Том 1. Глава 1, в которой Лин попадает в другое место, теряет яблоко, и видит скелеты

«Если вы это читаете…

На самом деле я не знаю, что значит, если вы это читаете. Я собираюсь, если выберусь отсюда, напечатать эту историю на каком-нибудь литературном сайте под видом фэнтази, и если вы читаете этот рассказ там, значит, я выбрался. Если же у меня не получится… Возможно, кто-нибудь прочитает этот документ в музее, под витринным стеклом.

Для начала скажу пару слов о том, кто я и как я сюда попал.

Мне девятнадцать и я… чёрт его знает где. Или, правильнее было бы сказать «когда»? Но, всё по порядку, так как спешить мне уже некуда и заняться, кроме этих записей, тоже нечем.

Меня зовут Лин, а фамилия не важна. Она имеет китайские корни, и я достаточно наслушался по этому поводу, пока учился, так что не хочу её повторять – плохие ассоциации. Всё же, не любят у нас в стране эмигрантов.

Несмотря на то, что наша семья весьма состоятельна, всё детство я часто болел, поэтому бо́льшую часть времени занимался с приходящими учителями на дому, и вырос необщительным, но хорошо образованным юношей. У меня было худое, некрасивое лицо, тонкая астеническая фигура, рост, на пару сантиметров не дотянувший до метра семидесяти и абсолютный музыкальный слух. Что касается голоса, он у меня чистый и звучный, неплохого диапазона и не сломался в подростковый период, а усердные, даже фанатичные тренировки в сочетании с абсолютным слухом, привели к тому, что владею я им в совершенстве.

Почему я написал о своей внешности в прошедшем времени? Потому что, зная о моей мечте стать певцом, родители на моё совершеннолетие подарили мне целый комплекс пластических операций, которые не только исправили природные недостатки моего лица, но и создали эффект такого совершенства, которое встречается разве что на страницах манги или у персонажей компьютерных игр. В общем, теперь, когда все отёки и период восстановления прошли, из зеркала на меня смотрит такое чудо, что спросонья я не всегда узнаю́ в нём себя. Пластический хирург с гордостью говорил, что исключительная, доходящая до уродства худоба моего прежнего лица послужила основой, благодаря которой ему и удалось создать этот шедевр. И я с ним согласен.

Всю жизнь, сколько я помню, у меня было трепетное отношение к совершенству, в любой области. И если с голосом проблем не было, то внешность до операции меня удручала. В те редкие моменты, когда я между болезнями всё же ходил в школу, то сильно огребал от одноклассников, а насмешки и презрение окружающих больно ранили моё самолюбие. Я мечтал, когда вырасту, стать айдолом, и вот тогда они все поняли бы как были неправы!

Годы шли, я окончил музыкальную школу по классу вокала, но вовремя понял, что айдолом мне не бывать – всё же здоровье не позволяло часами скакать по сцене наравне с прочими здоровыми парнями. Я подумал и решил, что карьера сольного певца – тоже неплохо, особенно если ориентироваться на народные инструменты и этно-стиль. Ещё через несколько лет я уже играл практически на всех народных инструментах – не идеально, но вполне уверенно.

В общем, до начала этой истории я представлял собой существо ангельской внешности и с ангельским голосом, и несмотря на то, что нормальным парнем меня назвать было нельзя, я чётко знал чего хочу и как этого достичь. И, конечно, моя «повёрнутость» на стремлении к прекрасному, всё же превышала некий разумный предел, присущий обыкновенным людям и мешала мне жить.

