Глава 10

Я ждал визита Эмилии в течение четырех месяцев. Возвращаясь вечером в пустую квартиру, хотел снова увидеть торчащую в двери записку, но это были только мечты человека, всерьез страдавшего от одиночества. От тоски я заклеил стену напротив кровати белой бумагой и крупно начертал самые часто повторяющиеся символы из папирусов Птаххетепа. Они были так похожи на иероглифы моего мира, только сложнее в деталях и требовали больше времени для написания, хотя, теоретически, любое рукописное письмо должно стремиться к упрощению символов для увеличения скорости записи. Значит, Древних устраивала подобная иероглифика. Видимо, содержание было важнее удобства. А дальше — только вопросы и догадки. Почему от них не осталось никаких других письменных источников, кроме дисков и огромных символов, выдолбленных на камнях?

Почему учитель на основе внешнего сходства с египетским Древнего царства попытался сопоставить их значения? Может, в том, что мы оба подходили к Древним, опираясь на наши цивилизации, и скрывалась первая и самая главная ошибка в работе? Если они были выше по развитию, чем современное человечество, то могли использовать абстрактные символы с большой смысловой емкостью, оттуда и сложность знака. Большинство букв ведь тоже не несут конкретного значения, пока не станут словом, зато одним иероглифом можно записать целую фразу, если произвести слияние начертаний, чем пользовались древнеегипетские писцы. И снова тупик.

Перед сном в свете настольной лампы, укутавшись в одеяло, я всматривался в черные линии, образовывавшие контуры фигур и предметов, и пытался понять их истинный смысл. Но его не было, как и раньше. Видимо, для меня подобная работа оказалась слишком непосильной задачей, что еще больше усиливало разочарование в самом себе.

Устав ждать, связался с университетом, в котором Эмилия преподавала в последнее время, чтобы уточнить ее домашний адрес, и самому нагрянуть с дружеским визитом, но лишь узнал, что миссис Карнарвон без объяснений уволилась с работы больше пяти месяцев назад и уехала в неизвестном направлении. Теперь я понял, что чувствовал Джон, как волновался, когда узнал о нашем со Стефанией исчезновении. Возможность того, что из-за меня Эмилия не захотела иметь проблемы с научным обществом, чтобы не портить свою карьеру ученого, тоже не исключалась. И обвинять ее в этом было бы просто глупо. В своем одиночестве я был виноват только сам.

Дождливый лондонский март подходил к концу. Сквозь низкие серые тучи все чаще проглядывало солнце, по которому так соскучился за пасмурную зиму. В такие дни я не спешил домой, предпочитая спокойную пешую прогулку от музея до подъезда. Сложив руки за спиной, тихо шел по мокрому тротуару, щурясь от отражающегося солнечного света в мелких лужицах. В какой-то момент начинало казаться, что я сижу с учителем на небольшом корабле, плывущем под парусом вверх по течению Нила, и ловлю ладонями яркие блики, играющие на прозрачной воде. Птаххетеп смеялся и повторял все движения за мной. А потом перед глазами возникала хижина в Вади-Натрун, два стола с мумиями самых любимых, самых близких людей… и слезы сами наворачивались на глаза. За что так жестока судьба? Лучше бы гробницу Птаххетепа никогда не находили! Лучше бы я так и умер в том гробу…

Последним мартовским вечером я возвращался домой, погруженный в свои мысли, не замечая никого вокруг. Настроение было испорчено визитом одного из каирских специалистов в области письменности, который очень грубо отозвался о моей последней монографии, где исследовалось развитие иероглифики третьей и четвертой династий на основе заупокойных текстов мастаб и сохранившихся стел. Да, это был тот самый эксперт по иероглифам Древнего царства, с кем я очень сильно поругался на научной конференции в девятнадцать лет. Все эти годы он «жаждал мести» и терпеливо ждал своего часа, поэтому не упустил шанса показать себя во всей красе «мудрости и величия». В отличие от других ученых, я никогда не опирался на труды «забронзовевших» профессоров, а делал самостоятельные выводы, что и послужило основанием для ответного беспринципного нападения на мою работу. Но это была такая мелочь по сравнению с душевными переживаниями.

Открыв дверь квартиры, я услышал шаги на лестнице и невольно обернулся. Тяжело дыша, наверх поднимался пожилой мужчина в светлом смокинге и с красной феской на голове.

— Вы профессор Сахемхет Аджари? — спросил он на арабском со знакомым каирским акцентом.

