II

Исвера. Солнечные Часы.

За окном — зелёные ветки, усыпанные мелкими розоватыми цветочками. Это первое, что бросается в глаза. Кайа медленно переводит взгляд на собственные руки, прижимающие к груди Книгу. Книга… Кайа хмурится. Нет, она не забыла. Но… Как странно воспринимается это всё. Кайа чуть меняет положение тела, краем глаза отмечая, что в комнате сейчас нет никого, кроме неё. И это, как будто бы не то, к чему она привыкла за последнее время.

За последнее время… Ещё бы знать, сколько этого времени прошло. И где она находится.

Кайа бросает ещё один взгляд на зелень за окном. Тепло. Солнечные лучи пробиваются сквозь листву. И пахнет… чем-то. Знакомым, но Кайа никак не может вспомнить — чем. Она осторожно поднимается из плетёного кресла, нехотя откладывая Книгу на низкий столик с резными ножками, выполненными в виде переплетённых пустынных змей. Тех, что с красными спинками и синим узором вдоль позвоночника. Кайа кивает. Солнечные Часы. Другого варианта и быть не может.

Значит, им с Кайтом всё же удалось покинуть Нахош. Что ж. Это прекрасно, но…

Кайа качает головой, замечая в зеркале, висящем рядом с окном — так, чтобы ловить отражение солнечных лучей на закате, когда в дом с последним светом может проникнуть зло — что её волосы убраны в сложную причёску, какую она сама бы ни за что на свете не стала сооружать. Хотя бы потому, что на такое творение придётся потратить не меньше половины дня. Зачем? Хотя… нет, если бы она, например, собиралась отправиться на приём, то выбрала бы именно что-то схожее… особенно, если бы там была возможность увидеть Кэллара Чейра, подсказывает ехидный голос то ли совести, то ли чего ещё. Кайа кривится, не желая сейчас возвращаться к этой мысли. Не в этом дело. Зачем у неё сейчас такая причёска, вот что важно!

И кто, интересно знать, соорудил эту красоту? Не жалко было времени, что ли…

Кайа распахивает створки окна и тут же недовольно морщит нос, когда раскалённый воздух врывается в комнату. Исвера! А она и забыла уже, насколько тут жарко… Особенно после того, как пришлось столько времени провести в заснеженном Нахоше. Она опирается руками на подоконник, высовываясь по пояс наружу. Под окном видно выложенную из белого камня дорожку и ствол того дерева, ветви которого перекрывают вид на сад… или парк… или как это вообще стоит называть? Но Кайе и не нужно видеть, что скрывается за ветвями — она и так прекрасно поняла, что комната находится во флигеле. Что, впрочем, и не удивляет ни капли. В конце концов, это именно то место, куда дядя Кьятт селил их семью во время их редких приездов на родину. Кайа отворачивается от окна, задвигает занавески так, чтобы они перекрывали большую часть окна, и окидывает взглядом комнату, подмечая, что ничего не изменилось с момента, когда она была в Солнечных Часах в последний раз. Те же шкуры на полу вместо ковра, та же низенькая кровать с балдахином… роль которого, как ни странно для Исверы, чисто декоративная — в поместье жрецов не бывает насекомых, норовящих свалиться на голову спящему, всё же. Столик, кресло, сундук возле входа. Вот и всё. Впрочем, Кайа и не может сейчас сказать, что хотела бы увидеть в комнате сверх того, что тут есть. Всё же после того, как она прожила уйму времени в заведении Вербы, где из мебели была только узкая кровать, да стол… это не говоря уже о склепе! Кайа качает головой и усмехается собственным мыслям.

Можно начинать гордиться собой? Пф! Было бы чем!

Кайа возвращается к креслу и задумчиво рассматривает Книгу. То, что она… То, что она и брат сумели покинуть склеп, бесспорно радует. Хотя в тот момент Кайе казалось, что её ноги перемелет в труху — настолько было больно. Наверное, причина в дальности перемещения, ведь в прошлый раз она перетащила и Кайта, и ведьму в склеп — и ничего такого не было. Да, больно. Но не настолько, чтобы… И… Сколько времени прошло с того момента, как она…

И ведь никак не узнать — то, что дерево за окном цветёт, не значит ровным счётом ничего! Как будто бы она помнит, когда именно это дерево цветёт: здесь круглый год что-то зацветает, что-то уходит в сон, и попробуй пойми — что и когда! Надо выйти и отыскать кого-нибудь… только вот риск столкнуться с, например, дядей, отбивает желание сдвигаться с места. Совершенно. А если вспомнить о его жене и дочках… Кайа усаживается в кресло, подтягивает ноги к груди, устраивает подбородок на коленях и неотрывно смотрит на листву за окном, всё же видимую сквозь колышущиеся занавески. И думает, что лучше бы вновь погрузиться в то состояние, в котором…

Дверь открывается почти бесшумно. Наверное, любой другой, кроме исверца, и вовсе бы ничего не услышал, но Кайа вздрагивает. Но не оборачивается до того момента, пока медленные шаги не затихают около неё. Тогда она чуть поворачивает голову и вздыхает, столкнувшись с настороженным взглядом Кайта. Тот неверяще рассматривает её, словно бы…

— Может, скажешь хоть что-то? Или предпочитаешь вот так вот стоять и смотреть на меня?

— А что — нельзя? — Кайт опускается на шкуру у самой ножки кресла и теперь смотрит на Кайу снизу вверх.