В период реабилитации после пластики я вынужден был много сидеть дома и по больницам, где и пристрастился к компьютерным играм, а потом и к тусовке фанов-косплееров по этим играм. Эти люди изо всех сил пытались приблизиться к идеалу, пусть и в одной, узко выбранной области! Я стал встречаться с ними в реале и в их компании впервые почувствовал себя хоть немного на своём месте, а окружающие если и пялились на меня, то теперь не на меня одного. Я нашёл свою социальную нишу, в которой общество безболезненно разрешало мне находиться. Это меня и подвело…

Однажды мы поехали с ребятами за город, чтобы помочь знакомым снять видео для их музыкального клипа в фэнтази-стиле. Съёмки предстояло проводить в старом заброшенном храме, который находился на вершине скалы. Пока я поднимался по тысяче ступеней, которые туда вели, чуть не умер от отдышки и с трудом представлял, как остальные поднимут туда съёмочное оборудование и протянут кабели для прожектора и вентиляторов, но они справились. В шуме и суете приготовлений я едва выглянул за перила нависающей над пропастью веранды – окрестности были скрыты туманом и ничего особенного я не увидел, только на сердце появилась тоска, будто ты идёшь навстречу тому, чего невозможно избежать, как бы ты ни хотел… Но я отмахнулся от этой мути, так как между предчувствиями и логикой всегда выбирал логику и старался действовать по плану.

Ребята всё приготовили: посреди пустующего зала с обрушенной крышей расставили свечи, начертили какие-то знаки на полу и затянули старый напев, подвывая ему на флейтах. Мои друзья-косплееры в костюмах средневековых воинов попрятались в нишах стен и за большими камнями, готовясь выскочить в кадр, как только прожектор осветит моё появление. Я же, в костюме Небесной Девы стоял на самом краю обрыва, из храма это должен быть очень красивый кадр, я прикидывал. И вот, включили переносной вентилятор, который взметнул и заставил развеваться ленты, волосы и полы одежд, из храма раздалось душераздирающе атоничное подвывание флейт и речитатив напева, вспыхнул свет прожектора и… меня, наверное, смахнуло порывом ветра, как мне показалось. Свет в глаза, ветер и чувство длительного падения…

***

Очнулся я от того, что солнце слепило глаза сквозь прикрытые веки. Было холодно и жёстко. Я медленно сел, оглянулся и долго не мог понять, где я и что происходит.

Вокруг был тот же полуразрушенный зал храма, где вчера проходили съёмки, но ни одного человека рядом не было. Сквозь пролом стены и обрушенной части крыши внутрь зала падал веер лучей из солнечного света, смешанного с лёгким туманом – было так красиво, что я даже не сразу понял, что, вообще-то, странно, что я один. Почему все уехали, а меня оставили здесь?

Я поднялся, разминая затёкшее от холода тело и отряхивая пыль и грязь со своего белоснежного костюма – к счастью, ни переломов, ни серьёзных ушибов я не заметил, хотя после падения со скалы они должны быть неизбежны… И тут сердце у меня ёкнуло: если я упал со скалы, то как оказался в зале? И… где все? Почему же они меня оставили?!

Пока я думал над этим, солнце поднялось выше, туман рассеялся, и я увидел, что зал храма не совсем пуст. Да, людей не было, но на полу было множество человеческих скелетов и усохших мумий в истлевшей одежде. Кажется, тогда я потерял сознание во второй раз…

                                                                         (иллюстрация от Elliar)

***

Человеческая психика – довольно гибкая вещь и может приспособиться ко многому. Не знаю, как восприняли бы увиденное люди прошлых веков, но я, дитя двадцать первого века, воспитанное на фильмах о зомби, хоррорах и компьютерных играх, довольно быстро, буквально за полдня смирился со страшным соседством и пошёл осматривать место, в котором оказался. Похоже, это был разрушенный буддийский монастырь на вершине скалы. Некоторые иссохшие трупы в остатках оранжевых облачений и росписи на стенах подтверждали эту мысль.

Собственно, от монастыря остался только этот зал, очевидно, другие строения откололись и рухнули в про́пасть во время землетрясения или оползня, но что убило людей и почему они не убрались отсюда, я понять не мог – за порогом, так же как и вчера, виднелась длинная лестница из тысячи ступеней, которая змеилась по скале и уходила за поворотом вниз.