— Да, это я, — ответил на том же языке.

— Распишитесь в получении, — посыльный протянул конверт и планшет с ручкой.

Поставив нехитрую закорючку в графе, я вернул ему документы.

— Благодарю, — мужчина вежливо поклонился и направился по лестнице вниз, оставляя меня с почтой в руках.

Приготовив чай, устроился в кресле у журнального столика и вскрыл конверт. Как я хотел, чтобы это была записка от Эмилии. Но разве она пришлет весточку с таким странным человеком? Дрожащими руками развернул лист, из которого выпал билет на самолет.

— Приезжай, и как можно скорее. Тебя встретят в Каире. Доктор З. Хавасс», — прочитал я вслух коряво выведенную арабскую вязь на помятой бумаге. — Захия? — невольно сорвалось с моих губ. — Зачем?

Действительно, зачем я понадобился человеку, который так ненавидел меня и нанимал убийц, оборвавших жизнь Стефании? Свое обещание держал все эти годы, что жил в изгнании вдали от родины. И почему записка на арабском, а не на английском, который Хавасс прекрасно знал. Только вопросы и снова без ответов. Даже если это был заговор — мне терять было нечего, поэтому я решил ехать. Взглянул на дату вылета — оставалось всего три часа, чтобы собрать вещи и добраться до аэропорта.

Я сидел на заднем сидении личного автомобиля главы Службы древностей Египта и смотрел в окно. За полтора десятилетия Каир совсем не изменился. Улицы были заполнены старым транспортом, людьми и вьючными животными. У частных лавочек местные покупатели громко и, по обычаю, долго торговались с продавцами, чем вызывали недовольство у постоянно суетящихся туристов. Узкие улочки, ведущие к Гизе, были заняты ремесленниками, ваявшими традиционные древнеегипетские статуэтки и ювелирные украшения для продажи иностранцам. Они пытались законным путем прокормить свои семьи, и было бы бесчеловечно осуждать их за копирование известных артефактов. Я попытался определить конечную точку этой поездки, но не смог. Было ясно только одно: меня везли ни в музей, ни в Службу древностей.

Автомобиль остановился у недавно построенного на окраине города многоэтажного здания, украшенного светящимся красным крестом. Шофер вышел, открыл дверь и попросил следовать за ним. Мы шли по светлым коридорам клиники, стараясь не преграждать дорогу спешившему медицинскому персоналу. Мужчина распахнул дверь палаты и прошептал:

— Он Вас ждет. Только недолго. Врачи запретили посетителей.

— Хорошо. Спасибо, — без промедления вошел внутрь.

Я ожидал увидеть на больничной койке кого угодно, но только не доктора Хавасса в таком тяжелом состоянии. Он всегда был таким бодрым и крепким, что, казалось, в одиночку мог раскопать гробницу Рамсеса Второго в Долине царей. Сейчас же предо мной лежал истощенный старик, опутанный проводами датчиков и прозрачными нитями капельниц. Его глаза были закрыты, пальцы рук непроизвольно вздрагивали, словно что-то писали на больничной простыне. Старую неприязнь к этому человеку вытеснило сострадание, так сдавившее грудь, что стало тяжело дышать.

— Ты приехал, — прошептал Захия, не открывая глаз. — Садись рядом, хочу посмотреть на тебя живого — устал любоваться фотографиями в научных изданиях.

Присев на край больничной койки, я взял доктора за руку.

— Все такой же молодой… — он открыл глаза и пристально посмотрел на меня. — Видишь, чего ты добился вдали от дома? Ученая степень, признание в научном обществе, работа в лучшем музее мира. А кем был бы здесь? Полевым археологом или смотрителем… Она была камнем, тянувшим тебя на дно, только этого никто не замечал, кроме меня. Никто не видел скрытый внутри маленького мальчика огромный научный потенциал. Только я!

— Это не оправдывает убийство Стефании, рабочих, жителей деревни… — внутри начинала кипеть злость: никто не смел так говорить о приемной матери.