Кайа пожимает плечами и усилием воли удерживает себя от того, чтобы не схватиться за Книгу. Можно подумать, она сейчас способна чем-нибудь помочь…

— Как давно…

— Всю зиму. Сейчас уже началась весна, — Кайт проводит рукой по меху шкуры, выдёргивая несколько волосков. Стоит наклониться и дать ему по рукам, чтобы не портил хорошую вещь. А то ведь выщиплет мех так, что появятся проплешины… — Знаешь, это довольно-таки жутко — день за днём сидеть наедине с… куклой. Только то, что ты дышала и двигалась, делало тебя хоть немного отличной от статуи.

— Двигалась?

— Мама и Лекки следили за тем, чтобы ты прилично выглядела, — пожимает плечами Кайт, продолжая портить шкуру. Нервничает. Кайа прекрасно помнит, как он точно так же вытягивал ворс из ковров в доме в Кепри… за что был порот всякий раз, когда его ловили за этим занятием. Кайа сжимает губы, чтобы удержать улыбку, вспомнив то, как Кайт… брат скалится в ответ, и не думая скрывать это. И не переставая выщипывать шерсть из шкуры… Мама и Лекки… Значит, это их рукам принадлежит то… произведение искусства, что украшает сейчас её голову? Понятно.

— И что же? Мама… как она?

— Хорошо. Климат Исверы пошёл ей на пользу. Или общество.

— Это замечательно, — улыбается Кайа, чувствуя, что тревога за маму утихает. Пусть Кайа и решила тогда остаться в Нахоше, но мысль о том, что мама… Кайа прикусывает губу, думая, как оправдаться перед мамой за своё поведение. Теперь это почему-то выглядит не так, как тогда, когда она и Кайт отстаивали в споре с дядей Кьятом право не возвращаться вместе с ним в Исверу. — Она…

— Мы можем прямо сейчас пойти и поговорить с ней, — кивает Кайт. На Кайу он даже не смотрит, сосредоточившись на шерсти. Но Кайе и не нужен его взгляд. И так понятно. Она слабо улыбается и поднимается из кресла, подхватывая Книгу.

— И ничего не скажешь? — Кайа отмечает, как уголки рта брата чуть дрогнули, когда она прикоснулась к Книге, но больше никакой реакции не последовало.

— Благодаря… ей… мы выбрались из Могильника, — с некоторым усилием произносит Кайт. На что Кайа старается незаметно перевести дух — Кайт ни капли не изменился. Всё так же не признаёт право Книги на существование. Но теперь делает это не так явно. — Так что я не в праве…

— Но тебе это не нравится?

— Ты провела всю зиму, глядя в одну точку и вцепившись в эту… вещь, — мрачно сообщает Кайт, открывая перед ней дверь. Кайа выходит в коридор, невольно щурясь от яркого солнца, едва ли не выжигающего всё вокруг своими лучами. Кайа и забыла, насколько солнце тут бывает… неприятным. Хотя ещё не так давно, в снегах Нахоша, ей казалось, что она готова отдать что угодно за солнце и тепло. Зря, как оказалось. Впрочем, солнца и там хватало — Кайа вспоминает слепящий, искрящийся под лучами солнца снег и морщится. — Как, по-твоему, я должен реагировать? И что с тобой было?

— Я не знаю, — честно отвечает Кайа, стараясь прогнать воспоминание о темноте, багровых отсветах и изогнутых в предвкушающей усмешке губах. Это не то, о чём хочется вспоминать. Тем более, что Кайа понятия не имеет, что это такое было, и какое к ней может иметь отношение. Все эти странные видения, что преследовали её, как теперь выяснилось, на протяжении целой зимы… Тем более, что чем сильнее она пытается сосредоточиться на них, тем менее чёткими они становятся. Так что не стоит и думать о подобном. — И что насчёт…

— Я ничего не слышал о них с того момента, как мы расстались в Могильнике, — правильно понимает оборванную на середине фразу Кайт, с досадой отбрасывая с лица слишком длинную прядь, вспыхнувшую на солнце ярко-красным. Только сейчас Кайа обращает внимание на то, что Кайт отрастил волосы. Теперь они спускаются ниже лопаток и прикрывают изуродованную клеймом половину лица. Причём он и сам ещё, как видно по его жесту, не привык к новой причёске. Может, стоит обратиться к магу, чтобы тот скрыл следы от клейма? О, нет! Кайт ни за что не согласится на подобное. Да и магов в Исвере нет. Только жрецы. А они неспособны сотворить такое. К тому же дело даже не в этом — Кайт попросту не позволит стереть следы, оставленные врагом. До тех пор, по крайней мере, пока не отомстит. — Но, полагаю, что они тоже могли успеть сбежать.

