Глава 12

Для удобства работы с большим количеством фотографий мы освободили в комнате стену от книжных шкафов и картин, затянули ее толстой тканью песочного цвета. Распечатывали снимки обелисков, стел, пилонов, колонн, статуй и оригинальных иероглифов с папирусов Птаххетепа, крепили все это на булавки, а рядом на маленьких листочках записывали свои предположения: искали совпадения в группировке знаков, в особенностях их начертания. Я предложил не заниматься переводом, а оставить его на будущее. Также озвучил доктору Хавассу свою версию о том, что некоторые свитки могут быть копиями с более ранних оригиналов. У Захи заблестели глаза. Теперь, пока целый день я пропадал на работе, он с лупой изучал каждый папирус и вечером за поздним ужином рассказывал о своих находках, делал выводы и строил гипотезы. Только это были всего лишь разговоры двух увлеченных исследованиями людей. Для научной работы одних предположений без доказательства было недостаточно.

Под чутким руководством доктора я сел за написание своей автобиографии в виде художественного произведения. Сохранив реальное окружение, всего лишь изменил имена главных героев, чтобы их никак не смогли связать со мной, придумал литературный псевдоним. Пусть читатели считают это авторской фантазией, но никак не реальной историей, ведь правду о гробнице Птаххетепа и моем четырех тысячелетнем сне знали только Джон, Стефания и доктор Хавасс.

То, что у меня совершенно отсутствовали навыки писателя, стало видно с первых страниц. Захия перечитывал, вздыхал, перечеркивал предложения простым карандашом и писал новые. Меня многие фразы не устраивали — в результате переделывал по-своему, что, в свою очередь, раздражало ученого. Он постоянно давал советы, ворчал, что читателя надо заинтриговать с первой строчки и не отпускать до последней. В конце концов доктор взял меня за руку и подвел к стеллажу с книгами.

— Сколько книг прочитал отсюда? — он провел ладонью по полке с художественной литературой.

— Ни одной, — честно ответил ему.

— Это и видно, — рассмеялся Захия. — Как можно, не умея плавать, пытаться реку переплыть? Пока все не перечитаешь — за автобиографию не садишься! Поучись сначала у других.

И снова он был прав. Теперь вечера коротал уже не за обсуждениями языка Древних, а за изучением произведений классиков современной художественной литературы. Многое из написанного ими было совершенно не понятно: другие времена, о которых я ничего не знал, язык, наполненный устойчивыми оборотами и символическими значениями. Это так утомляло, что периодически обращался к своему заместителю или Захии с просьбой растолковать написанное. В минуты отдыха от чтения подходил к стене, смотрел на фотографии. Большинство надписей на обелисках в Карнаке были вырезаны глубоко, идеально ровно, но встречались символы с одинаковыми дефектами на разных обелисках. Казалось, что они выдавлены на размягченном камне одними и теми же формами. Однако, озвучить свое предположение не решался несколько недель: слишком уж невероятной казалась работа с мягким, как глина, гранитом. За меня это сделал бывший глава Службы древностей.

— Что-то нашел и не хочешь говорить, потому что сомневаешься в себе или сомневаешься в других? — так же, как и Джон, он задал вопрос и одновременно поставил перед фактом.

— И то, и другое, но первое больше.

— Вот, спрашивается, какой из тебя царь Древнего Египта? У тебя развязаны руки, проводи любые эксперименты, пользуйся оборудованием и людьми так, как захочешь. Но нет! Его Величество будет скромно стоять, рассматривая фотографии, и сомневаться в своих догадках.

— Кто-кто, а царем Та-Кем в современном мире всегда были Вы! — сделал ученому комплимент.

В ответ Захия расхохотался и пригласил в свободное время прогуляться до кирпичного завода на окраине Каира.

Решив не ждать конца недели, утром созвонился с заместителем и поставил в известность, что меня не будет в Службе древностей в связи с работой над научной статьей. Разбудил доктора, озвучил планы на день.

«Взрослеешь, мой мальчик, взрослеешь, — похвалил он, — пойдешь так дальше — скоро будешь командовать всей Службой древностей как Тутмос своей армией. А там, глядишь, современным Рамсесом Вторым станешь».

