Глава 11

В коридоре меня ожидал шофер, которого сразу же попросил отвезти в гостиницу. Но вместо этого он высадил у до боли знакомого дома, где я прожил столько лет вместе со Стефанией, протянул мне ключ.

— Доктор Хавасс просил передать, что квартира, где жила госпожа Аджари в Вашем полном распоряжении, как и его машина вместе со мной.

— Благодарю, — склонил голову в знак уважения и попросил, — оставьте, пожалуйста, свой номер телефона, чтобы я смог связаться с Вами.

В маленькой квартире ничего не изменилось за последние полтора десятилетия, только вся мебель была заботливо укрыта чехлами. Сдернул ткань с журнального столика — за ним мы с Джоном ужинали тем вечером, и он записывал мой очень длинный монолог, сидя рядом на диванчике. На этих полках стояли так и непрочитанные книги из мировой классики, а ниже — зачитанные до дыр по истории Древнего Египта и археологии. Столько воспоминаний, разбередивших мою душу, столько нежности, тоски и боли сразу, что захотелось уйти и больше никогда не возвращаться. Но если сейчас хоть на шаг сверну с пути — навсегда потеряю возможность закончить работу учителя. Мне дали единственный шанс, и упустить его было бы самой большой ошибкой в жизни.

С каждым днем я все больше обживал свое жилье, стирая пыль, осевшую за многие годы, переставляя мебель и разбирая книги. Стало, как раньше, уютно, словно никогда и не уезжал отсюда. Ожидание решения ученого Совета Службы древностей Египта было утомительным, тем более что, кроме меня, на этот пост претендовали очень известные в стране историки и археологи.

Несмотря на ярые нападки в мой адрес недоброжелателей, коих в ученом мире оказалось немало, последнее слово все равно осталось за доктором Хавассом, и он приложил немалые усилия, находясь на больничной койке, чтобы именно я занял пост главы Службы древностей. 

Первое, что мне захотелось сделать — это вернуть стране ее историческое достояние в виде папирусов Птаххетепа. Но торопиться не стал — отъезд из Каира в Лондон, пусть и на несколько дней, могли использовать против меня.

Официальная церемония вступления в новую должность прошла довольно скромно: многие так и не смирились с моим назначением и просто бойкотировали мероприятие. Что поделать… Учитель в таком случае говорил: «Всем угодным никогда не будешь, а вот себя легко потеряешь». Решив следовать его совету, оставил недовольных при своем мнении, а сам начал осваиваться на посту главы Службы древностей: со многими присутствовавшими познакомился поближе, завел рабочие контакты с директорами крупных музеев мира и ведущими историками. Огорчало только отсутствие Эмилии, по которой уже сильно скучал.

На следующий день я вошел в кабинет, который столько лет занимал Захия. Старый добротный стол, потертое кожаное кресло, шкафы до потолка с книгами и папками. Доктор был таким же аскетом, как моя приемная мать, как Джон и я. Ничего праздного, ничего отвлекающего от работы. Сел в кресло, закрыл глаза, глубоко вдохнул. Никогда не мечтал о власти, не стремился к ней, но тут сама судьба вручила ее жезл. Я буду хорошим правителем Службы древностей, справедливым и сильным, буду оберегать свой уже мертвый мир от расхитителей, готовых на преступления ради наживы, и лжеученых, что по обломку статуи могут нафантазировать судьбу человека.

Посидев еще с полчаса, обозначил планы на ближайшие дни и, записав их в лежавший на столе старый ежедневник, покинул кабинет и, не спеша, направился домой. По пути заглянул в музей, познакомился с его директором, который занял этот пост уже после моего увольнения в восемнадцать лет. Он хотел провести персональную экскурсию, но я вежливо отказался — это был мой второй дом, где знал каждый угол и сам мог рассказать о любом экспонате. На выходе ради интереса спонтанно примкнул к группе английских туристов. Ничего не изменилось в рассказе экскурсовода с того времени, когда и я вот так же ходил по этим залам с иностранцами. Под спокойную речь рассматривал витрины и думал о планах по расширению музея и запасников, но стеллажи с экспонатами из коллекции Джесеру заставили отвлечься от прогрессивных мыслей. Вот же они — диски для той машины из библиотеки, странные детали, которые называют «ритуальной посудой», искусно выточенные кувшинчики и мисочки! Как я этого не замечал раньше? Значит, в библиотеку заглядывали задолго до учителя, но так и не поняли для чего такие странные вещи. Почему фараон так хорошо спрятал находки? Часто история Древнего мира строится на догадках и предположениях, почему и мне не выдвинуть свою? Джесеру мог стать первым хранителем наследия Древних, и часть папирусов из гробницы Птаххетепа была написана им и только потом переписана учителем с обветшавших от времени оригиналов. Фараон не успевал закончить исследование при жизни, поэтому спрятал от посторонних глаз самые ценные артефакты, а свитки стали частью царской библиотеки, которую потомки передали в храм Тота. Птаххетеп случайно наткнулся на записи и карту, продолжил изучение. Другого объяснения у меня не нашлось. В то время люди не приняли бы такого поворота истории, как, скорее всего, не примут и сейчас. Каменный век — это не примитивное общество, а время фантастических технологий и работы с камнем. В этом аспекте современный мир даже близко не подошел к Древним.

