к пирожкам так и не притронулась. Страх её никуда не ушёл, просто затаился, но в любой момент готов выплеснуться наружу.
– Да разве ж то жизнь? – отшучивается бабуля. – За водицей-то, сходите? Тут недалеко, да и Тимка должен помнить.
– Конечно, сходим, бабуль, – соглашаюсь я, дожевав пирожок, а потом к ребятам обращаюсь. – Тут озеро шикарное. Маленькое, но глубокое, чистое. И поплавать можно, день-то жарким обещает быть.
– Хм, купаться в воде, которую потом пить… – бормочет Макс. – У нас же с собой вода есть. В крайнем случае, можно съездить к какой-нибудь колонке. Не может быть, чтоб и в округе ни одного колодца не было.
– Сами-то чего хотите, того и пейте, – бабушка хмурится. – А мне озёрной принесите, уж не поленитесь. Надо так.
Я только плечами пожимаю. Хочет бабуля озёрной воды, так будет ей озёрная. Да и самому хочется на озеро взглянуть.
– Мы же собирались в другое место, – подаёт голос Лада. – Только Колбаску найти надо.
– Лад, ну, зачем в другое место? – возражает ей Лиля. – Всё ж разрешилось. Нет тут никаких призраков, – удивительно, но она вдруг перестаёт меня раздражать и теперь кажется куда более рассудительной, чем Лада, которая хоть и милая, но уж слишком велики тараканы в её голове. Хотя, может быть, я начал ей симпатизировать потому, что она вроде как на мою сторону перешла? Мне тоже больше не хочется уезжать, здесь бабушка, здесь дом, пирожки, и даже вода из озера не очень уж и пугает. В конце концов, в водопроводе тоже вода из природного водоёма, только через фильтры пропущенная.
– Призраков, – тихим эхом повторяет бабушка и смеётся.
– Ну, – я поднимаюсь из-за стола, – все вместе пойдём? – спрашиваю у друзей, но смотрю на Ладу, по лицу которой становится заметно, что страх выбирается наружу. Воды она, что ли, тоже боится? – Если кто хочет, – продолжаю смотреть на Ладу, – можете тут остаться.
– Нет! – она вскакивает, будто я ей в клетке с тигром предложил остаться. – Все вместе пойдём. Только Колбаска…
– Да вернётся она, – успокаивает её Лилька. – Территорию исследует, мышей ловит.
– Или мыши её, – тихо произносит Лада, а мне это кажется совсем уж бредом. Суеверная, пугливая, нервная. Вот и хорошо, что я с ней никаких отношений начать не успел. Другое дело боевая и задорная Вика – полная противоположность Лады, но к ней уже Макс клинья подбивает и то не слишком успешно, куда уж мне там. А Лилька, в общем-то, ничего так. И жировые складки на боках не так уж сильно её портят, если посудить.
Бабушка, тем временем, торопливо достаёт вёдра. Значит, пора выдвигаться.
– Удачно вы зашли всё-таки, ребятки, – произносит она и хитро так улыбается. – Праздник ведь сегодня. Во все времена чтимый день. Первая майская ночь.
– Ага, мир, труд, май! – лозунгом произносит Макс, а бабушка смотрит так странно, будто сказать что-то собирается, но не решается.
Подхватив вёдра, мы выходим из дома и направляемся по тропинке в сторону леса. Озеро совсем рядом, я это помню. А вот тропа поросла травой. Видно, редко за водой бабуля ходит. Совсем непримятая поросль, не топтаная.
– Колбаска! – безуспешно зовёт кошку Лада. – Вдруг на неё напал кто? Это ж лес!
– Кто? – усмехается Макс. – Тут даже собак нет. Или ты думаешь, рядом с деревней волки водятся? Да в наших краях даже суслики вымерли.
Мы спускаемся в низину, и я, наконец, вижу озеро. Кажется, оно даже больше стало и чище. Такая прозрачная вода, что видно песчаное дно. Ни водорослей, ни тины. Но ветерок прохладный и что-то пока не хочется лезть в воду. Сажусь на берег, смотрю, как Макс наполняет вёдро, пустив по озёрной глади круги.
Лилька прямо в футболке с разбегу ныряет в воду. И выходит у неё это неожиданно изящно.
– Ну, хоть бы подождала, пока я вёдра наполню! – кричит ей Макс.