Смущенно улыбнулся в ответ — не очень хотелось быть похожим на хвастливого Рамсеса, который только на страницах учебников слыл Великим.

Обговорив за завтраком план наших опытов, вооружившись диктофоном, несколькими банками, рулеткой и набором луп, мы отправились на кирпичный завод. Я бы не сказал, что нас встретили с распростертыми объятьями, но и отказывать в помощи тоже не стали. Авторитет доктора Хавасса сделал свое дело. До самой темноты мы возились со свежеотштампованными кирпичами: выдавливали банками узоры разной глубины, сушили заготовки на солнце, надиктовывали результаты.

Уставшие и по уши в глине мы вернулись домой, благо ночью вся эта грязь была совершенно не заметна. После ужина, развалившись в креслах, стали подводить итоги наших трудоемких экспериментов.

— Итак, — начал Захия, — как ты оцениваешь результаты?

— Неплохо, — я задумался, — но есть проблемы…

— Какие?

— Мы выдавливали глубокий круг, и ровная до этого поверхность коробилась от избытка вещества. На обелисках должно быть тоже самое, но там идеальные грани. Мы выравнивали еще мягкую поверхность, но тогда повреждался оттиск.

— И что ты думаешь?

— Думаю, что они делали глубокие оттиски на мягком камне, а когда он застывал — снимали излишки пилами. Для стел это подходит, но сделать иероглифы с четырех сторон одинаковой глубины без деформации невозможно, если обелиск переворачивать в мягком состоянии.

— Соглашусь с тобой, — теперь задумался и доктор Хавасс. — А если у них были формы под обелиски с заменяемыми литерами, как в типографии?

— Как это? — все-таки я был далек от многих изобретений современного мира.

— Четыре опалубки с прикрепленными знаками прижимаются к обелиску с четырех сторон одновременно. Они равномерно стягиваются, символы вдавливаются. Так он транспортируется и застывает. Опалубка снимается, и вся поверхность выравнивается шлифовальной машиной или огромной дисковой пилой. Дело за малым — поставить его на место.

— Все гениальное — просто! Только как они размягчали гранит?

— А это уже не наши технологии. Я думал о таких вещах, но все время заходил в тупик.

— Подумаем вместе? — подзадорил ученого.

— Обязательно… когда дочитаешь полку с художественной литературой! — рассмеялся он в ответ.

К концу осени я прочитал все имевшиеся в квартире художественные книги, и мы снова вернулись к упорной работе с папирусами, однако с места не сдвинулись. И если мне было достаточно просто смириться с очередным поражением на лингвистическом фронте, то доктор Хавасс с его упрямством и перфекционизмом не хотел признавать себя побежденным. Но вскоре и он склонил колени перед непобедимым языком Древних. Измученный Захия предложил сделать перерыв на несколько месяцев и переключиться на другие исследования. Я согласился — лучшего отдыха для вымотанного бесконечной головоломкой мозга все равно найти бы не смог. И в первый же январский выходной ранним утром получил от доктора железнодорожный билет.

— Думаю, ты еще там не был, — Захия открыл шкаф и стал собирать вещи в дорожную сумку. — Хорошая прогулка сейчас не помешает нам обоим.

В ответ я одобрительно кивнул. Упаковав небольшой чемодан, после завтрака в компании доктора Хавасса отправился на вокзал, а оттуда поездом до Асуана. По дороге все гадал, что же он хочет показать. Но в ответ звучало лишь: «Потерпи, все сам увидишь». После обеда, оставив вещи в гостинице, мы приехали в это загадочное место.

— Догадался, где мы? — с огоньком в глазах спросил доктор.

— Старые гранитные каменоломни, — озвучил свое предположение. — Верно?

— Они самые, — подтвердил он мои слова.

Мы поднялись на самую высокую точку, сели на нагретый солнцем камень. Внизу небольшими кучками вслед за гидами сновали туристы, воздух наполнялся их звонкими восторженными голосами. Словно из-под земли за нашими спинами появился местный смотритель и попросил «заблудившихся туристов» спуститься вниз.