Кайа кивает, останавливаясь перед дверью, ведущей, насколько она помнит, в гостиную. Малую — как и полагается флигелю, разумеется. Кайа уже отсюда слышит, как негромко переговариваются мама, Лекки и кто-то ещё. И решиться войти не хватает духу. Кайт ободряюще улыбается и толкает двери…

…Позже, лёжа в постели, Кайа прокручивает события этого дня и не может понять, что же именно ей кажется во всём этом неправильным. Настолько неправильным, что хочется кричать в голос. И сбежать подальше от этого места и от этих людей. Почему…

Мама встретила её так, как всегда это делала. Обняла и не задала ни единого вопроса, пока Кайа сама не решилась рассказать. И лишь выслушав до конца историю, которую они с братом, практически не сговариваясь, предоставили, мама задала несколько вопросов. Которые, как и всегда, заставили пересмотреть собственные поступки. Да, Кайа готова признать теперь, что в своём желании отомстить, она забыла о многом. Например, о том, что всё это — не то, на что стоит тратить время. Мама права, но… Но как принять то, что Йо, по вине которой Кайт теперь вынужден жить с безобразными шрамами на теле — и не только, но в то, насколько Йо ранила его сердце, Кайт не пожелает посвящать даже свою сестру-близнеца — преспокойно живёт в Кепри и собирается замуж за Кэллара?! Хотя в свете всего произошедшего думать о сыне хагенн Чейр как-то даже… неуместно. Словно бы это… неправильно? Кайа запускает руку под подушку, прикасаясь к твёрдой обложке Книги. И чувствует, как успокаивается. Пусть и немного. Да. Как принять это? И то, что по вине всё той же Йо саму Кайу едва не… Она морщится, не желая додумывать мысль. Переворачивается на бок и смотрит на едва различимые в южной темноте ночи очертания ветвей за частично раздёрнутыми занавесками.

И что делать теперь? Кайа вздыхает, пытаясь понять, почему же неправильно. И что именно неправильно во всём этом? Не считая странного поведения Дайла, конечно, но с этим пусть разбирается Кайт — Дайл ведь именно его личный слуга?

И почему кажется, что присутствие ведьмы и Лио упростило бы всё? Как будто бы бродяга, нацелившийся на Книгу, и его так называемая сестра — то, без чего картина мира внезапно кажется неполной. Неправильной.

Опять это слово!

Кайа перекатывается на спину, вытягивает руку вверх, пытаясь рассмотреть её в темноте. Не выходит. Даже для таких чувствительных к мельчайшим крупицам света глаз, как у чистокровной исверки. Она растопыривает пальцы, думая, что надо бы попытаться заснуть — Лекки обязательно разбудит её ещё до рассвета. Ну, не она, так мама. Но в любом случае поспать Кайе точно не дадут. Она ни капли в этом не сомневается.

И где же, всё-таки, теперь Лио и его сестра? На той стороне? Ведь на то он и бродяга, чтобы бродить по той стороне! Да и они изначально собирались именно туда… Кайа качает головой, что, должно быть, нелепо смотрелось бы со стороны — проделать такое лёжа как-то не выходит так, чтобы смотрелось хоть сколько-нибудь приемлемо… Как можно, пусть даже сбегая от врагов, пытаться укрыться на той стороне? Хотя брат говорил, что там почти всё то же самое, что и здесь… пусть он и не смог толком описать ничего из того, что видел.

Кайа резко садится на постели, вспомнив, что не только Лио имел… или, скорее всего, до сих пор имеет виды на Книгу. Хаг Ястен Теннери. Брат того страшного существа, к которому были счёты у ведьмы… впрочем, он и сам чудовище не хуже, конечно. Кайа передёргивает плечами, вспомнив то, что явилось ей в тот день, когда они с братом отбивались от людей Майгора на одной из улиц Нахоша. Пусть тогда она и не упала в обморок, и не выкинула что-нибудь сравнимое по… глупости?.. но это не значит, что монстр, представший перед ней тогда, не заставил её испытать страх. Что уж говорить о его брате!

Интересно, а Берна…

Нет. Кайа мотает головой, от чего спутанные из-за безуспешных попыток заснуть волосы падают на лицо. Она отбрасывает их назад, трёт лицо ладонью. Нет. Она не хочет ничего об этом знать. Совершенно. Это не то, о чём вообще теперь стоит думать.

Лучше задуматься над тем, что делать дальше. Ну, не возвращаться же в Мессет? Хотя, конечно, Кайа хотела бы сейчас оказаться в Кепри, на площади Снов…

Как-то попытаться ужиться с семьёй дяди, которого она ещё не успела увидеть? При одной только мысли об этом хочется брезгливо скривиться. И сбежать куда подальше.

Так что же?

Кайа падает на подушку, раскинув руки, и зажмуривается. Она больше не желает ни о чём думать.

***

Исвера. Эхтом.

Лекки отходит в сторону, чтобы пропустить гружёную телегу. Для этого приходится едва ли не вплотную прижаться к Дайлу, что всё ещё кажется смущающим. Пусть Дайл и не выказывает по этому поводу никаких эмоций, но тем не менее… Лекки отшагивает обратно, едва только дорога становится свободной.

— Они не задели тебя?

— Нет, всё в порядке, — отвечает Лекки, отряхивая юбку от пыли, поднятой в воздух удаляющейся телегой. — Давай поспешим. Я хочу поскорее вернуться в Солнечные Часы.

— Так не терпится поговорить с сестрой и братом?

Лекки дёргает плечом, не желая отвечать. Зачем, если всё и так понятно? Кайа и Кайт наконец-то вновь ведут себя так, как должны… ну, почти, но изменения можно списать на то, что они пережили. Пусть ни сестра, ни брат не торопятся рассказывать, что именно с ними произошло после того, как они решили остаться в Нахоше вместо того, чтобы вернуться со всеми в Исверу. Спрашивается — зачем? Если они всё равно в итоге оказались здесь…

Она чуть прибавляет шаг, торопясь поскорее закончить то, ради чего оказалась в компании Дайла в паре шагов от Эхтома.

