Глава 15. Ты держишь в руках камень

Впятером они переждали ночь в форте, а за час до рассвета пустились в путь по неожиданной инициативе курильщика. Холидей отправился с ними. Вдалеке, как сказочный великан, по краю зримого мироздания ступал грозовой фронт, размахивая своей черной дубиной и сшибая остылые звезды с их предрассветных насестов. Они исчезали с пастозного неба десятками и сотнями одновременно, словно бы жаждущие люди сгребали эти гаснущие светила холодными руками, как угли, которые источали волшебный жар чужих миров, чтобы им согреться.

Надвинув шляпу на затылок и дымя извечной сигаркой, Хардорфф вглядывался в то, как меняются далекие контуры земли на фоне озаренного грозами неба, в чьей ярости истинным священнодействием оживали незабвенные побоища минувших веков.

Всадники рысцой скакали до восхода солнца, оставаясь в молчании, окруженные душной и таинственной темнотой. Курильщик поднес спичку к очередной сигарке и, закурив, любовался неописуемой чернотой неба и мистическим зноем в безветренном воздухе.

С рассветом очертились тени мужчин, восседающих на лошадях и, как закабаленные души мытарей, скользили и переливались в раскачивающейся траве. Было слышно, как суетится в зарослях неведомое зверье, непонятно чем движимое.

Хардорфф заговорил, будто задавая вопрос, но не ожидая ответа: 

– Когда ты, брат, смотришь на камень, то что ты видишь? А когда смотришь на палку, что ты видишь? Когда держишь в руках священное писание, ощущаешь ли ты, что держишь в руках камень? Окровавленный камень. Тяжелый камень. С глазами, которые жмурятся от удара. Камень со злым лицом.

С каждым произнесенным словом он оскаливался, и у Холидея от его бесовской улыбки заструился по спине холодный пот.

– Ты из тех, кто отказывается покидать темную и сырую пещеру? Пещеру первобытных умов своих? Или ты не один из них?

Холидей старался не вслушиваться.

– Я говорю тебе, брат, господь не простит. Он не простит тех, кому он доверил слово свое. Слово божье. Тому, кто стругает копья и строит хижины из костей на черепах человеческих – тому нельзя вверять слово божье. Ибо они сотворят из него то, что сотворят из остального. Свое оружие. И господь не простит их. Они вырежут ножами слова на заостренных палках и кровью выкрасят камни. Они будут колоть черепа и дробить кости. Какова цена их правоты и их суда? Нет, брат мой, эти дикари держат в руках священное писание и думают, что это – их оружие.

Холидей сплюнул:

– Куда ты нас ведешь, пророк?

– Наше дело, брат мой, поймать и призвать к правосудию убийцу мужей и жен, кого называют Красным Томагавком.

– А я думал, ваше дело памятовать о боге и следовать заповедям блаженства.

Хардорфф расхохотался:

– Тут ты прав. Но условие таково: ты помогаешь нам в нашем деле, а мы обязуемся помочь тебе в твоем…

– Интересно знать, что ты подразумеваешь под помощью?

Выплюнув сигарку, он улыбнулся:

– Готовность пойти на взвешенный риск.

– Я готов, – угрюмо ответил Холидей. – Но до тех пор, пока риски равновелики для всех.

– Хорошо, брат мой. Хорошо. Рад это слышать. И поверь, так и есть. Риски для всех равновелики вплоть до последнего цента.

– Ты мне не ответил, куда мы торопимся?

– Мой скаут выследил, где Красный Томагавк. Ночью я получил телеграмму. Он в гостевом доме на железнодорожной станции. С ним белый. Оба хорошо вооружены. Они задержатся там на время. Дальше спасаться им некуда. Вокруг давным-давно протянута колючая проволока цивилизованного мира, брат мой, где подобные им не проживут и дня.

Холидей усмехнулся и безразлично пожал плечами:

– Думаешь, твой Красный Томагавк и индеец, который отстрелил мне ухо, один и тот же человек?

Хардорфф улыбнулся. Профиль его лица очерчивался в зыбком воздухе.