На какое-то время она скрывается под водой с головой, а затем появляется уже на середине озера. И в груди у меня что-то непроизвольно сжимается. Переплывать озеро нельзя. Хотя, это мне мелкому нельзя было. А Лильке можно.
– Тим, я могилу видела, – вдруг произносит Вика, подсев рядом.
– Ну, ты ж по кладбищу гуляла.
– Я могилу твоей бабушки видела. Я по фото её сразу узнала.
– Да ну, – отмахиваюсь, – бред какой-то.
– Это легко проверить. Если я скажу, что там фамилия твоя, ты ведь всё равно не поверишь.
Киваю.
– Но ты ведь знаешь, как твою бабушку зовут? – продолжает она. – Молчи! – не даёт она мне ответить. – Ненила Вельяминовна. Довольно редкое сочетание. Вряд ли совпадение.
– Вот чёрт! – мне не хочется верить Вике. Мне хочется, чтобы бабушка была живой. И без всякой дурацкой мистики.
– Вот и я о том же. В общем, я Ладке сказала уже. Мы в дом не вернёмся. Не знаю, поверит ли Макс, но я Ладку отсюда и пешком уведу. Лиля, скорее всего, тоже не останется. А ты – как хочешь, конечно…
– Да бред это! – не даю ей договорить. – Совпадение просто. Мало ли, в честь прабабки какой-нибудь назвали. Раньше такое сплошь и рядом было.
Крик, такой громкий, будто кого-то режут, разносится над озером. Кричит Лилька. Ищу её взглядом и вижу лишь пальцы, уходящие под воду.
Прыгаю в озеро как есть, в одежде. Ледяная вода обнимает и будто пытается пробраться под кожу.
Рядом всплеск – Макс тоже прыгнул. Но я быстрее. Уже вижу светлое пятно, уходящее на глубину. Делаю пару размашистых гребков и ныряю.
Лилька совсем рядом. Ещё немного вглубь и я хватаю её за руку. Она как-то странно смотрит на меня. Улыбается. Вода искажает, и кажется, будто у неё зубы мелкие и треугольные. Лицо жутко выглядит. Пузырьки воздуха выходят изо рта, как будто она смеётся.
Тяну на себя, но Лилька как специально вырывается и уходит ещё глубже.
Дна не видать. Какое же это озеро глубокое-то…
Холодно, внутренности словно все сжались, а в лёгких больно. Хочется выдохнуть, воздух распирает изнутри, а снаружи давит толща воды.
И вдруг Лилька оказывается у меня за спиной, обвивает руками и прижимается. Скользкая и холодная, как рыба.
Я барахтаюсь, пытаюсь сбросить её и перехватить, потому что тонем мы уже оба. Меня переворачивает в воде, теряю направление, но Лильку всё же сбрасываю. Она уходит в тёмную муть. Не тонет, а плывёт, виляя телом, как медуза. А мне уже не хватает воздуха, в висках не выносимо стучит, вода будто раздавить меня пытается.
Из последних сил отталкиваюсь и плыву к свету. Выпускаю воздух из лёгких. Чувствую солоноватый вкус во рту. Всплываю.
– Где она?! – рядом Макс. – Ты же рядом с ней был!
– Не смог… – только и сумел выдохнуть, как в глазах потемнело.
Я всё ещё возле озера. Не помню, как до берега доплыл. Слышен плачь, тихий, но такой горестный.
Запах. Затхлая стоячая вода, в которой гниёт рыба. Вонь просто невыносимая. Я смотрю на озеро, но вижу лишь жёлто-зелёную муть вместо прозрачной воды.
– Здесь не ловит, – говорит Макс, а я думаю, что не ловит, потому что вся рыба давно сдохла и разложилась. Оттого и воняет так. – Я пытался в службу спасения дозвониться – ни хрена!
Только теперь до меня доходит, что он не про рыбу говорит.
Морок развеивается, и я вновь вижу чистое озеро, поверхность которого как зеркало. Даже ветром не колышется.
Макс помогает мне подняться. Стоять трудно, в голове туман, будто меня долго били ею об стену. Но я иду, с трудом удерживая ведро воды, за Викой и Ладой. За мной Макс. Лильки нет. Её вообще больше нет.
– Ведро из дома заберём и поедем, – говорит Макс, когда становится виден его внедорожник.