Группа туристов продолжила свой путь дальше, а я все стоял, не в силах отвести взгляд от идеально выточенных артефактов. Надо будет провести анализ внутренней поверхности узкогорлых сосудов на тип инструментов и их химический состав. Неужели до этого археологам не было интересно, как их сделали, а не что там хранили? Наметил на ближайшее будущее поиск единомышленников, способных снять «розовые очки» классической истории и взглянуть на прошлое, опираясь на реальные факты и находки.

Первые месяцы с раннего утра до позднего вечера семь дней в неделю проводил на работе: изучал документацию, переделывал старые и оформлял новые приказы. Чувствовал себя бумажным червем, но без дотошности в бюрократической сфере грамотно управлять таким хрупким механизмом, как Служба древностей, было невозможно.  Я имел дело с национальным достоянием своей страны, на которое жадно облизывались как иностранные государственные музеи, так и частные коллекционеры.

С каждым днем все сильнее грустил по пескам любимой Саккары, как когда-то скучала и Стефания. Чтобы развеять эту тоску, отправился в маленькое путешествие под предлогом осмотра иностранных археологических миссий. Обычно осенью раскопки заканчивались, следовательно, я никому не буду мешать работать и смогу спокойно поискать следы древней цивилизации. Первой остановкой решил выбрать всем известную Тель-Эль-Амарну — видел столько фотографий, фильмов, слышал столько восторженных отзывов, но никогда сам там не был. Компанию мне составили шофер внедорожника и хорошо вооруженный телохранитель из бывших военных: сказывался горький опыт самой первой экспедиции, которую так и не смог забыть.

Приехав в эту глушь, нашел там небольшую группу археологов, которые с неподдельной настороженностью отнеслись к моему визиту. Пока оставшаяся часть команды разбивала палатки в лагере, я ушел бродить среди развалин Ахет-Атона. Здесь было так пустынно и красиво, что невольно вспомнил свои детские путешествия с учителем по близлежащим храмам. Для кого-то это были просто остатки фундаментов, я же видел дома из необожженного кирпича с выкрашенными известкой стенами, расписанные колонны и полы внутри комнат. Когда-то Ахет-Атон был невероятно красивым городом, но меня интересовало совершенно другое.

Мы пробыли там всего два дня. За это время я внимательно выслушал проблемы археологов и расспросил их о нетипичных находках, обошел все раскопы, осмотрел разграбленный некрополь. Мои предположения подтвердились — здесь был обычный город Нового царства, построенный древними египтянами.

Дальше наш путь лежал на юг в Долины Царей и Цариц. Но и там ничего ценного не оказалось. А вот храмы со статуями Рамсеса Второго очень заинтересовали. Идеальные по пропорциям и качеству обработки камня скульптуры, казалось, смотрят не в даль, а на того, кто сейчас перед ними. Изучив внимательнее, пришел к выводу, что их взгляд, действительно, направлен вниз, на стоявших перед ними, а лица озарены искренней улыбкой. Так могли взирать на людей — свое культурное творение — только Древние, которые стали прообразами целого пантеона египетских богов.