– Я так не думаю. Не совсем. Красный Томагавк, – сказал он, – это просто символ. Крест христианства такой же символ. Красный Томагавк – это сам дьявол. Наш скаут не понимает этой простой идеи. Он чужак, но работу свою делает. Красный Томагавк нисходит на человека подобно духу святому, но одежды его – окрашиваются кровью. Всякий, кто творит злодеяния… становится для нас Красным Томагавком. Он есть отец тысячи сыновей и убийца тысячи отцов. Он есть куда более воплощенное божество, зримый и устрашающий. Он есть живое оружие – томагавк дьявола, но дьявол – это Бог, ибо дьявол существует и творит дела свои с позволения Его. Нельзя о том запамятовать. Потому прибереги свой страх перед дьяволом для Бога, ибо он тот единственный и неповторимый, кого нам надо бояться.

Холидей спросил:

– И за кем мы охотимся? За чертовым призраком?

Хардорфф широко улыбнулся и повернулся к Холидею.

– Не за призраком. Нам платят за другое. Наш враг состоит из плоти и крови, как и мы. Ты можешь наблюдать его красные дела повсюду. Или я ошибаюсь?

– У нас у всех руки по локоть в крови.

– Тут ты прав. Мы сходимся в большой игре. Но это не больше, чем игра. Красный Томагавк отмечает для нас достойного врага, а мы – идем за ним. Но наш враг есть плоть, кровь и дела.

– Как скажешь.

– И еще.

– Что?

– Запомни наше первое и единственное правило. Не начинать диалог, пока преследуемый не объявит о своей капитуляции.

Холидей молча покачал головой и отвернулся.

Вскачь они пересекли, следуя вдоль железнодорожных путей Нортерн-Пасифик, залитую солнцем аквамариновую прерию. Местность приходила в постепенное запустение от соприкосновения с цивилизованным миром и была отмечена телеграфными столбами, похожими на безликие кладбищенские кресты, словно в этом безлюдном, когда-то царственном и продуваемом ветрами краю по известной им одним закономерности хоронили своих исполинских прародителей их обмельчавшие потомки. Все вокруг, что на земле, что в воздухе, как сложная мозаика, было составлено из тщательно прилаженных друг к другу объемных светотеней, чей изменяющийся узор приходил в соответствие с течением серебристо-серых облаков в бесцветном небе.

Не успело распогодиться, как всадники оказались под проливным дождем в полной темноте. Они промокли до нитки, а некоторые из них с удивлением глазели на зажигающиеся в окнах свечи и лампы в витринах магазинов. Яркие и праздничные, как в сочельник, а ливень шпарил сплошной стеной по крышам и стенам невидимых домов.

Впятером они остановились у обветшалой гостиницы, взяли сумки и оружие, отряхнули шляпы и вошли в дверь, которую держал для них приоткрытой Хардорфф. Следом за ними, отсморкнувшись, вошел и он сам.

Внутри стены залы были выбелены полопавшейся штукатуркой, а на их фоне ожившей фреской толпился народ. Белые и серые, пыльные и угрюмые, словно их лепили из глины и извести неведомые праведнику божества, и теперь эта публика собралась здесь для всенощного бдения, став некой моделью для иконографического сюжета, в котором недоставало разве что богоматери с покровом в руках.

Хардорфф отыскал в многолюдном собрании хозяина гостиницы, грубоватой наружности мужчину с обескровленным лицом, и расспросил его о недавних постояльцах, среди которых мог быть представитель коренных американских народов.

– Краснокожий, что ли? – спросил хозяин.

– Пусть краснокожий, – сказал Хардорфф.

– Был один, – неохотно ответил хозяин.

– А с ним кто?

– С ним еще двое. Здоровый мужик и тощий такой кривозубый паренек с крупнокалиберным ружьем на бизонов. И еще младенец грудной.

Хардорфф сдвинул брови:

– Младенец?

– Да, сэр.

– А где он сейчас? С ними?

– Нет, у доктора.

– У доктора?

– Захворал малец. Лихорадка вроде. Одному богу известно, будет он жить или нет. Со дня на день выяснится.