Столица Исверы гораздо более шумная, чем Кепри. При том, что, как кажется, народу тут проживает едва ли не вдвое меньше. Впрочем касательно шума это верно только для утренних часов — после полудня все стремятся убраться с улиц. Лекки всё ещё ломает голову, в чём кроется причина такого поведения. И спросить-то не у кого! Ни дядя Кьятт, ни Дайл, ни мама не отвечают на вопросы, отделываясь общими фразами… Как бы то ни было, сейчас на улицах Эхтома людно и шумно. Особенно шумно на нижнем рынке, что занимает едва ли не четверть первого круга города. Лекки присматривается и понимающе кривится: караванщики!

Но разве уже…

— В этом году ожидается раннее начало сезона бурь, — поясняет Дайл, так же, как и Лекки рассматривая людей у подножия стены. Он даже встаёт на самый край так, что носки сапог оказываются в воздухе, и опасно наклоняется вперёд, от чего Лекки болезненно кривится. — Глава правящей семьи посчитал возможным предоставить Водящим Караваны укрытие раньше оговоренного срока.

— Вот как… — Лекки морщится от того, как больно бьёт по глазам пестрота нарядов людей Караванов. Мешанина красок неприятно напоминает обстановку в особняке возле Водоворота, с которого, во-многом, и начались все неприятности. Если не считать, конечно, появления Книги. Но Лекки готова признать, что Кайа была права, говоря, что не только из-за этой… вещи случилось всё, что… Лекки отходит от края стены и предлагает Дайлу поторопиться.

Вот странно. Казалось бы, Дайл как раз-таки должен стремиться поскорее вернуться в Солнечные Часы. В конце концов — он слуга Кайта! И его лучший друг. Кому, как не ему должно быть важно сейчас находиться рядом с… Но вместо этого он, как кажется со стороны, во всяком случае, всеми силами стремится как можно дольше пробыть в городе. Почему?

Впрочем — неважно. Лекки прекрасно знает, куда нужно идти, так что никакие уловки Дайла тут не помогут.

Они пересекают широкую площадку, отделённую от остального города высаженными декоративными деревцами, напоминающими Лекки вытянутые вверх огоньки свеч — такие же красно-жёлтые, тянущиеся в небо, спускаются по местами покрытыми выбоинами ступеням из белого камня и оказываются в узком коридоре, во многих местах пересекающемся с другими, похожими на него как две капли. Большие окна, через которые льётся свет, придают коридорам несколько сказочный вид. Белые, словно ажурные, стены, потоки солнечного света… Повороты, перекрёстки, спуски и подъёмы. Вероятно, любой, не принадлежащий к народу Исверы, заплутает тут в считанные мгновения.

— Ну, тут ты преувеличиваешь, — качает головой Дайл, идя, как и полагается слуге, в паре шагов позади. В кои-то веки! Лекки и забыла уже, когда он в последний раз вёл себя подобным образом. Наверное, ещё до того, как они покинули Мессет. — Любой маг запросто разберётся, что да как.

— Здесь магов не жалуют, — указывает Лекки на всем известный факт.

Дайл только кивает.

Они сворачивают несколько раз прежде, чем оказываются перед ничем не отличающейся от прочих выбеленной дверью. Дайл толкает её, позволяя Лекки пройти внутрь первой.

Она делает несколько шагов и замирает, дожидаясь, пока Дайл закроет дверь и встанет позади неё. Только после этого она поднимает глаза на сидящего в дальнем углу человека, закутанного в тёмный плащ. Совершенно непрактичный в Исвере, по мнению Лекки. Человек жестом предлагает занять кресло напротив него. Не поднимая капюшона, что и раздражает, и смешит одновременно. Можно подумать, Лекки… Да и Дайл тоже… не сумеют опознать его по запаху! Все эти игры в таинственность… Стоило бы оставить это для Кепри — тамошние жители подобное просто обожают.

Как бы то ни было, Лекки присаживается в неудобное — материал под обивкой свалялся в жёсткие комья — кресло, укладывает ладони на колени и выпрямляется. И старается не думать о том, есть ли в этом кресле клопы… Если судить по запаху, то… И могут ли они перебраться на ткань юбки или плаща, пока она сидит. Не стоит об этом сейчас. Но по возвращении нужно будет обязательно приказать слугам как следует вычистить вещи. Нет, она не настолько брезглива — та же ночь в подворотнях Кепри не заставляет вспоминать о ней с содроганием — но тащить в дом дяди всякую грязь?! Нет уж!

— Рад, что вы смогли откликнуться на моё приглашение, рьеси, — произносит человек слишком высоким хриплым голосом.

Лекки кивает, краем глаза следя за тем, как Дайл замер, положив руки на спинку кресла позади неё.

Что ж. Она выдыхает, готовясь к длительному торгу…

Позже, возвращаясь по пустынной ввиду послеобеденного времени дороге, Лекки ломает голову, стоит ли считать переговоры успешными. Она вопросительно смотрит на Дайла.

— Ты прекрасно справилась, не сомневайся, — ободряюще улыбается он.