Но Вика, обнимающая Ладу, вдруг останавливается, и я едва не врезаюсь в девчонок.
– Машина ниже стала, – произносит она. – Вросла в землю.
– Да ни хрена она не вросла! – кричит Макс и, расплёскивая воду, несётся к тачке. – Колёса порезали! Я ж говорил! А ты – никого здесь, никого! Как теперь отсюда выбираться?! – он подходит ко мне. Тычет пальцем в грудь, отчего я пошатываюсь. – Это всё из-за тебя! Из тебя и твоей бабки!
Смотрит так, будто по роже мне въехать хочет. А у меня нет сил даже на ответ. Но Макс уходит. А я с ведром бреду к дому, качаясь как пьяный. В голове, в самом деле, мозги словно расплавились. Как будто и не со мной всё.
Несу ведро бабушке. Мне кажется, что она может помочь. Подскажет, где телефон найти, позвонить в город, помощь вызвать. Мне кажется, всё ещё можно исправить. Трудности временны. Просто не хочу верить ни во что иное.
Дверь открывает бабуля. Во взгляде беспокойство, а глаза у неё почему-то чёрные. Или я просто забыл, что они всегда у неё такими были?
– Ох, Тимка, случилось чего? – спрашивает она.
Ставлю ведро на крыльцо.
– Лиля утонула, – отвечаю.
– Ну, это ничего страшного, – произносит она и подхватывает ведро, будто оно ничего не весит. А у меня в голове её слова не укладываются.
Лиля утонула – ничего страшного… В этом есть что-то неправильное, такое, от чего мозг ломается. Утонула, умерла – ничего страшного. Потому что бабушка и сама давно уже мёртвая. А жив ли всё ещё я сам?..
Бабушка окунает в ведро тряпку и моет порог. Я не понимаю, зачем она это делает. Я больше ничего не понимаю.
Прохожу на кухню, сажусь за стол. Здесь больше не пахнет свежей выпечкой. Пахнет затхлостью, старьём и гнилыми досками. По пирожкам ползают жирные белые черви.
– Как можно связаться с городом? – слышу голос Макса. – Человек утонул. Нужна помощь, а у меня машина сломалась.
– Ох, беда-то какая, – раздаётся голос бабушки. А я гляжу на стол, и пирожки вновь выглядят свежими. Смотрю в окно, а там флажки развешены, как в моём детстве прям. Первомай. Но их точно не было, когда мы шли сюда!
– Да только кто ж сюда поедет-то в праздник? – говорит бабушка. – И телефонов тут ни у кого нет. Разве что до райцентра идти, да не дойдёте.
– Почему не дойдём? Далеко идти?
– Сюда-то путь близкий, а отсюда вечный, – произносит бабушка, и внутри у меня холодеет.
– И что теперь делать? – Макс будто не слышит этой странной фразы.
– Ночь пересидите, а там, может, и идти никуда не нужно будет. Ночь-то особая. Майская.
– Хорошо, – соглашается Макс, будто снова не слышит. Останемся, пока помощь не придёт.
Мне хочется вскочить, закричать, что помощи не будет, но горло пересохло, даже рта раскрыть не могу. Дышать и то больно.
Объяснение, всему должно быть рациональное объяснение. Стресс, кислородное голодание под водой, недосыпание и, как результат всего этого, галлюцинации. Отсюда и черви в пирожках, и болото вместо озера. Я цепляюсь за эту мысль и будто балансирую на краю пропасти в безумие. Нужно продержаться. А потом мы уедем. Всё успокоится. И как-нибудь я снова навещу бабушку. И от матери непременно добьюсь правды. Тогда всё встанет на свои места. И никакой мистики.
Поднимаюсь с табуретки и иду в гостиную. Бабушка сидит в кресле, Лада у зеркала, почему-то я совсем не вижу её отражения. Под ногами крутится кошка. Полосатая Колбаска.
Макс теребит в руках бесполезный телефон. Я знаю, что связи нет, но он будто звонка ждёт.
– Мне хочется, чтобы всё прекратилось, – говорит Лада отражению. – Хочу, чтобы ничего этого не было. И меня здесь не было.
– Озёрная вода всё смоет, – бабуля кивает на ведро.
– Бабуль, что смоет? – спрашиваю её.
– Я говорю, умыться бы ей надо. Слёзы смыть. А то, вон, тушь потекла у девчонки.