На обратном пути заехал в Осирийон: грунтовые воды все также покрывали пол и колодцы. Без продуманного плана осушения и последующего удержания грунтовых вод в этом «доме» представителей высокоразвитой цивилизации нельзя было начинать раскопки. Заглянул в стоявший рядом на возвышенности храм Сети Первого. На потолочной балке по-прежнему красовались «вертолет», «самолет» и «подводная лодка», собирая внизу множество туристов с фотоаппаратами. Эти знаки можно было бы принять за часть иероглифической письменности Древних, но на самом деле все было куда прозаичнее. Надписи в тех местах храмов, где собиралось много людей, были своеобразным источником актуальной информации, как современная периодическая печать. Для удобства иероглифы вырезали на толстом слое штукатурки, через некоторое время их затирали и снова наносили уже другой текст. А с этой надписью получилось по-другому: зачем-то в закрытом коридоре выдолбленные в известняке символы имени Сети Первого сначала резцами подправили до имени Рамсеса Второго, а потом лишние углубления замазали штукатуркой. Неужели Рамсес был настолько наглым, что решил приписать себе строительство и этого храма? За три тысячи лет хрупкий материал рассыпался, и взорам ученых предстало банальное наложение знаков, которое очертаниями совпало с современной техникой. Вот так появляются и развенчиваются исторические мифы.

К моему возвращению из трехнедельного путешествия по Египту доктора Хавасса выписали из больницы. Узнав об этом, предложил Захии переехать ко мне. Он, не раздумывая, согласился. И снова я с головой окунулся в изучение письменности Древних: перевез папирусы Птаххетепа в каирскую квартиру, а лондонскую, оставшуюся от Джона, сдал в аренду студентам Исторического университета.

Когда вернулся из британской столицы с десятком больших чемоданов, Захия позволил себе безобидную шутку в мой адрес про то, что я, как чистокровный египтянин, большой модник. Когда он по очереди раскрыл их, то опустился в изумлении на колени. В чемоданах лежали только бережно упакованные в герметичные тубы сорокавековые свитки хранителя библиотеки Древних да наши с Джоном рукописи и научные работы. Доктор Хавасс, не сдерживая эмоций, осторожно прикоснулся к ним руками, что-то забормотал и счастливо заулыбался.

— Думаешь, я не догадывался о тайнике в гробнице? — Захия, не сводя глаз с сокровищ, сел на диван. — Я сразу это понял, когда там был.

— Вы видели усыпальницу Птаххетепа? — оказывается, я столько не знал. — Когда?

— Когда Джон и Стефания вытащили тебя и увезли в запасники музея, — ответил доктор с присущим ему спокойствием. —   Они спали, а я, чтобы не надышаться этой гадости, спускался туда со снаряжением для дайвинга. Со стороны выглядело смешно, но это неплохо защитило от воздействия токсина и дало достаточно времени на фотосъемку и исследование каждого угла. Я нашел много интересного, что они и ты упустили из-за спешки и отсутствия хорошего освещения. Во-первых, сфотографировал внешнюю и внутреннюю поверхности саркофага, покрытых рисунками и надписями. Снимки найдешь в кабинете на верхней полке сейфа. В дальнем углу под слоем песка был маленький плетеный короб, обмазанный глиной…

— …его принес Птаххетеп после двухнедельной отлучки и спрятал в тайник, — перебил я доктора, — там было это странное вещество…

— Мы тайно исследовали его в бактериологической лаборатории, потом в химической, — Захия сделал долгую паузу.

— И? — с нетерпением поторопил его.

— Это легкорастворимый в жидкости порошок, моментально проникающий в живой организм и обладающий сильным воздействием на процессы, происходящие в клетках на молекулярном уровне. Настоящее чудо, что ты выжил после такой дозы. Птаххетеп был настоящим гением, если смог рассчитать правильное количество вещества, и при этом не убить, а лишь погрузить в сон, или он действовал чисто интуитивно. Но, все равно, это чудо, ибо ошибка в дозировке могла стать фатальной для тебя. Не знаю, кем были Древние, но даже приблизительный химический состав нам установить не удалось, настолько порошок оказался неуловимым для новейшего оборудования.

— А оставшееся Вы уничтожили?

— Нет. Вернул короб обратно в гробницу и засыпал песком, внутренний гроб также вложил в саркофаг, там же и бинты, которые сняла с тебя Стефания. Их не сожгли — просто дезинформировали Джона, чтобы он не совал нос, куда не нужно. Это твое — и нечего чужим знать о твоих секретах. Так надежней. И не лезь туда больше, чтобы внимания не привлекать.

— Не буду, — заверил его. — Мне там уже нечего делать.

