Прогресс пошел, когда я научилась ходить. Вот теперь мы развернемся. Я изнуряла новое тело до тех пор, пока оно не отрубалось. Заставляла ходить, приседать, бегать, потягиваться, растягивать мышцы и сухожилия, нашла несколько тяжелых игрушек и принялась упражняться ими как гантелями. Родителям в это время старалась не показываться. Если сценарий не поменялся, скоро меня отправят в садик. А значит, я должна уметь постоять за себя. Точнее, должен уметь. Черт, скоро нужно будет говорить, а я до сих пор думаю о себе, как о женщине. Впрочем, пожить в мужском теле — это несравненное удовольствие. Тут не будет месячных, дебильных пмсных проблем, можно не опасаться залета и вообще… Красота!
Слова тоже давались все легче. Правда, маман не оценила, когда мое первое слово было не «мама» и не «папа». Когда она слишком резко подкинула меня на прогулке в воздух, у меня закружилась голова и я по привычке ляпнула:
— Твою мать! — конечно, вышло не так звучно, как у взрослого, но то, что ребенок выдал совсем не писк, стало понятно благодаря круглым глазам маман. Она, кстати, дама молодая и симпатичная. Блондинка, к сожалению, ну да я не выбирала, у кого родиться. Могло быть в разы хуже. Вот родилась бы у чокнутой веганки и вкусненького паштетика в жизни бы не попробовала.
После этого у родителей случилась первая ссора. Мать обвиняла отца в том, что он специально научил сына матюгам, отец все отрицал и обвинял мать в том, что она при болтовне с подружками не следит за языком. Я ухохатывалась в коридоре, едва не писаясь в штаны. Впрочем, это я пресекла сразу, как только научилась внятно чувствовать желания этого тела. И горшок скоро выброшу, бесит он меня. Думается, смогу уже нормально на унитаз залезть. Бесят эти люди.
Нет, они не плохие и не хорошие. Они просто люди. Как все. Живут, как все. Отец работает, как все. Я пока не знаю, где, скорее всего в офисе, поскольку грязной рабочей одежды дома нет, а пиджаки и брюки у него есть. Мать в декрете, как все. Бабушка иногда приезжает с другого города. Вот тогда хоть вешайся — тискает, слюнявит мне все лицо своими соплями и причитает:
— Какой же у меня внучек красивый!
Приступы бабушкиной любви приходилось пережидать под кроватью. Меня бесят ее вонючие, приторные, сладкие духи, намеренно крашенные сливовые волосы и вонючая ярко-красная помада. Я потом тайком вытираю морду об родительские простыни, ибо помада на лице бесит. И вообще все бесит.
В последний приезд бабушки я залезла под кровать и больше не вылезала. На все уговоры твердо отвечала:
— Нет! — это я уже выучила и радостно орала, как только было что-то, что мне не нравилось. Теперь выученное слово «нет» пригодилось.
Вообще восстанавливать словарный запас было намного легче, чем изучать заново. К трем годам, к моменту вступления в садик я уже уверенно болтала самые простые фразы, научила свое тело вполне адекватно двигаться, скоординировала движения рук и пальцев с помощью пластилина и рисования. А этот мой пацан неплохо рисует!
Вот с рисования все и началось. Я, обрадованная возможностью запечатлеть на бумаге хоть что-то лучшее, чем пару каляк-маляк, переводила бумагу тоннами. Карандаши валялись везде, родители ругались и требовали навести порядок. В конце концов, я психанула и забаррикадировала себе угол одной из комнат, загородила его ящиком из-под телевизора и спокойно набросала там себе карандашей, фломастеров и всякой ерунды.
Рисовать получалось классно. В детском стиле, конечно, но блин! Рука сама собой порхала, рисовала портреты не существующих здесь существ, неземные пейзажи, виденные мною во сне, чужих существ, красивых ангелов, великолепных драконов, серебристый звездолет-город, на который я извела целый альбом бумаги, но он получился! Родители смотрели на все это и охреневали. Почти трехлетний пацан рисует звездолеты, драконов, демонов и прочее…
Тревогу забила маман, отводя меня на комиссию перед садиком. Обязательным было прохождение психиатра. Детского, разумеется. И вот милая крашенная тетушка за пятьдесят говорит мне:
— А нарисуй-ка, Вадик, мне машинку…
Ну я и нарисовала. Черный автомобиль хрен знает какой марки, не разбираюсь я в них, зато большой и красивый. Отец, кстати, учил меня распознавать машины, но бабьи мозги остались бабьими, и отец сдался, решив, что сын слишком мал для такой науки.
А потом шутя накорябала красным карандашом пентаграмму вниз головой, и морду козла внутри дорисовала… Вот тут крик и поднялся. Мамаша в обморок, медсестра за валерьянкой и нашатырем метнулась, психиатр за голову схватилась. Орали, шумели, кричали, еще всякую хрень рисовать заставляли. В конце концов я не выдержала, слезла со стульчика и вышла за дверь. Благо она была не захлопнута после беготни. Маман быстро очухалась и рванула за мной, пытаясь выловить блудное дитя. Я же дошла до календаря и наконец-то узнала теперешний год и месяц.
2065… ну твою ж дивизию. Делаем скидку на три года жизни… Я получается, родилась в 2062 году. Однако, здравствуйте. А быт почти не изменился. Впрочем, чего я ожидала в задрипаной стране и городе зажопинске? Роботов? Терминатора? Прилетевших инопланетян? Так им срать на эту загаженную Землю, им вообще срать на все.