Хардорфф не сдержал улыбку:

– А доктор ваш, он где живет? В городе?

– Нет. У него здесь аптека своя, но сам он живет у озера неподалеку. В своем ремесле он виртуоз.

Хардорфф отвел хозяина гостиницы в сторонку, придерживая за локоть: 

– Краснокожий, которого я и мои компаньоны ищем, опасный преступник, за чью голову комитет бдительности выплатит внушительную сумму.

– Это какую же?

Иезуит почмокал губами и задумался:

– Допустим, четыре тысячи долларов…

Хозяин открыл рот:

– Четыре…

– Тысячи. Из которых, сэр, я выделю вам ровно половину на то, чтобы отреставрировать ваше первоклассное заведение, когда мы закончим нашу работу…

Мужчина, моргнув, осмысливал какое-то время его слова:

– Простите, что?

– Вы все поняли. Или же распорядитесь этой суммой по вашему благоразумному соображению и переселитесь в более спокойные и менее отдаленные края.

Мужчина сглотнул, когда Хардорфф похлопал его тяжелой ладонью по щеке:

– Вот и славно. Я и мои храбрые компаньоны готовы взять на себя черную работу, сэр, а от вас потребуется только сказать мне, в каком номере разместились беглецы…

Хозяин замычал что-то невразумительное, но иезуит смотрел ему прямо в глаза, а твердые пальцы скользнули со щеки на плечо.

– Один из них сейчас принимает ванну в номере, – пробормотал хозяин. – Просил ему кипятка подлить.

– Благодарю за понимание! Мы дадим ему прикурить, а вы… будьте любезны сопроводить, – Хардорфф торопливо-небрежным жестом указал на столпившийся народ, – этих многоуважаемых леди и джентльменов к выходу.

– Но там же дождь…

– Только без шума.

– Понял.

Иезуит подошел к Холидею и трем братьями, стоявшим у лестницы.

– Где твой скаут? – спросил Холидей.

Хардорфф нашептал что-то одному из братьев, а потом улыбнулся:

– Вот сейчас и выясним. За мной.

Холидей последовал за ним вверх по ступенькам и оглянулся, заметив, что трое иезуитов не следуют за ними:

– А они чего ждут?

– Они не ждут, они готовятся. Стой…

Поднявшись по лестнице, Хардорфф придержал Холидея ладонью, а сам заглянул в пустой коридор.

– Что?

– Ничего, просто проверяю. Готов?

– Готов. Которая дверь?

– В конце коридора слева, – жестом показал Хардорфф.

– Пойдем.

– Нет.

– Почему?

Иезуит приготовил свой карабин:

– Теперь наша очередь ждать.

– Чего ждать?

– Увидишь. Главное будь готов к стрельбе. Сейчас мы их выкурим.

Трое братьев прошли коридорами и постучались в комнату этажом ниже номера, где остановились разыскиваемые.

– Кто там?

– Обслуживание номеров! Сверху на шум жалуются. Открывай!

Когда заспанный мужчина в исподнем открыл им, они, не проронив ни слова, поочередно вошли с револьверами наголо, расположились по углам и, игнорируя суету неряшливого толстячка, вскинули руки вверх и принялись избирательно стрелять в потолок. Они не слышали гомон и топот толпы, покидающей гостиницу.

– Твою… это еще что? – спросил Холидей, оглядываясь.

Хардорфф коротко ответил:

– Методы.

Один за другим громыхали выстрелы. Пули прорывались через дощатый потолок. Сверху доносились перекрикивающиеся голоса. Братья продолжали стрелять. Затем сильно сбавили темп и попеременно делали один прицельный выстрел за другим, ориентируясь по звукам топота и тому, как перебиваются тенями новые просветы в потолке, заряжали следующий патрон и вновь стреляли, пока вся комната, где они втроем находились, не наполнилась дымом снизу доверху, что сделалось им невозможным даже рассмотреть друг друга. От тяжелых шагов сверху сыпалась тонкими струйками смесь песка и пыли, тут и там, отовсюду, и протекала сквозь многочисленные пулевые отверстия теплая смешанная с кровью вода из простреленного купального резервуара.