Недолго думая, я подхватил полы своего длинного костюма, чтоб не споткнуться, и направился к ней: мой айфон не разбился, но показывал отсутствие сети, но внизу, у подножия скалы должна быть в паре километров станция железной дороги, оттуда, даже без денег, я уже мог добраться до цивилизации… Но ушёл я недалеко – выход из зала преграждала полупрозрачная радужная плёнка, как у мыльного пузыря на свету, а за ней, на площадку у входа поднимались с лестницы какие-то страшные, грязные и злые люди. Увидев меня, они завопили, потрясая кулаками и… метнули в меня копьё. Оно на секунду зависло в радужном свете, который преграждал проход, и упало, будто откинутое пружинистой преградой. По ту сторону.

Люди удивились, но кинулись в дверь. Но тоже не смогли пройти – радужная преграда не пускала их.

Только тогда они чуть успокоились и посмотрели сквозь эту завесу на меня.

И медленно опустились на колени…

***

Дела мои сейчас обстоят так: во-первых, я убрал все скелеты и трупы под одну стену зала, их оказалось двадцать два и не все из них были монахами… Во-вторых, я немного разгрёб изломанную мебель и соорудил из неё у противоположной стены что-то типа лежанки или «домик бомжа», поскольку ночи здесь холодные и спать на камнях невозможно. В-третьих, в одном из уцелевших шкафов я нашёл миску и подставил её под сочащуюся среди камней струйку воды за пределами зала, на том обрыве, куда я становился для съёмки. А поскольку это место не просматривается от входа в зал, где теперь бессменно дежурят пугающие меня люди, там же приходится и оправлять природные надобности. В-четвёртых, я очень голоден, а еды никакой нет. И заняться нечем. И спуститься по лестнице я никак не могу, потому что там сидят… эти люди.

Но я нашёл в том же шкафу стопку старой бумаги, кажется, ручного изготовления, кисть и брусок сухой туши.

Пусть простят меня предки, но записываю эту историю я не иероглифами, а на английском, так больше шансов, что её поймут те, кто (и если!) её найдут. Потому что, честно говоря, не думаю, что без еды я тут долго продержусь. И по ночам очень холодно и сыро, вряд ли мой организм сможет это долго терпеть.

Как же тяжело писать кисточкой! И надо экономить бумагу – писать мельче, новой мне взять негде. Но, это – меньшая из всех моих трудностей…

***

Сегодня мои «надзиратели» привлекли моё внимание жестами, поклонами и почтительными криками, которых я, впрочем, всё равно не понял, но подошёл к дверям посмотреть, в чём дело.

Они притащили мне корзинку с фруктами и поставили у самой завесы. Я посмотрел, и хоть рот тут же наполнился слюной, а желудок скрутило голодным спазмом, отошёл к своему «письменному столу» из доски, положенной на камни и, придерживая длинные рукава своего уже далеко не белоснежного костюма увиденным в исторических фильмах жестом, продолжил писать, макая кисточку в разведённую водой тушь. Мои наблюдатели затихли, таращась на это действо. Мне кажется, они никогда не видели грамотных людей, которые умеют писать.

Почему я так думаю? Даже не знаю… Эти мужчины… Мужики… Не знаю даже как сказать, раньше я таких в жизни не видел – даже последние бомжи, которые мне попадались были намного чище и… утончённей? – этих субъектов, сторожащих вход. Они ещё не старые, но возраст я определить не могу, настолько они грязные, грубые и с плохими зубами, когда скалятся в улыбках. А одежда вообще… Покрашенная природными красителями, но выцветшая на солнце и засаленная и заношенная до такой степени, что… при всём моём голоде, подходить ближе, чем на три метра я не рискую, потому что при взгляде на эти лица и эту одежду, желудок у меня поднимается к горлу.

И всё же, эти… гоблины принесли мне еду…