— Свои, — ответил я и предъявил удостоверение. — Хорошо работаете.

— Простите, господин Аджари, — смутился молодой араб, — больше беспокоить не буду.

Он ушел, а мы все сидели, смотрели на камни и молчали.

— С днем рождения, — нарушил тишину доктор Хавасс.

— Что? — немного не понял его, ведь всегда отмечал его весной, на шестнадцатый день после равноденствия.

— В этот день двадцать шесть лет назад тебя нашли Стефания и Джон в гробнице Птаххетепа, а потом уснули на целую неделю. Я никогда не говорил, как испугался, когда увидел их спящими в машине, сколько времени провел в молитвах, чтобы все обошлось. Поэтому больше не пускал туда никого, пока ты не выдвинул мне ультиматум, — он отрешенно смотрел вдаль, словно Сфинкс с плато Гиза на Каир. — В тот момент я окончательно перестал сомневаться в правильности своего выбора и своих действиях. Передо мной стоял истинный Владыка Обеих Земель, достойный править древним миром даже сорок веков спустя. Ты был великолепен в непоколебимости и гневе. Кстати, я уже тогда знал, что в твоих венах течет царская кровь: на третьем гробу была надпись, которую с трудом разобрал под ультрафиолетовой лампой, — полное имя, титул, имена родителей. Ее грубо сделали жидкостью, обесцветившейся со временем, словно пальцем в спешке выводили каждый иероглиф. Нашел чисто случайно — перекусывал в кабинете Брайтона, решил совместить еду и науку, в результате зацепился ногой за ящик и плеснул горячим чаем на крышку. Непростительная халатность для ученого! В некоторых местах вода не впиталась, а собралась в капли. Не раздумывая, занялся тщательным исследованием. А в это время Стефания во второй раз изображала «спящую красавицу» в больнице, а Джон сладко посапывал рядом на диване в запаснике. Но о такой находке не сказал никому — хотел, чтобы ты сам поведал о своем прошлом.

Я был в полной растерянности от услышанного, что не находил слов поддержать разговор.

— Только вот компания Джона за десяток с лишним лет немного размягчила тебя, — продолжил доктор. — Надеюсь, что еще успею вернуть новому фараону былую решительность и твердость. Лирическое отступление закончено — теперь к делу. Что ты видишь?

— Огромный карьер по добыче гранита, но не типичный для медного и бронзового веков.

— Прогуляемся?

— С удовольствием, — ответил я, тем более что последние туристы уже покидали каменоломни.

Мы ходили около незаконченных обелисков, осматривали их со всех сторон, заглянули на территорию, закрытую для «простых смертных». И везде были странные следы от инструмента, напоминавшего большой полукруглый скребок. Камень выбирался огромном количестве, намного больше, чем было нужно и исчезал в неизвестном направлении, словно его в мягком виде утрамбовывали в опалубки для саркофагов, обелисков и статуй. К концу осмотра у меня сложилось впечатление, что работы были внезапно остановлены. Трещины в оставшихся в каменоломне обелисках появились уже потом в результате землетрясений. Еще поразило огромное количество глубоких вертикальных шурфов. Я не был силен в геологии, поэтому озвучил мысли, что это незаконченные «трубы» для выхода расплавленной породы на поверхность. Захия поддержал эту нереальную теорию:

— Я бы предположил, что здесь близко к поверхности подходили еще незатвердевшие гранитные массы. Под внутренним давлением через отверстия они выдавливались из недр в небольшом количестве. Гранит быстро использовали, пока он был мягким. Потом бурили на старом месте в еще податливой породе свежую «трубу».

— Получается, тут работали очень долго, раз занята остаточным материалом такая большая площадь, — выдвинул свою версию. — Почему прекратили?

— Возможно, строители ушли из этих мест, или сломался инструмент, или внезапно начались затяжные дожди, все затопило и камень затвердел настолько, что пробурить новые отверстия до жидкого гранита не получилось. Ты же видел, как Сфинкса потрепало, — вздохнул доктор. — Жалко его.