— Не понимаю, почему этим занимаюсь именно я, — вздыхает Лекки, стараясь не поднимать слишком много пыли, из-за чего приходится идти мелкими шажками. И медленно. Но она и не торопится сейчас попасть домой. Пусть и… неважно. Для начала стоит успокоиться и попытаться вытянуть из Дайла то, что тот, без сомнения, знает. Не зря же он всю зиму только и делал, что беседовал с дядей Кьяттом. — Почему это не мог сделать дядя? Или мама? Да хоть бы и ты!

— Рьес Кьятт не может лично участвовать в подобных переговорах, как и рьеси Кайри. Они — представители старой жреческой семьи, которой не полагается задумываться о подобных вещах, — менторским тоном сообщает Дайл, подавая Лекки руку, чтобы помочь перебраться через обрыв на дороге. Достаточно широкий, чтобы было возможно не обращать на него внимания. Многовато их, если верить тому, что говорят слуги, в нынешнем году. Видимо, с середины лета засуха будет страшная, раз даже после первого сезона дождей разрывы на дорогах не срослись… Местное чудо. Одно из вынужденных неудобств от соседства с вратами на ту сторону.

— А я — нет? И чем в таком случае не угоден ты?

— Вы — дочь торговца, — криво улыбается Дайл, почему-то перейдя на более официальную манеру обращения. Правда, ненадолго. — Пусть твоя мать и жрица. Но никому и в голову не придёт посчитать тебя…

— Наследницей рода, — кивает Лекки, думая, что Кайа бы, вероятно, сейчас уже шипела от злости на подобное неуважение к ней… хотя, может быть, и нет. Всё же она явно изменилась за то время, что они не виделись. — Удобно. Неужели слухи о том, что я иду по пути принятия памяти предков, ещё не достигли нужных ушей?

— Никто за пределами Солнечных Часов не посвящён в это, — просто отвечает Дайл, от чего Лекки замирает на половине шага. Вот как? И как дяде и маме удалось сохранить в секрете такое?!

Они пересекают долину с уже облетающими цветами мокрянки. Подумать только — ещё пару десятков дней назад здесь было огромное озеро! А теперь… А пройдёт ещё немного времени, и всё здесь высохнет. До второго сезона дождей. Лекки осторожно склоняет венчик ближайшего цветка, вытаскивая из сердцевины пару недозревших семян. Надо будет попросить залить их жидким хрусталём, чтобы сделать парные обереги. Как когда-то сделала мама — она рассказывала, что именно благодаря им ей удалось привязать сердце папы к своему.

— А что не так с тобой? — Лекки осторожно прячет семечки в карман юбки. Игнорируя насмешливый взгляд Дайла.

— Как может простой слуга вести равную беседу со свободным человеком?! — наигранно удивляется Дайл, отводя от лица слишком высокий стебель цветка. — Пусть даже это и пришлый, не разбирающийся в подобных тонкостях…

— Врёшь.

— Как вам будет угодно, рьеси, — склоняет голову слуга брата. На взгляд Лекки — совершенно неубедительно.

Она вздыхает и чуть ускоряет шаг. Нет, она не забудет своих вопросов, но, пожалуй, отложит на более поздний срок. Хотя бы до того момента, пока вся память предков не станет её. Тогда-то уж Дайл не сумеет отвертеться от разговора.

Во всяком случае именно об этом она думает, когда входит в дверь флигеля. Пока переодевается. И потом, пересказывая дяде и маме подробности разговора с… магом. Лекки ни за что бы не подумала, что дядя Кьятт решится договариваться с магами! Да, конечно, он принял помощь бродяги, но то было совершенно иное! А теперь же… Или не все представители древних родов Исверы так уж категорично настроены против магии? Интересная мысль, бесспорно.

Лекки облокачивается на перила, ограждающие веранду от сада, и размышляет о том, что же именно пытается сделать дядя. Свергнуть власть? Похоже на то. Но. Но ни один жреческий род не имеет права владеть народом Исверы! Для этого есть совершенно другие роды. И народ попросту не примет подобного. Как и того, что это было совершено при участии магов… Так что же хочет сделать дядя? И мама — раз уж она поддержала своего брата.

Лекки вздыхает, выпрямляется и ударяется обо что-то. Сзади раздаётся возглас. Она оборачивается и видит Кайу, потирающую плечо.

— Извини.

Кайа отмахивается, так же, как и Лекки до того, опираясь на перила.

— Красиво… Вся эта зелень… знаешь, как мне не хватало её в Нахоше! А ведь до того никогда не понимала, зачем мама обязательно разводила дома цветы… пусть и не в таком количестве, как… Вот никогда и представить себе не могла, что один только белый это настолько утомительно.

— И тем не менее, ты по-прежнему против того, чтобы остаться здесь? — Лекки старается не замечать Книгу, выглядывающую из сумки, подвязанной к поясу Кайи.

— Ну, выбора-то у меня и нет, — вздыхает Кайа. — Так что — какая разница? Куда ты уходила сегодня утром? — без паузы задаёт она вопрос, не смотря при этом в сторону Лекки.

— В Эхтом. По делам. Не спрашивай. Это не то, что хочется обсуждать с кем бы то ни было.

— Забавно… Ты всё больше становишься похожа на… него. — Кайа запинается, но так и не называет дядю ни по имени, ни как-либо ещё. Верна себе. — И на маму. Жуткое сочетание, знаешь?