– Кажется, мне доктор нужен, – говорю вслух.
– Вот, приедем, я тебя сам психиатру сдам, – произносит Макс и вплотную подходит ко мне. – Зачем ты нас сюда привёл? Про бабушку свою наговорил – он хватает меня за футболку. – Я видел, как ты Лильку от себя отпихнул. Это ты её утопил!
– Макс, ты с дуба рухнул? Нахрена мне Лильку топить? Я её вытащить пытался, – отталкиваю его, но жест выходит, скорее символическим. Макс-то покрепче меня будет. Но он отпускает меня и отходит.
– Да видел я всё! Не втирай мне тут.
Рассказывать, как Лилька сама меня утопить пыталась, я не стал. Всё равно не поверит. Да я и сам себе уже не верю. Может, он и прав, и мне пора в дурку, потому что слышу не то, что другие, вижу дичь всякую, но Лильку я точно не хотел топить.
По комнате снова разливается мрак, хотя по-прежнему горит и керосиновая, лампа и свеча в настенном подсвечнике над головой бабушки. Только теперь я замечаю, что бабуля что-то плетёт из пеньковой верёвки. Нечто на зверушку похожее с лапками и хвостом, поглаживает игрушку, словно живую.
Замечаю, что в комнате нет Вики, хотя, казалось, она только что стояла рядом с Ладкой. Но нет, та одна перед зеркалом и умывает его водой из ведра. И кто из нас сходит сейчас с ума?
– А где Вика? – спрашиваю.
– Ушла за помощью. Говорит, видела за кладбищем какие-то постройки. Вроде как жилые.
– И ты её отпустил?!
– А чего я должен был её не пускать? Главное, чтоб ты до неё не добрался.
– Надо было идти всем вместе. Нельзя разделяться.
– Вернётся ваша Вика, – говорит бабушка. – Никуда не денется.
Потому что деваться отсюда некуда…
В руках у бабушки уже не плетение, а живая полосатая кошка. Бабушка тянет верёвочку, которая идёт прямо из кошачьего уха, и… распускает кошку. Из её тельца сыплется какая-то пыль, будто мёртвые насекомые с крыльями. От этого зрелища желудок подступает к горлу. Меня тошнит. Изо рта вываливается чёрная вонючая масса, в которой копошатся жирные белые червяки.
– Водицы озёрной отпей, лучше станет, – произносит бабушка, и я смотрю на ведро, полное болотной тины. Бабуля стряхивает с колен то, что от кошки осталось. Она встаёт с кресла и с кружкой подходит к ведру. Черпает болотную муть и протягивает мне.
– Пей, Тимка, полегчает.
Хочу оттолкнуть её, не хочу пить эту вонючую муть! Не хочу, чтоб из меня черви лезли! Не хочу этого кошмара! Хочу, чтоб мир стал простым и понятным, как прежде. И чтоб все были живы. И бабушка…
Смотрю в кружку и вижу чистую прозрачную воду.
– Пей, полегчает, – повторяет она.
И я пью. Мне, в самом деле, становится легче.
– Что со мной… – вопрос не к ней, скорее, к самому себе. Да и не вопрос вовсе.
– Ну, заглянул, куда не следовало, что ж сразу пугаться-то? – ворчит бабуля. – Коловершу мою, что ли? Да чего кошке-то бродить бесхозной? Я её и вплела в когорушу.
– Чего? – вроде бы знакомые слова говорит она, но смысл ускользает. Кошку вплела в какую ещё рушу?
В голове будто звон колокольный. Но я смотрю на зеркало и вижу, что Лады там нет.
– Слабенькой оказалась девочка, – вздохнула бабушка. – Ну, ничего, вернётся ещё, никуда не денется.
– А где она? – спрашиваю.
– А кто ж её знает, – разводит бабуля руками, и я вижу на её пальцах кошачью шерсть. – В небытие захотела, вот озерцо-то и растворило её.
– Озерцо? – повторяю эхом.
– Гладко озеро до середины лета, что зеркало. И там, и тут всё отражается. Что из дому смотрись, что через озёрную воду. Связаны обе глади. И всё озеро слышит, все желанья ваши.
– Ладка захотела исчезнуть. И сказала это зеркалу, – говорю вслух и сам не верю, что мои рациональные объяснения свалились в глупую суеверщину.
– Духом над озером носиться будет, да глади не потревожит.