— Вот и хорошо, — облегченно выдохнул бывший глава Службы древностей. — Теперь мы можем всецело посвятить себя поискам таинственной библиотеки и расшифровке надписей, которых я уже столько нашел!

— Что!? — воскликнул я в изумлении. — Почему?

— Правильнее, зачем, мой дорогой Сахемхет, — доктор поправил уже подзабытый мной арабский. — Думаешь, сейчас я верю в эти сказки про строительство пирамид фараонами третьей и четвертой династии? Верил в это, пока был молодым. Только вот Стефания со своим восхищением коллекцией Джосера перевернула мою жизнь. Она только поступила в университет, а я уже был студентом последнего курса. Хотел ей доказать, что такие вещи можно без проблем выточить из камня самым примитивным инструментом. Как? Сделать для девушки, в которую влюбился по самые уши, маленькую вазочку для ароматических масел своими руками!

— Получилось?

— Нет! Алебастр крошился под бронзовым зубилом. Диорит и гранит удалось только обстучать камнями снаружи до близкого к округлой форме. А внутри — никак: криво и косо. Даже сделал сверлильный станок, как на фресках. Все равно не получались тонкие стенки одинаковой толщины по всей длине. Примитивные железные инструменты особо не помогли. Полгода я раздирал руки до крови в надежде сравниться с мастерством древних умельцев. Полная неудача и проблемы с преподавателями. Как с таким результатом подкатить к девушке, в которую влюблен? Сам понимаешь, никак. Учеба закончилась. Стал работать. В свободное время начал изучать современные методы работы с камнем: от его добычи до финальной шлифовки. Столько мусора остается. Мои догадки подкрепили исследования одного ученого о количестве пригодного к строительству известняка во время добычи примитивными способами. Максимум двадцать процентов удовлетворяет условиям, остальное — отходы.

— И тут получается задача из древнего папируса, — рассмеялся я, — сколько испорченного камня останется, если только пятая часть ушла на строительство?

— Десятки миллионов тонн, если не сотни… Но куда они исчезли? Тогда я принял за истину теорию строительства из бетона. Мне попадались на пирамидах блоки со следами циновки.

— Но это были попытки произвести ремонт, — начал рассказ о том, что было неоспоримым фактом для меня. —  О таком строительном отряде и его работе читал в храмовой библиотеке. Хуфу очень хотел восстановить облицовку на большой пирамиде. Две тысячи человек пытались поставить на место упавшие трапециевидные блоки, подтесывали их, подкладывали камни. Через год на великой пирамиде были только заделаны большие дыры и положены три нижних ряда. Камни у подножия закончились. Вытесывать новые и везти их на плато оказалось накладно. Четвертый ряд облицовки уложили за год и восемь месяцев, как результат — сотни человек, получивших травмы на карьерах и при транспортировке, огромные затраты на строительство лодок и салазок из привозного дерева… Хуфу был амбициозным, но не фанатиком. Он нашел более легкий путь обновить пирамиду и воздать почести богам — убрать с ее сторон раскрошившийся известняк, песок и покрасить ее от макушки до низу в коричнево-красный цвет. Было красиво. Сам видел, только краска сильно выгорела на солнце за столетие.

— Хафра тоже красил свою пирамиду? — с любопытством спросил Захия.

— Да. Только сначала провел ремонтные работы уже бетоном: молотый известняк с водой, илом и глиной. Где смогли — там и сделали. Через полвека все начало медленно разрушаться. Мой дед вообще не стал утруждаться облагораживанием плато: построил для себя из обломков пирамидку рядом с третьей и был счастлив.

— А Мейдум и Дахшур?

— Я там не был, — с грустью вздохнул. — Столько не успел увидеть благодаря своему старшему сводному брату.

— Но и того, что знаешь, достаточно, чтобы переписать историю целой страны! — приободрил доктор.

— Раньше хотел, сейчас — нет. Мир от этого лучше не станет.

— Думаю, ты прав. Но не хочу, чтобы исследования Птаххетепа предались забвению. Такими открытиями нужно делиться с миром. Если нельзя говорить языком науки, то можно языком художественной литературы. Подумай над этим.

Я улыбнулся в ответ, вспомнил о записях Джона и своих рукописях. Почему бы над ними не поработать и не издать? Или написать автобиографию в виде научно-фантастической книги? Неплохая идея, ибо такое направление литературы идеально подходило под историю моей жизни.