Лекки пожимает плечами, не желая продолжать этот разговор. Кайа окидывает её внимательным взглядом и начинает рассказывать. Про снег. Про холод. Про бродягу и его сестру, которая и не сестра ему вовсе…

— А кто? — спрашивает Лекки, припоминая, что вроде бы какой-то разговор тогда, в Нахоше, на эту тему был.

— Женщина, которую он от чего-то спас… я не вникала — от чего, — Кайа перегибается через перила и срывает веточку с мелкими цветками-звёздочками. — И называет именем своей мёртвой сестры… По-моему, это ненормально.

— Может быть, — уклончиво произносит Лекки, стараясь не задумываться о бродяге и его родственниках. Потому что это потянет за собой другие воспоминания. Которых толком-то и нет. А маяться, пытаясь собрать осколки того, что было на той стороне, ей не хочется совершенно. Так что она заставляет себя вслушиваться в слова Кайи.

То, что братья Берны Теннери оказались чудовищами в самом буквальном значении этого слова, даже не удивляет. Вот — ни капли. После всего, что она успела сейчас выслушать — про смерти сыновей Майгора, про Книгу и прочее — это такая малость, что не требует даже упоминания. Так что Лекки только кивает, наблюдая, как Кайа по одному обрывает лепестки у цветочков, укладывая их на кончик указательного пальца и позволяя ветерку уносить прочь.

— А Кайт?

— Он так и не рассказал, что именно с ним произошло, — невесело отвечает Кайа. — Я спрашивала. Едва не разругались с ним вдрызг… Молчит. Говорит — это только его дело. И всё. Я не знаю. Только то, что Йо тогда обвинила его… Не знаю. И, если честно, боюсь узнавать.

— Он хочет мстить?

— Как и я. Пусть он и запретил мне даже думать о мести Йо. Мол, это только его проблема… ага, как же! А то, что из-за неё я оказалась в Нахоше…

— Напомнить, что этому предшествовало? — вкрадчиво интересуется Лекки.

— Могу напомнить, что именно она тогда мне сказала и почему, — скалится Кайа. Так, что Лекки опять начинает сомневаться в том, что Кайа не способна принять душу зверя. Слишком уж у неё выходит… правильно.

— Сказала только для того, чтобы либо спровоцировать тебя, либо сорвать своё дурное настроение, — пожимает плечами Лекки, тоже срывая ветку. — А ты послушно сделала всё, что ей требовалось… Ладно, мы уже говорили с тобой об этом…

— И так ни к чему и не пришли, — кивает Кайа. После чего стряхивает с ладони последние лепестки, укладывает голую ветку на перила так, чтобы та лежала строго посередине, и, пожелав доброго дня, покидает веранду.

Лекки некоторое время рассматривает крохотные цветочки и думает, что, вероятно, проблем от близнецов ещё будет немало. Впрочем, это не значит, что… ничего не значит.

Она вздыхает, укладывает свою ветку поперёк оставленной сестрой и идёт к двери, ведущей в здание.

***

Мессет. Лоскут Майгор. Южные сады.

Моря из поместья не увидать. Да и нет никакого желания его видеть, если уж на то пошло — за все двадцать семь лет своей жизни Йеррет был на берегу от силы раз пять. И то — сопровождая Йо. Он всегда предпочитал, как сейчас, найти укромный уголок на одном из ярусов сада и вслушиваться в то, как движется мир. К сожалению, сейчас его уединение нарушено присутствием Ноэра. И, хоть это и неправильно, но нет-нет, да и закрадывается мысль, что брату было бы лучше найти себе иное место для того, чтобы жаловаться на раны. Которые, безусловно, страшны, но… Да, по словам семейного целителя, да и самого отца, левый глаз Ноэру уже не восстановить. Хотя шрамы на щеке убрать всё же можно. И тем не менее…

Йеррет вздыхает и пытается вникнуть в смысл тех строчек, которые читает уже в двадцатый, вероятно, раз, постоянно сбиваясь из-за одного только присутствия Ноэра. Это всегда так было — и Ноэр, и все остальные ныне мёртвые браться приковывали к себе внимание. Даже если этого не хотели. И в их присутствии всегда было так сложно сосредоточиться хоть на чём-то…

— Ты можешь просто сказать, что тебе неприятно моё общество, а не сверлить взглядом страницы книги, — резко заявляет Ноэр, с раздражением отставляя в сторону тарелку с превращённым в совершенно неаппетитные лохмотья апельсином, плавающем в выдавленном соке. Есть это уже точно невозможно. Но стоило так измываться над совершенно ни в чём неповинным фруктом?

— Ты придумываешь, — морщится Йеррет, тут же мысленно коря себя за нерешительность. И почему у него не выходит на равных разговаривать с братьями? С тем же хагом Шайессом это получалось прекрасно, пусть и не оставляло ощущение, что тот не более, чем забавляется. Но, по крайней мере, не было желания забиться в самый тёмный угол и не привлекать к себе внимания… — Я совершенно не…

— Не смей мне лгать! — Ноэр выпрямляется в плетёном кресле и, забывшись, отбрасывает с лица специально отрощенную при помощи чар длинную чёлку. Сразу же понимает, что сделал, и возвращает её назад, но Йеррет успевает заметить пустую глазницу, для которой сейчас создают искусственный глаз из хрусталя. И старается никак не показывать своё отношение к этому, чтобы не спровоцировать брата. — Ты всегда терпеть не мог ни меня, ни братьев. Стоило нам появиться, как ты тут же сбегал… что, слишком хорош для такого общества, как мы? Перестань вести себя как размазня и выскажи всё, что думаешь о нас, трус!