– А Лилька? Она теперь… тоже?
– Не, – махает бабушка рукой, – та явится ещё.
Бабушка забирает у меня кружку и остатками воды плескает в Макса, но тот стоит, будто не произошло ничего.
– А с ним чего?
– Он ещё грань не преступил. Но всему время своё, – говорит она и усаживается в кресло. Вновь принимается за мерзкое плетение. А я уже вижу в руках её полосатую кошку. Не то Колбаску, не то Мурку из моего детства.
Стук в дверь заставляет отмереть Макса. Он ближе всех к выходу, потому и распахивает створку. И я вижу Лильку. Мокрую, бледную и одновременно красивую. Такую стройную, изящную, какой она отражалась в зеркале. А теперь превратилась в реальности. И я понимаю, что перемена эта произошла ещё до того, как она в озеро нырнула. Но теперь мокрая футболка подчёркивала изгибы её тела, а волосы стали длинными, почти до бёдер.
– Ай, – бабушка смотрит на неё с улыбкой, – ну, точно, русалочка!
Лилька хватает за руку оцепеневшего Макса и тянет на улицу. А там почему-то уже совсем темно.
– Куда они? – только и успеваю произнести, как вижу прямо во дворе Лилька обнимает Макса, прижимается к нему всем телом и рвёт ногтями футболку.
– Ой, не смотри, – говорит бабушка. – До обряда не надобно тебе смотреть.
Но я не могу отвести взгляда. Лилькины пальцы вспарывают живот Макса, и даже при свете луны я вижу, как вываливаются сизые кишки. Лилька наматывает их себе на шею, словно бусы, кружится, будто танцует.
Тошнотворная вонь с металлическим привкусом забивает ноздри и глотку как удушливый газ. Ноги становятся ватными, не держат совсем, но бабушка подхватывает меня под локоть и не даёт упасть.
– Что… что, мать твою, происходит?.. – кажется, меня сейчас снова вывернет.
– Ну-ну, чего ты распсиховался? Ну, неприятно, конечно, выглядит, но так нужно. Ничего страшного, – бабуля улыбается, будто там не человека потрошат, а чашку разбили. Мелочь такая, не стоящая внимания.
– Что ты такое?! – вырываюсь из её рук и бегу прочь из этого проклятого дома.
Бегу мимо обезумевшей мёртвой Лильки, вижу выпотрошенного, но всё ещё улыбающегося Макса, поскальзываюсь на крови, скатываюсь кубарем с холма и, кажется, начинаю вспоминать.
Мать не просто так запрещала общаться с бабушкой. Она говорила! Говорила, а я к чертям всё забыл. Говорила, что бабка моя с чёрной магией повязана. Да только разве ж я мог в это поверить? Бредом посчитал, детскими отговорками, а теперь…
Поднимаюсь на ноги. Стараюсь не думать. Нужно бежать, искать выход из проклятого места. Выбраться. К людям. А уж потом разбираться, сбрендил я или нет.
Тропа ведёт через кладбище. Туда ушла Вика, по словам Макса. И там должно быть селение. Другое селение. С нормальными живыми людьми.
Бегу и едва не сбиваю с ног Вику. Но девчонка она крепкая, устояла. А я и так почти выдохся.
– Ты? Ты как здесь оказался? – трясёт она меня за плечи.
– Нужно уходить, – задыхаясь отвечаю. – Они мертвы…
– Кто?
– Макс, Лилька, Ладка. И кошка, наверное… Уходим.
– Нет, Тим, нам в другую сторону. Вот же селение, – она указывает рукой мне за спину. Туда, где дом бабушки.
– Нет-нет, – голос срывается на крик, – я оттуда пришёл…
Нет сил объяснять. Выхода тоже нет. Все дороги замкнулись в кольцо, и куда бы мы ни шли, выйдем всё к тому же дому. К бабушке.
Вика берёт меня под руку и мы идём назад. Но об этом знаю только я. Вика всё ещё верит, что в этом доме мы попросим помощи. А я знаю, что помощь не придёт никогда.
Её рука холодная и влажная. И почему-то нет никакой возможности ей воспротивиться.