— А если все сразу. Так совпало. А еще они могли исчезнуть как цивилизация в результате войны друг с другом или примитивными людьми. 

— Не отрицаю. Но мы с тобой можем только предполагать, на большее у нас пока нет данных.

Пока ходили, предложил еще одну, совершенно противоположную, гипотезу о машине, опоры которой крепились в вертикальных шахтах над тем местом, где надо было размягчить и выбрать лишний камень. Еще предположил, что эти «колодцы» могли использоваться для крепления подъемных кранов, чтобы вытаскивать обелиски вверх и кратчайшим путем переправлять их над каменоломнями к реке. Захия спокойно воспринял такой научно-технический бред, сказав, что возможности древней цивилизации были намного выше наших и используемые механизмы могли выглядеть совершенно иначе, чем можем представить. Потом добавил, что любая гипотеза имеет право на существование, но останется лишь ею, если не будет научно доказана.

Вдвоем допоздна бродили среди камней. Фантазировать на тему инструментов, которые использовались здесь при добыче камня, можно до бесконечности, но факт использования машинных технологий оставался для нас неоспоримым.

На следующий день мы отправились к скальным храмам в Абу-Симбел, спасенным от затопления Нилом при строительстве Асуанской плотины. Рядом с этими колоссами почувствовал себя жалкой букашкой. И, хотя все стены были покрыты картушами Рамсеса Второго, я прекрасно понимал, что к строительству самого большого сооружения он не имел никакого отношения. Учитель как-то сказал фразу, смысл которой смог осознать, лишь стоя у ног каменных исполинов. «Большое можно увидеть целиком лишь издалека», — так говорил Птаххетеп о пирамидах. Оставив Захию бродить внутри храма, я отошел к самой кромке воды и двинулся влево по берегу, не сводя глаз со статуй. И тут меня ожидало невероятное открытие: если смотреть на колоссов спереди, то они кажутся почти одинаковыми, будто изображали одного царя, но если взглянуть на их профили… Я увидел представителей трех народов, имевших как сильное сходство, так и существенные различия. Четвертая статуя была разрушена, но, возможно, она изображала человека еще одной национальности. Портретная стилизация под единый стандарт с сохранением народных черт? Или общие предки? Неплохие гипотезы. Конечно, и древние, и современные реставраторы внесли свой вклад в облик гигантов, но портретные различия все равно бросались в глаза.

— Ну и кто тут, по-твоему, Рамсес Второй? — прошептал доктор, стараясь не напугать меня.

— Ни один из них, — также ответил шепотом. — Не думал, что Вы так быстро осмотрите храм.

— Я там каждую щербинку на камне знаю, видел, как его пилили и переносили. Все ждал, что найдут потайные комнаты или сокровищницу, но ничего не было. Им нечего было прятать. И твоя библиотека была на самом виду, только потом ее занесло десятками метров песка. Древние были другими… не то, что мы.

— Какими?

— Я и сам не представляю. Но если ты хочешь понять их язык, нужно поближе познакомиться с ними, как цивилизацией, жившей на разных материках и островах. Это значит, изучить не только письменность, но и другое материальное наследие.

— А это возможно? — я был совершенно не против углубить свои знания по данной теме.

 Конечно. Только домой вернемся.

Уже в понедельник вечером по возвращении с работы меня ожидали на столе две стопы книг. Там были и монографии, и сборники докладов с научных конференций, и отчеты об исследованиях. Доктор специально разложил их для меня: одни книги были переведены и изданы на знакомых мне языках, другие — только в оригинале, где требовалась помощь профессионального переводчика.

— Откуда начнешь? — улыбнулся Захия, довольный своей работой.

— С непереведенных. Заберу на работу, найду человека, который сможет прочитать и перевести их для меня в свободное время.