— То, что я не хотел… и не хочу ссориться с тобой, ты считаешь трусостью? — тихо спрашивает Йеррет, закладывая страницу книги сорванным листом бурой лианы, оплетающей колонну. От резкого тона Ноэра вновь начинает набирать силу головная боль, которая, казалось бы, почти сошла на нет за то время, что он провёл в саду. — Ноэр, ты — мой брат. Я люблю и тебя, и Йо, и наших братьев, но…

— О, избавь меня от этого жалкого бреда! — Ноэр взмахивает рукой, запрещая говорить. Йеррет чувствует, как чары сковывают его, забивая гортань вязким комом. Йеррет заставляет себя дышать ровно — чары подобного рода, как правило, только усиливаются, если поддаться панике — и старается незаметно для брата ослабить их. — Прибереги его для отца.

С этим словами Ноэр поднимается из кресла, перевернув тарелку с истерзанным фруктом, и покидает сад. Йеррет переводит дыхание, с трудом сбрасывая с себя чары брата полностью. Всегда это было сложно. Даже не понять толком — почему. Он вздыхает, думая, что надо позвать служанку, чтобы прибрала здесь — сок из-под перевёрнутой тарелки растекается некрасивой лужей, частично впитавшись в скатерть. А ещё стоит сообщить отцу и целителям, что Ноэр отказывается следовать установленному для него режиму. Не дай Сёстры, это приведёт к ухудшению его здоровья!

Йеррет осторожно, чтобы не растревожить больную ногу, спускается по внешней лестнице в нижний сад, занимающий едва ли не три четверти всего поместья, сворачивает на неприметную тропинку и невольно ускоряет шаг, стремясь как можно быстрее проскочить показавшуюся справа беседку, сейчас пустующую. В ней, помнится Ланно и Герт обожали уединяться с девушками. Приличными и не очень. Когда по отдельности, а когда и вместе… Что и говорить — беседка расположена вдали от посторонних глаз и довольно удачно находится неподалёку от одной из, как правило, неиспользуемых калиток… Теперь встречи прекратились — некому их устраивать. Йеррет тяжело вздыхает, заставляя себя не смотреть вправо.

Он настолько увлекается воспоминаниями о том, как, кажется, Герт однажды — ещё до того, как они с Ланно сообразили приспособить для своих развлечений беседку, попался на глаза мачехе в компании вульгарной девицы — по словам мачехи, которая так и не смогла подобрать хоть какое-то слово, чтобы описать данную… хм… особу при том, что хоть сам Герт, хоть любой из братьев ни мгновения не сомневался в том, кем она являлась… что не заметил, как тропа оборвалась, упершись в калитку.

Йеррет выскальзывает из неё и направляется напрямую через холмы к «воронке», что соединяет Небесный Сад и Горький Приют. Хотя это не он должен сейчас туда идти… Совсем не он.

Ворота Приюта открываются, стоит только прикоснуться к ним кончиками пальцев. Ждут. Она всегда ждёт. И его и… Ноэра. Который, кажется, и вовсе позабыл о собственной невесте. Впрочем, уже и не невесте — брат разорвал помолвку, как только относительно пришёл в себя. Послал ей письмо, не пожелав даже сказать о своём решении лично. И как только Алеанна Лайнор продолжает общаться после этого с Йерретом? Он качает головой, быстро пересекая длинную дорогу, отгороженную от остального мира рядами кипарисов. Поднимается по слишком неудобным для него ступенькам и входи в дом.

Тихо. Пусто. Что и понятно — в огромном, рассчитанном на большую семью особняке теперь проживает слишком мало людей. Даже слуг практически нет. Впрочем, Йеррету не требуется помощь слуг, чтобы отыскать хозяйку дома. Он без малейшего колебания поднимается на второй этаж и входит в кабинет последнего хага Лайнора. Хотя кабинетом пустое помещение с единственным столом около огромного в пол окна назвать сложно. Во всяком случае Йеррет не смог бы хоть на чём-то сосредоточиться в таком месте. Хотя, по-видимому, молодую хозяйку Приюта это ни капли не смущает — она поднимает голову от бумаг, разложенных на столе, и приветливо улыбается. Йеррет, как и всегда, думает, что в лучах заходящего солнца, просвечивающего сейчас кабинет, короткие волосы, выбившиеся из простой косы, похожи на золотистое чуть светящееся облачко.

— Йер? Не ожидала тебя сегодня. Что-то случилось? — уже бывшая невеста старшего брата поднимается из-за стола и расправляет складки на светлой юбке. Улыбается приветливо.

— Нет, ничего. Просто захотелось тебя увидеть, — честно признаётся Йеррет, чувствуя, как краснеет под тёплым взглядом лиловых глаз Леа. — Да и вряд ли ещё появится случай попрощаться.

— Так ты всё же уезжаешь? — Леа проходит к двери, предлагая следовать за собой. Йеррет послушно идёт, стараясь выдерживать полагающуюся нормами приличия дистанцию. Хотя, увидь его здесь, в доме юной девушки хоть кто-то… Можно только порадоваться, что Приют находится в довольно уединённой части <i>лоскута</i>. — Мне казалось, ты не хочешь этого.