Мать схватила меня за руку и вывела из поликлиники. Я послушно шла рядом с ней, переваривая знания. Получается, я родилась почти сразу же, как умерла. Нехило. Впрочем, это только махонькая поблажка от моих… хм… как их там? На ангелов эти два предателя не тянут. Суки, взяли и отправили меня на перерод. Сволочи!
Я хлюпнула носом и споткнулась, впервые схлопотав подзатыльник от раздраженной и раздосадованной матери. Садик-то мне теперь грозил только специфический, в нормальный меня не пустят. И черт с вами. Я в ответ пнула мать по ноге и вырвалась из рук. Бежать куда глаза глядят нельзя. Можно только идти по аллейке, потому что сбоку трасса и гоняют машины.
— Вадик, а ну стой! — кричала мать, догоняя меня. Я остановилась возле какого-то дома, шурхнула ногой в кроссовке по серому потрескавшемуся асфальту. Ну и что? Что ты мне сделаешь?
Громкий шлепок по заду. И это ты называешь воспитанием, дурья башка? Я ж тебе в суп трусы заброшу. И жри их. Достала. Впервые я поняла, чем меня так раздражает эта женщина. Нет, не молодостью и даже не красотой. Она меня раздражает именно своим характером неопределенным. То плачет, то смеется. Это можно, а через минуту уже нельзя. Вот сейчас возьмет за ручку и пойдет дальше как ни в чем не бывало.
Я подняла на мать глаза и впервые посмотрела на нее прямо, не скрывая своих чувств. Впервые так долго смотрела в серо-синие глаза, заметила несколько первых мимических морщинок, прыщик на виске, усталость. Нет, жалко мне ее не стало. Я взглянула прямо, с ненавистью и злобой, передавая ей все то, что мне накипело. Я не просила этого дурацкого перерождения, я не просила, чтобы она меня рожала. Я не хотела так жить. Я уже осознаю будущую нищету. Чувствую ее, подступающую к этой «правильной семье». И сопротивляюсь этому. Да, я ни разу не попросила киндер. И игрушек не просила никогда. И от сладкого меня тошнит… как и тогда в детстве. В той далекой прошлой жизни.
И мать отшатнулась, закрывая руками лицо. Прямо на улице заплакала. Потому что на нее смотрел не трехлетний Вадик. На нее смотрела старая тетка, прожившая тяжелую жизнь здесь и хрен знает сколько жизней — там, в других мирах. И эта тетка не потерпит надругательства над собой даже в теле ребенка. Я отвернулась от матери. Задолбала она меня своими нравоучениями. А мне еще к садику готовиться.
Я шла позади нее, не обращая внимания на слезы и это извечное женское:
— За что ты так со мной? Я тебе разве сделала что-то плохое?
Ты родила меня, женщина. Я не просила этого, не хотела и не нуждалась. Ты произвела на свет чудовище, которое ненавидит самое себя. И всех окружающих тоже. Потому что всю прошлую жизнь этот человек знал только боль. А теперь отчаянно не хочет этой боли. Ни душевной, ни физической. И собирается бороться за свое место в этом мире кулаками.
Дома я впервые взяла мяч, засунула его между ножек стула и колотила до тех пор, пока не свалилась от усталости и не уснула прямо на полу. С недавних пор родители перестали меня переносить, поскольку я кусалась до крови и брыкалась. Так что я могла быть уверена — где упала, там и проснусь.
А ночью я вышла в коридор в туалет и в который раз попыталась достать до зеркала. Я хочу знать, как я выгляжу. Полноценно, во весь рост… табуретка была тяжелой, но я справилась. Дотащила ее из кухни в коридор, прислонила к стене, залезла и зажгла свет. Сенсорные выключатели… эх, в моем прошлом детстве выключатели были на уровне головы взрослого человека и поди до них допрыгни. А тут можно носом по них возюкать.
Зеркало отразило высоковатого для трех лет мальчишку с серьезными синими глазами. Глазами старика. Светлые детские волосы были коротко подстрижены. Одет в пижамку с мультяшными героями, которых я никогда не видела. Я провела рукой по лицу, и паренек в зеркале повторил жест. Заглянула в глаза, оттянув веки — все супер. Покрутила руками — прелесть. Новое, великолепное тело. Не жирное, не прыщавое… Ничего, я знаю способ, как сгонять жир и прыщи. Мы еще повоюем!
— Сын, что ты тут делаешь? — отец встал покурить, скорее всего, и натолкнулся на меня у зеркала. Я метнула на него злобный взгляд.
— Смотрю, — о, как бы мне хотелось, чтобы мое отражение в зеркале вдруг покрылось тьмой и выставило средний палец. Но нет, ничего такого. Никакой мистики. Обидно.
Я слезла со стульчика и подошла, ожидая наказания. После вчерашнего инцидента в поликлинике можно было ожидать все, что угодно. Мать уже рассказала отцу все. Впрочем, мне насрать. Ну, давай, бей, ты ж воспитатель! Ты ж лучше знаешь, что должен и не должен делать твой сын!
Мой решительный взгляд смотрелся смешно на задранной голове, но отец попятился и вернулся в родительскую спальню.
А на следующий день меня повезли к гадалке.