Постепенно перевез эти книги в кабинет главы Службы древностей. Среди работников стал искать тех, кто знал и язык авторов, и свободно говорил на английском. Но здесь не повезло — в знак протеста на мое назначение трое ученых, владевших нужными языками, уехали из Египта в Америку. И тут вспомнил об одном экскурсоводе каирского музея, который почти четверть века назад учил меня самым ходовым фразам на различных языках, мотивируя, что в работе все пригодится. Найти его не составило труда, хотя он давно ушел на пенсию и жил на западной окраине столицы. Возможно, он сможет помочь мне. Если нет — найму профессионального переводчика, который будет хоть немного разбираться в научной терминологии.

В выходной с утра отправился в пригород Каира: на автобусе доехал до конечной остановки, а там уже шел по змеевидным улочкам и спрашивал у местных жителей дорогу. Его дом оказался недалеко от плато на небольшом холме. Я совсем не жалел, что не поехал на машине: во-первых, все равно пришлось идти пешком несколько кварталов из-за изрытого ямами асфальта, во-вторых, отсюда открывался потрясающий вид на пирамиды. Собравшись духом, постучался. Дверь открыла симпатичная девушка, скорее всего, внучка.

— Здесь живет Рашид Фархази? — спросил у нее.

— Да. Это мой дедушка, — девушка сделала шаг назад, — только он с чужими не хочет разговаривать.

— Передайте ему, что пришел Сахемхет. Мне нужна его помощь.

— Хорошо, — она ушла.

Провел в ожидании минут десять. Собрался уходить, как распахнулась дверь, и вышедший на улицу старик громко воскликнул: 

— Всемогущая Исида! Глазам своим не верю! Сахемхет Аджари собственной персоной!

 Я был немедленно заключен в крепкие объятия и только после этого радушно приглашен в дом.

— Уже и не надеялся снова увидеть тебя, — со слезами на глазах произнес Рашид. — Какими судьбами ты оказался здесь и навестил своего старого учителя-экскурсовода?

— Приехал в Каир по просьбе доктора Хавасса, да так и остался.

— Хавасса? — в недоумении переспросил араб. — Да он тебя ненавидел, как Сет Гора!

— На самом деле, любил и заботился.

— Выдворил из родной страны — это так он позаботился об осиротевшем парне?

— Я научился быть независимым и сильным, защитил ученую степень профессора. Сейчас занимаю пост главы Службы древностей Египта. Он указал путь, по которому я смогу беспрепятственно достичь своей цели.

— Ты занял его место? — глаза Рашида округлились, пальцы вцепились в подлокотники старого кресла, в котором он сидел. — Нет! Чтобы Захия… Почему именно ты? Не так… Кто ты, чтобы такой человек, как Хавасс, несгибаемый и упертый, вот так без боя отдал мир, который является смыслом его жизни? Откуда ты здесь?

— Я тот… — решил открыть правду человеку, которого знал много лет. — Я тот, кому по праву наследования принадлежит эта страна — принц Сахемхет Неферефкара Хор Ахет, младший сын фараона Шепсескафа. Это меня нашли Стефания и Джон в гробнице Птаххетепа, где в глубоком сне я провел больше четырех тысяч лет. И доктор Хавасс в курсе всего этого.

— Теперь я понимаю, откуда такое необычное произношение и незнание разговорного арабского, хотя, во всех документах говорилось, что ты египтянин. Сколько раз спрашивал Стефанию, но она никогда не отвечала на вопросы о тебе. Ты ее сын — и все! — старый экскурсовод постепенно приходил в себя от сказанного мной. — Ты же свободно говоришь на языке Древнего царства? Не дай этому языку умереть во второй раз. Иероглифы — всего лишь картинки, они сами не зазвучат. Научи своих детей не только писать и читать, но и разговаривать.

— У меня пока нет детей, да и жены тоже.

— Еще один дурак, помешанный на науке! — воскликнул он, хватаясь руками за голову. — Старость не за горами! Смотришь на Аджари и Брайтона? А что от них осталось? А что останется от Захии? Ничего! Пустота! Думай, пока еще молод!

Я только вздохнул в ответ, осознавая, что любовь к Эмилии за целый год не погасла, а стала еще сильнее. Но помнит ли она меня?