— Если хочешь добрый урожай, не дай сорнякам загубить его. Ведь так учили раньше? Прости, что поступил, как последний подонок. Прости, что чуть не оборвал и твою жизнь! Я просил убить только Стефанию, но не уничтожать целую деревню. А когда узнал, что там устроили… Как я беспокоился за тебя, просил найти живым или мертвым, но найти. Мне сказали, что там не было юноши в одежде археолога-европейца. А когда пропали останки Птаххетепа, понял, что ты не погиб. Я поступил так жестоко и глупо! Прости! Знаешь, когда в музее увидел тебя спящего на коленях Джона, сразу же выставил ему ультиматум, а потом за дверью беззвучно рыдал от радости, что ты жив, что ты вернулся. Он не видел этого. Никто не видел. Я не просто так выгнал тебя из страны: ты получил то, чего здесь не было — независимость от прошлого и возможность начать все с чистого листа. Сколько раз я пытался раскрыть Стефи глаза на твое будущее, просил отпустить в свободное плавание по миру науки, отвезти к Брайтону в Лондон учиться, но она и слушать не хотела. Аджари ни на миг не рассталась бы с тобой. Ты был для нее смыслом жизни: прошлым, настоящим и будущим. А я хотел свободы для тебя!

Душа рвалась на части: Захия был прав — с ней я не сделал бы такую карьеру ученого, застряв до конца дней среди песков и мастаб Саккары, но с другой стороны… Нет! Убийство как средство достижения цели было несовместимо с человеческой моралью.

— Сейчас же, — продолжил Захия, — предлагаю пойти по карьерной лестнице дальше и осуществить свою мечту.

— Кто-то еще должен умереть? — с губ невольно сорвалась провокационная фраза.

— Хватит смертей. Мои руки уже по локоть в невинной крови, не хочу марать и твои. На том свете мне отвечать за свои грехи…

Он замолчал, дрожащими пальцами нащупал на прикроватной тумбочке папку и протянул ее мне.

— Впиши свое имя и ученую степень в пустые строки. Это самое большее, что я могу сделать в память о Стефании и Джоне. Это еще одна ступенька вверх и распахнутая дверь в поисках цивилизации тех, кто был до известных нам египтян.

Откуда он знал, что мы искали на юге страны? Что еще известно этому человеку? Моему изумлению не было предела. Словно в продолжение темы, не дожидаясь ответа, доктор Хавасс улыбнулся и тихо прошептал:

— Я ведь знаю и про твое древнеегипетское прошлое, и про разбитую стену в гробнице Птаххетепа, и про папирусы с неизвестными письменами, и про библиотеку, погребенную под толстым слоем песка.

— Так Вы нашли ее?..

— Нет. Пять экспедиций с новейшим оборудованием на предполагаемом месте вашего лагеря не обнаружили ничего, кроме песка и остатков какого-то храма.

— Значит, мой брат опередил Вас, — вздохнул, понимая, что самое величайшее сокровище было уничтожено еще одним фанатиком.

— Я бы так не сказал, — Захия сжал мою руку. — Видимо, ты единственный, кому откроются тайны библиотеки Древних. Пиши имя и иди навстречу мечте!

Открыв папку, я стал быстро читать текст на двух языках, уже подписанный Хавассом, где шла речь о кандидате на пост главы Службы древностей Египта. Взяв лежавшую рядом с листом ручку, аккуратно написал в пустых строках на английском и арабском «профессор Сахемхет Аджари» и протянул документ доктору.

— Вот и все, мой мальчик, — радостно прошептал Хавасс, — теперь ты, согласно своему происхождению, становишься правителем Древнего Египта в современном мире. Да здравствует фараон Сахемхет! — слабым голосом провозгласил Захия. — Да живет он вечно!

Смущенно улыбнувшись, я встал и склонил голову в знак признательности.

— Иди, Владыка Обеих Земель! — тихо добавил доктор. — Тебе тоже нужен отдых после перелета.

— Спасибо… за все!

Уже открыл дверь, чтобы выйти из палаты, как Хавасс окликнул меня. Я обернулся.

— Сахемхет! — он приподнялся на локтях, словно хотел встать. — Знаешь, я ведь тоже любил Стефанию. Да, любил, больше, чем Джон и даже ты. Она была единственной для меня и такой недосягаемой! Но Стефи выбрала себе в спутники жизни науку. Пришлось с этим смириться и поступить также. Джон оказался таким же дураком. Не бери с нас пример, слышишь! Найди себе пару, создай семью, продолжи свой род! Не ставь своей целью прошлое — живи будущим! И будь счастливым, каким никто из нас не был…

— Благодарю за совет, доктор Хавасс, — и, еще раз поклонившись, покинул палату.

Перед глазами встал образ Эмилии, в которую я, как мальчишка, влюбился по самые уши. Если и прожить с кем-то всю оставшуюся жизнь, то только с ней. Надеюсь, что она оставит в моей двери еще одну долгожданную записку.