Я смотрю, как пляшут желтоватые огоньки в окнах дома. Бабушка выходит к калитке. Нет, чудовище вовсе не притворялось ею. Чудовищем она была всегда. Стёршиеся из памяти ужасы вновь проступают. Её странные обряды, вещи, к которым нельзя прикасаться, зеркала, в которые нельзя смотреть. И майская ночь…
И я вижу себя со стороны, маленького совсем. И бабушка запирает меня наверху в спальне.
– Ты ещё не готов, – говорит она, – но придёт время, и ты останешься здесь навсегда.
Я трясу головой, отгоняя воспоминания. Нужно быть сильным, сопротивляться. Но пальцы Вики сжимают всё крепче. И я понимаю, что это совсем не Вика.
– Сколько ни гуляй, всё равно придёшь домой, говорит бабушка и меня, как барана на убой, проводят в дом. – Из тебя вышел хороший страж, – говорит она Вике, и та кивает. А затем становится на четвереньки и уносится прочь, будто собака. Кажется, я слышу лай.
– Ты умерла, – говорю, глядя бабуле в глаза.
– Все умирают. И мёртвыми бывают куда дольше, чем живыми. Смерть – наше общее будущее. Неизбежное.
– И я теперь тоже умру? Как Макс, как Лилька? Или что ты со мной сделаешь?
– Ничего, – она разводит руками. – Ты всё уже сделал сам.
Она вдруг дёргает себя за косу, и её голова начинает распадаться на нитки, будто распущенный свитер. И вскоре вместо бабушки остаются лишь полуистлевшие нитки, похожие на паутину.
Гостиная выглядит совсем нежилой. Керосиновая лампа почти погасла. Возле разбитого зеркала лежит тело Лады. Осколок вошёл точно в горло.
Ладони неприятно стягивает коркой. Я смотрю на свои руки – они в крови. Но боли нет, это не моя кровь.
Нет… я не мог этого сделать. Это кто-то другой…
Снова подступает тошнота, выбегаю на улицу и вижу труп Макса а рядом шампуры, которые мы привезли с собой. Его живот раскурочен этими самыми шампурами, а кишки развешены на вишне.
В собачьей будке всё ещё содрогается в конвульсиях Вика. Она воет почти по-собачьи. Мне видны одни лишь голые ноги, вот они дёргаются в последний раз и замирают. Всё закончилось.
Мать говорила, что бабушка умерла, но никогда не рассказывала, как именно. Потому что я это и так всегда знал. И никакие лекарства это знание из меня не смогли вышибить.
Майская ночь, первомай, традиция, которую соблюдали во все времена. Ни религия, ни коммунисты не сумели эту традицию искоренить. Только добавили своих деталей. А я знал, что в эту ночь следует свершать обряд жертвоприношения. Я всегда это знал. Но бабуля не хотела в этом участвовать. Не хотела чтить свои древние традиции и пожалела свою несчастную Мурку. И тогда я принёс в жертву бабушку. Потому что живыми мы бываем лишь временно, а мёртвыми – всегда.
Потом были врачи, больницы, уколы, от которых голова превращалась в воздушный шарик. И я забыл обо всём.
Но ничто не исчезает бесследно. В том числе и память. Нельзя стереть то, что уже есть. Рано или поздно всё возвращается.
Осторожно снимаю кишки с вишни, упаковываю в старый мешок вместе со всем телом. Тащу груз к озеру, что теперь стало похожим на болото. Одно тело, другое, затем третье. А четвёртое уже там.
Озёрной водой замываю порог дома и кладу на него мёртвую кошку Колбаску. Ведь кошка должна войти в дом первой.
Прохожу на кухню, сажусь за стол. Солнечные лучи пробиваются сквозь аляповатые занавески. Но в деревне же принято вставать пораньше. С рассветом.
Кухня наполняется запахом свежей выпечки.
– Что-то ты рано проснулся сегодня, Тимка, – слышу бабушкин голос. – А я ещё раньше. Вон, пирожки уже подоспели.
Я смотрю в окно и вижу, как со стороны озера уже бежит Лилька, похожая теперь на русалку, с ней Лада, такая тоненькая, едва заметная. За ними Макс с ведром, полным мелких рыбёшек для кошки. А следом идёт Вика, волосы которой, как обычно в репейнике – опять по каким-то кушерям лазила. Любит она приключения.
А я зеваю, потому что всё-таки не привык так рано вставать. Но бабуля моя разлёживаться не даст, да и пирожки куда лучше есть горячими, свежими, чем изъеденными плесенью и червями.