— Расскажи что-нибудь на древнеегипетском, — попросил Рашид, явно желая сменить тему разговора, — что тебе нравится: сказку, гимн богам или банальную опись подношений. Не важно что, просто хочу услышать этот язык. Порадуй старика…

— Хорошо. Это будет сказка, которую я слышал от своего учителя в храме Тота, где прожил семь лет. Поучительная история о молодом царе и старом мудреце.

Экскурсовод устроился поудобнее в кресле, приготовившись слушать, я же сел рядом на табурет и облокотился на стол. Впервые за столько лет говорил на родном языке, вслушиваясь в мелодичное звучание каждого слова. На самом деле, северный диалект, на котором я разговаривал, был сложным по произношению, изобилуя большим количеством гласных. Южный же, напротив, был резче и жестче, похожий на современное прочтение иероглифов. Царь Джесеру первым провел реформу письменности по причине универсализации общения между двумя частями страны, а, точнее, между собой и советником Имхотепом, по сути, управлявшим страной, пока Владыка Обеих Земель усмирял непокорных внутри страны и за ее пределами. Сам фараон был родом из дельты Нила, в то время как «великий архитектор», незаурядный, умный, но очень упрямый, вырос в местности, которая находится рядом с современным Асуаном. Видимо, царь настолько его ценил, что предпочел изменить под него свой мир, чем найти замену. Вместе они работали над символами: их начертанием, емкостью, смыслом и звучанием: исчезло множество знаков, обозначавших гласные, добавились детерминативы. Читать и писать стало проще и северянину, и южанину, но говорить… А разве языку документов и писем нужна речь? Возможно, на облик иероглифов повлияло нахождение Джесеру той самой библиотеки Древних и работой с дисками, иначе как можно объяснить такое сходство знаков, пусть и с другим смыслом. Все папирусы были переписаны заново, поэтому даже в храмовой библиотеке мне не попадались тексты, начертанные до правления Джесеру. По сути, два человека создали новый официальный бюрократический язык, который стал визитной карточкой Египта на три тысячелетия. Разговорный старый диалект я еще застал: дома и в храме говорили на нем, но старая письменность была безвозвратно потеряна уже в то время. Эту информацию я почерпнул из папирусов в храме Тота. Но историю переписать не проблема, как и внушить ее народу. На этом основании можно выдвинуть еще одну версию, банальную, но имеющую право на существование и основанную на обнаружении царем библиотеки с дисками: иероглифика — язык Древних богов, и тот, кто им пользуется — подобен им. Царь не знал прежнего звучания, но это ему и не нужно было. Символы подобрали под уже существовавший язык, внесли коррективы в написание и произношение. Так Древний Египет вновь стал страной, где жили боги в лице их живого представителя — Владыки Обеих Земель. Новое письмо, как и речь, повсеместно вытесняли прежние диалекты благодаря большому количеству школ, а прежний диалект просуществовал еще пару веков только в домашнем обиходе в дельте Нила.

Сказка подошла к концу. Я замолчал, ожидая реакции Рашида. Но он, закрыв глаза, молчал и улыбался.

— Не убивай такой прекрасный язык, — после долгой паузы прошептал он, — сохрани его для потомков.

— Обещаю… — уже и сам понял, что эта глобальная идея потребует на свою реализацию много времени и сил. Пришло время расставлять приоритеты в научной работе не только на ближайшее будущее, но и на десятилетия вперед: что должен сделать я сам, а что может подождать моих преемников на посту главы Службы древностей.

— Ты ведь пришел за помощью? — экскурсовод снова изменил направление нашего разговора.

— Да. Есть книги, которые хотел бы прочитать, но они на языке, который я не знаю. Их не издавали ни на английском, ни на арабском.

— Нужен письменный перевод?

— Только устный.

— Хм. Приноси. Попробую помочь. Сам не смогу — внучка разбирается неплохо.

— Спасибо Вам за все! — обнял Рашида на прощание.

Я ушел с непоколебимым решением вернуться на следующих выходных. Однако, все планы пришлось поменять в срочном порядке и улететь почти на три недели в Италию, ибо речь шла о национальном достоянии Египта, и мне совершенно не хотелось, чтобы эти экспонаты навсегда затерялись в частных коллекциях.