Стрелки наблюдали, как на простыни кровати в номере толстяка лилась кровавая пузырящаяся лужица.

– Кажется, кого-то подстрелили, – рассмеялся парень с холодными халцедоновыми глазами.

– Пусть еще попляшут!

Старший брат нацелил свой кавалерийский шестизарядник, вслушиваясь в пульсирующую тишину над ними, пока средний и младший братья сменили револьверы на ружья.

– Давай!

Раздались выстрелы.

В полу появились крупные рваные дыры от дроби.

Хардорфф на втором этаже глядел в коридор и ждал, не выскочит ли кто из комнаты.

– Вы даже не знаете, в кого стреляли! – рявкнул Холидей.

– Сомнения – от дьявола.

– Черт… С ними же был ребенок!

– Я знаю. Тихо!

Хардорфф услышал грохот. Это опрокинулась ванная, и через проделанные пулями дыры полилась вода в комнату на первом этаже, где трое вооруженных братьев застыли в неподвижности как окаменелые статуи стражей в пропыленном склепе. Вода с шорохом струилась на поля и тульи их шляп. Отверстия в потолке стали темнеть снопами.

– Матрац, мать твою! Одежду! Одеяла! – послышался голос сверху. – Все на пол!

Младший брат ухмыльнулся уголком губ:

– Сдавайтесь! Хуже будет! Матрацы не помогут!

Хардорфф по обозначившейся полоске света на противоположной стене увидел, что в конце коридора со скрипом приоткрылась дверь, а затем открылась полностью, и из дверного проема с рокотом выдвинулся бренчащий комод, за которым прятались двое стрелков.

– Ублюдки! Убью! – крикнул знакомый Холидею голос.

На мгновение застывшую тишину прервал единогласный грохот разнородных выстрелов, коротких и отрывистых, будто неожиданно прозревшие от слепоты дуэлянты увидели один другого и принялись стрелять с роковым опозданием. Хардорфф выстрелил из карабина пулей, которая была глаже отшлифованной пуговицы и зазвенела в плече одного из стрелков, пройдя навылет и подняв у него за спиной известковую пыль.

– Черт!

Холидей, отвернувшись от брызг засохшей краски, не глядя саданул из своей двустволки. В обоих концах задымленного коридора послышался отчетливый треск расшибленной древесины. Осыпалась с потолка и стен штукатурка. Загудел и завибрировал расщепленный комод, принявший на себя хлесткий удар свинцовой дроби, а трое братьев в несколько прыжков уже одолели лестницу и присоединили свои ружья к канонаде, хотя ничего нельзя было разглядеть из-за жуткого дымовала.

Холидей взвыл:

– Твою мать! Мой глаз!

Послышались запоздалые дымные раскаты ружейных выстрелов и гулкое эхо. Холидей, жмурясь, переломил двустволку пополам. Пустые дымящиеся гильзы выпрыгнули из укороченных стволов и, отскакивая, покатились по дощатому полу.

Большим пальцем он впихнул по патрону в каждую железную ноздрю, защелкнул дробовик и взвел оба курка.

– Черт, может хватит?! Я так и без глаз останусь!

Стрельба прекратилась.

Когда пороховой дым опустился, застилая пол, Холидей выглянул из-за угла и рассмотрел в дальнем конце коридора стекающие по стене брызги крови, оформленные в виде человеческого силуэта, который несколько мгновений стоял там, а теперь будто испарился, просочился в стены, оставив после себя только кроваво-красную потницу.

Он глянул на улыбающегося Хардорффа, который перезаряжал свой карабин.

– Дверь справа, – сказал иезуит.

– Будь оно все… Это я, Холидей!

Хардорфф наклонил голову с удивлением на лице. Холидей сплюнул и крикнул:

– Сложите оружие! Нет смысла продолжать перестрелку! Нас пятеро, а вас только двое! Ты со мной, маршал, человеколюбиво поступил, когда по мою душу пришел, хотя мог бы просто выволочь и пристрелить как собаку! Теперь я вижу, что ошибался в тебе!