— Не хочу. — Йеррет не видит смысла отрицать то, что им обоим прекрасно известно. — Но отец болен, как и Ноэр, а проигнорировать коронацию… Мы не можем себе такого позволить — подобного оскорбления королевской семьи не простят даже учитывая наше с ними родство.

— Как он? — Леа толкает дверь, проходя в кухню. Такую же светлую и почти пустую, как и кабинет.

— Плохо. Его явно продолжают терзать боли, но… Злится на всех, обвиняет. Так и ищет повода устроить скандал. — И это ещё одна причина, почему стоит хотя бы на время покинуть Майгор. Не считая того, что отец так и не успокоился. Даже после смерти троих сыновей и увечья четвёртого он продолжает интриговать. Вот прямо сейчас в поместье присутствуют несколько пришлых королевских магов. И о чём они договариваются с отцом — остаётся только догадываться. И надеяться, что всё это не приведёт к ещё большим потерям в семье… Хотя — куда уж больше?!

Леа печально вздыхает. Приподнявшись на носочки, с некоторым трудом снимает с верхней полки две чашки и разливает в них отвар каких-то трав. Йеррет так и не сумел запомнить — из каких, хотя Лае не раз подробно рассказывала. И даже показывала их в отделённом от прочего сада участке.

— Может, стоит переставить чашки на полку ниже? — предлагает он, делая первый глоток. Горячая волна прокатывается по телу, заставляя блаженно улыбаться. И это при том, что, несмотря на самое начало весны, уже десятый день стоит влажная удушающая жара.

— Знаешь, раньше мы каждое утро собирались здесь. За столом, — печально улыбается Леа, от чего Йеррет жалеет, что не прикусил язык вовремя. — Папа всегда расставлял чашки и разливал чай. Никогда не позволял делать это прислуге. И мы рассказывали друг другу, что собираемся сделать за день — обязательно! И чтобы без мухлёвок!.. А вечером за этим столом каждый рассказывал — сумел ли выполнить обещание…

Йеррет делает ещё глоток, желая себе провалиться сквозь землю.

Они молча сидят за столом до тех пор, пока сумерки не сгущаются в кухне, делая все предметы размытыми, неясными. Тогда Йеррет поднимается из-за стола и, неловко попрощавшись, покидает Приют.

Не он тут должен быть. В доме, где почти не осталось людей. Йеррет невесело усмехается, думая, что теперь-то он в полной мере понимает Леа.

А ещё о том, что надо обязательно приказать Эстору или Ланнере время от времени навещать хозяек Приюта и проверять — всё ли с ними в порядке.

…Спустя два дня он покидает поместье. Верхом, чтобы хоть как-то прийти в нормальное состояние… пусть это и не лучшим образом скажется на травмированной ноге… и настроиться на необходимость находиться в высшем свете Кепри — тот ещё гадюшник, если вспомнить все рассказы Йо.

Он прокручивает в голове последний тяжёлый разговор с отцом. И с братом. И ещё неизвестно, какой из них был труднее. Если с братом всё понятно — все их разговоры в последнее время сводятся к одному и тому же… и это при том, что Йеррет так и не набрался смелости высказать Ноэру то, что он думает по поводу того, как тот поступил с Леа… надо думать, в этом случае всё могло бы окончиться дракой и хорошо если без применения чар… то вот отец… То, что он ни в какую не желает успокоиться — пугает. И почище, чем агрессия Ноэра. Последний хоть открыт в своих намереньях. А что опять задумал отец — та ещё загадка. Йеррет корит себя за то, что предпочитал всё это время не принимать участия в интригах отца, занимаясь лоскутом и общением с Леа. А ведь матушка так просила!

Интересно — хагенн Теннери в курсе планов отца? Вероятно — да. И, похоже, их всё устраивает. Ну, разумеется! Когда главный конкурент за влияние при дворе и не только — Йеррет ни на мгновение не поверил в тот образ, что носили представители этой семейки в высшем свете… в отличие, вероятно, от остальной семьи… — сам основательно роет себе могилу, можно только радоваться и делать всё, чтобы тот ни в коем случае не сошёл с этой дорожки… и лопату в сторону не отставил. Йеррет стискивает пальцы на поводе. О, конечно, он ни мгновения не сомневается, что хаг Шайесс сказал ему правду — на семье Теннери нет крови его братьев. Но в то, что те уж совершенно непричастны… взять того же несчастного кузена, погибшего от рук хага Шайесса, или то, что Йо совершила такой глупый поступок явно не по собственному желанию… хотя это не выйдет доказать. Йеррет переводит коня на шаг. Нет смысла торопиться. Всё равно он успеет. Но сейчас можно пойти на поводу у нежелания оказаться в столице — слишком там шумно, слишком людно. Это Йо чувствует себя там в своей стихии, да и братья, кажется, считали за счастье оказаться в салонах высшего света Кепри, но Йеррету там уж точно нечего делать.

Он поворачивает коня к площадке быстрого пути — перебираться через перевалы сейчас, когда они всё ещё занесены снегом, невозможно. Если только нет желания замёрзнуть насмерть, конечно. Но он выбирает самый дальний от Кепри город, какой возможно, чтобы оттянуть момент встречи со столицей и насладиться путешествием — кто знает, когда ему в следующий раз удастся побывать за пределами <i>лоскута</i>? Пусть он и не стремился к такому никогда. Но всё же это может быть интересным. Если не сталкиваться с людьми по возможности, конечно.