– Ты забыл наше единственное правило, – напомнил иезуит с мерзкой ухмылкой.

Холидей не ответил ему:

– Пусть твой краснокожий выходит с поднятыми руками! Песенка его спета, и сколько веревочке не виться, конец у нее один – петля!

Ответа не последовало.

– Продолжай, брат. Может, они прислушаются к голосу разума.

– Вам нечем стрелять, и я вижу, что ты ранен! Не надеетесь ведь отсиживаться за хлипкой стенкой до второго пришествия!

Горбоносый крикнул:

– Холидей, вшивый пес, это ты?

– Это я!

– Где длиннолицый?

– Одному богу известно!

– Ты его убил?

– Я от него удрал.

– Не верю. От него еще никто не убегал!

– Дело твое!

– Оставь оружие у своих приятелей и иди к нам!

Хардорфф и Холидей коротко переглянулись.

– Зачем это?!

– Я тебя пристрелю!

– Черта-с-два!

– С кем я говорю?! – громко спросил иезуит.

– А ты кто?

– Меня зовут Самуил Хардорфф, а ты кто?

– Мое имя у свиньи под юбками намалевано, загляни как-нибудь, если интересует, и пусть Холидей медленно идет по коридору!

– Не выгорит, сынок! Каковым бы ни был твой план, я гарантирую, что все кончится прямо противоположно!

– Это угроза?

– Прямая как дорога в ад. И даже прямее.

– Да?

– Будь уверен, сынок.

Горбоносый ответил:

– А ты, ублюдок, будь уверен, что живым я не дамся! Впервые меня без штанов поймали! Но спасибо господу, что мой старый приятель Холидей меня кое-чему научил! И я от сердца советую вам отретироваться восвояси! А если сунетесь, то ни бог, ни дьявол вас не спасут.

– Тебе нечего нам предложить, сынок. А вот мы можем. Сложи оружие! И пусть твой краснокожий выходит с поднятыми руками. Иначе мы убьем ребенка!

Тишина в ответ.

– Ты слышал, что я тебе сказал? Нам нужен только твой индеец!

Горбоносый выкрикнул:

– Черноногий не твоя опека!

– Да ну? Ты ему кто? Отец?

– Не отец.

– А кто?

– А ты как думаешь?

Хардорфф сплюнул:

– Теряюсь в догадках. Вот мне и любопытно, кто он тебе, что ты его в свою опеку записал. Дорогую цену заплатишь за неразумный ход!

Горбоносый хохотнул: 

– Ты лучше другой вопрос задай!

– Какой же?

– Более уместный!

– И что за вопрос?

– Кто я самому себе?

Хардорфф смотрел в глубину коридора, кривя губы: 

– А мне наплевать, кто ты самому себе!

Тишина. Они различили нарастающий смех.

– Над чем смеешься? Мы знаем про ребенка! Если черноногий сейчас же не выйдет, мы его убьем!

Горбоносый крикнул:

– Ты дурак! Мы никто друг другу. Черноногий сам по себе, и я сам по себе, и ты сам по себе! Кто ответит, что нужно мне? Кто ответит, что нужно тебе? Это ясно как божий день.

– Черт… Мне надоела твоя болтовня! – рявкнул Хардорфф. – Закрой свой проклятый рот и бросай оружие!

– Ты никогда не замечал, – донесся усталый, выдохшийся голос горбоносого, – что другие люди не причастны к твоим поступкам? Наверное, не замечал… – голос его становился все тише, так что последние слова он произнес уже наедине с собой. – Но когда-то и я заблудился в пустыне, чтобы меня нашли чужаки. И как я могу не отплатить добром за добро.

Хардорфф крикнул:

– С меня довольно этой бессмыслицы!

Горбоносый ответил:

– С меня тем более! Один на один! Мое последнее предложение.

– Ищи другого дурака, сынок. Моя дуэль – выстрел в спину.

Вчетвером, кроме Холидея, они прицелились в коридор, ожидая с напряженным выражением на застывших лицах. Ничего больше не происходило.

– Где наш скаут? – спросил Хардорфф. – Пусть откликнется, если живой!

Молчание в ответ.

– Черт… Выходите по одному! Пусть наш скаут выйдет первым!

Минуту-другую они ждали ответа, но перестали слышать какие-либо звуки, кроме барабанной дроби дождя, а потом Хардорфф сплюнул и направился по коридору, хрустя отвалившейся штукатуркой.

– Я иду к тебе, сучий сын! И лучше бы ты сложил оружие! Или сдох!

Он уперся плечом в расщепленный комод и сдвинул его. За ним вышагивали трое братьев с револьверами наготове. Хардорфф заглянул в темную пустую комнату, где окно было открыто нараспашку, и врывающийся с ливнем ветер барабанил по полу. Иезуит выглянул в окно. На улице внизу под дождем мокнул окровавленный матрац с несколькими размытыми отпечатками босых ступней и ладоней с растопыренными пальцами.

Вдалеке он различил убегающую, подволакивая ногу, фигуру.

– Сучий сын! А ну стой!

Хардорфф вскинул карабин к плечу, но со спины на него бросился с ножом горбоносый. Он вогнал иезуиту лезвие промеж лопаток и они оба, перевалившись через подоконник, упали вниз и приземлились на матрац. Хардорфф завопил от боли. Горбоносый свалился на него, пачкая кровью из ран, пополз, обхватил иезуита мускулистыми ручищами, взвалил на себя, как молодую девицу и, голый по пояс, вращал нож в спине, словно рычаг.

– Самуил! – послышался крик сверху.

– Не…с…трел…ять! – выдавил Хардорфф.

Горбоносый прижал его к себе, заслоняясь им, подбородком расплющивая ему нос и одновременно стараясь выдавить левый глаз. Из окон на втором этаже высунулись стрелки с ружьями. Хардорфф, кривляясь, странно выгибая руки, пытался дать им знак не стрелять и одновременно с тем дотянуться до ножа в спине.

– Не стреляйте! Вниз, живо, мать вашу! – прозвучал злой голос сверху.

Горбоносый вгрызся зубами иезуиту в нос и изо всех сил сомкнул челюсти. Горячая кровь наполнила его рот, залила обоим лица, и большие оловянно-серые глаза горбоносого, выделяющиеся на фоне перепачканной физиономии, вращались и мигали, когда он потянулся к декорированному скаутову револьверу, заткнутому за ремень.

– Нет, нет… Черт! Где ты?!

Он не мог найти револьвер. Тот выскользнул у него из штанов, еще когда они перекувырнулись. Иезуит ужасно вопил и завывал ему в ухо. Горбоносый отпихнул его с себя, подскочил, с усилием выдернул нож из спины.

– Это тебе за черноногого!

Он быстро нанес ему короткий удар в шею, а затем нашарил в размокшей грязи его карабин и побежал вслед за раненым черноногим. Да и сам он задыхался от боли и неожиданно накатившей усталости, приняв на себя еще тогда, в перестрелке, с десяток дробин из ружья Холидея, и теперь весь был в крохотных черных кровоточивых дырочках, ощущая, что несколько дробин сидят под ребрами особенно глубоко.

– Давай! Давай, мать твою! Шевели ногами!

Вдалеке он уже видел вечнозеленый ландшафт, что простирался за бархатистой озерной гладью и был испещрен, как фигурками игрушечных солдат, бесчисленными сине-зелеными ельниками, трепетными пихтами, соснами и туями. Те созвездия, которые еще не застелило массивное покрывало грозового фронта, очерчивались из-под него бледным силуэтом покойницких ступней. В отсутствии солнца и луны окутанный полуночной темнотой мир зиждился на хрупкой и абстрактной договоренности между светом и тенью.

Холидей постоял, глядя из окна на истекающего кровью иезуита, затем сплюнул и вошел в соседнее помещение, в котором пол наспех застелили одеялами и матрацами, тоже испачканными кровью.

– Ну и бойня.

Под окном, безжизненно понурив голову, с несколькими черными прорехами в пижонской рубашке, сидел застреленный паренек. Кровь капала из ран.

– Ты, что ли, их скаут? – спросил Холидей.

Он услышал торопливый разговор, приглушенный ливнем. Трое братьев с лошадьми стояли в тусклом свете из окна гостиницы, обмениваясь невнятными фразами. Один из них пнул труп, валявшийся на матраце, после чего все трое запрыгнули в седла и пустились галопом за федеральным маршалом.

– Ну удачи, ребята.

Дождь шлепал по листве. Грохот конских копыт заставлял землю вибрировать, как сердце загнанного зверя. Горбоносый нырнул в непроходимый березняк, привалился спиной к дереву, стараясь отдышаться. Послышались голоса.

– За ними! Живо! Где они?!

– Лошадь не полезет в эти чертовы дебри!

– Плевать! Давай за краснокожим!

– А куда он побежал?

– Откуда мне знать, черт подери? Слишком темно. Ни бельмеса не видать!

– Заткнись! Слух еще никто не отменял.

Горбоносый, стараясь не шуметь, побрел дальше по лесу. Его шатало из стороны в сторону. Струйки дождя бежали по телу, смывая кровь с мелких ран. Почти ничего нельзя было разглядеть. Сверкнула молния. Бледно-голубые стволы показались из темноты и мгновенно потухли. Он услышал голоса.

Сразу за ними раздались ружейные выстрелы и два револьверных. Жестяные и гремящие.

– Он меня подстрелил! – послышался протяжный, жалобный вопль.

Опять стрельба из ружей. Сухой треск простреленной коры и сбивчивое ржание лошадей. Горбоносый с каждым хрипящим вдохом ощущал, как в простреленном легком плавает дробинка. Он упал на колени, положил винтовку и пошарил ладонями в мокрой опавшей листве.

– Беги, малец… Беги…

Уткнувшись лицом в мягкий дерн, он пролежал так бог знает сколько времени, очнувшись уже на рассвете.

– Боже… – горбоносый поднялся. – Я жив? Что… Где…

Ливень уже прекратился, но ветер еще ерошил переливающуюся всеми оттенками красного листву над головой. Горбоносый взял винтовку и на подгибающихся ногах, бледный, дрожащий от слабости, побрел к озеру, чья поверхность мерцала меж чередующихся тонких стволов. Берег был затянут предрассветной дымкой. На черной, покрытой мурашками от мороси озерной глади отражались крохотные бледные звезды, как разрозненные кусочки смальты. Стволы деревьев поскрипывали и качались, и горбоносый, опережая первые лучи солнца, спустился к воде, куда брели в дремотной тишине олени и одинокий вялый плечистый медведь, серовато-рыжий, будто пьяный от запаха крови, стоявшего в лесу. Мужчина умыл лицо и оглядел свои раны, из которых при каждом движении сочилась желтоватая сукровица.

Поднявшись, он пошел вдоль берега, распугав оленей. Дом с небольшим причалом, показавшийся из-за деревьев, выглядел мертвым. Горбоносый заметил пулевые отверстия в оконном стекле.

– Есть кто? Не стреляйте!

Он приблизился к дому. Дверь была вышиблена. Труп доктора с простреленной головой лежал в коридоре. В руке пистолет. Еще один труп, которым уже занялись вороны, лежал неподалеку во дворе в луже грязи. Стояла тишина. В доме было пусто. Ни младенца, ни черноногого. Только следы кровавых ступней на полу и ладоней на стенах по пути в комнату с лекарствами и хирургическими инструментами. Горбоносый вышел на свежий воздух и уселся на ступеньке у порога.

Он хрипло дышал и слушал, как хлопают крыльями вороны. Больше ничего не происходило. Он улыбнулся и тихонько запел:

– О-о-у… А сколько ночей мне и сколько дней еще жить… 

Взошло солнце, рассеяв дымку над горами.

– Прими меня, Отче, по весточке из голубиной почты, туда, откуда я родом… В страну радости и жизни…

За спиной скрипнула половица. Горбоносый усмехнулся и повернул голову, краем глаза заметив в полумраке дома длиннорослую фигуру в старом плаще и помятой шляпе.

– Я ведь говорил, что мы еще встретимся.