Глава 4, в которой Лин подшучивает над слугами, тоскует по дому, и учит чужой язык

Теперь, спустя три недели моей жизни в этом месте, я понимаю, что удивило тогда, за первой трапезой моих гостеприимных хозяев. Мой голос и манера разговора. Я понял это потому, что изо всех сил пытаясь выучить их язык, повторяю всё, что слышу от окружающих, будь то старый лекарь, слуги или генерал. Единственный, за кем я не могу повторить, это Принц, потому что в моём присутствии он не говорит, да и вообще, редко бывает дома. Что же касается их языка, ему свойственен сильный половой диморфизм, то есть, женщины пищат и чирикают, как птички, мужчины же рычат как собаки.

В наше время остались лишь слабые отголоски этого, в корейском языке, и больше всего эта тенденция сохранилась в японском, я же, слыша столь сильный «разброс» звучания одних и тех же слов, не могу воспринимать их серьёзно, мне кажется что все окружающие сговорились изображать комиков в театре и это тем более смешно, что исполняется на полном серьёзе. Так что, повторяя фразы вслед за служанками, в двух вариантах, «чирикающем» и «рычащем», я не только сам развлекаюсь, но и заставляю девушек сдержанно хихикать, закрываться ладонями и убегать. Мужчины-слуги воспринимают мои эксперименты с меньшим юмором, они гневно сверкают глазами и хмурят брови. Когда же я говорю своим настоящим, «средним» голосом, в ступор впадают и те и другие.

***

Пошёл второй месяц моего пребывания в этом доме и я с пятого на десятое могу понять, о чём идёт речь в разговоре. Благодаря тому, что за ворота меня не выпускают, приходится тратить восстановившиеся силы на то, чтобы мешаться у всех под ногами и вникать, как здесь всё устроено.

Старый лекарь, господин Ши, взял надо мной опеку и бо́льшую часть дня я провожу с ним, стараясь быть полезным. К кухне и готовке генерал запретил меня подпускать, к здоровущим и страшным живым лошадям я и сам стараюсь не подходить, а вот помогать господину Ши, толочь травы в ступке или вытирать пыль на полке со свитками – очень интересно. Старик благожелательно ко мне настроен и позволяет рассматривать картинки на шёлке и бумаге, терпеливо повторяя названия того, что там нарисовано, от цветов и растений до животных, людей и мифических существ.

Пользуясь случаем, я попросил у него бумагу и тушь и продолжил свои записи. Господин Ши часто смотрит, как я пишу, но лишь качает головой и поглаживает седую бороду, глядя на незнакомые ему закорючки английского алфавита.

***

Генерал и Принц появляются дома не каждый день, похоже, они на пару проводят объезды территории, патрулируя её то ли от разбойников, то ли от злобных пришельцев из моего времени. Эти рейды занимают по два, три, а то и четыре дня и возвращаются мужчины грязные, молчаливые и серые от усталости, однако, отмывшись и выспавшись, снова уезжают.

Вначале это положение дел казалось мне странным, почему высокородные господа сами занимаются патрулированием? Но, потом я понял, что в этом есть смысл. Деревенька возле подножия скалы совсем маленькая, наверное, и сотни жителей не наберётся, да и то, каких жителей! Крестьяне – не воины, к тому же часть из них женщины, часть старики и дети, так что, подвергать их опасности? Они должны работать и обеспечивать продуктами и себя и поместье, и слуги в этом поместье, хоть их и не много, тоже из деревни. Единственные, кто выглядит способными профессионально управляться с оружием и достойно встретить опасность – сам Принц и генерал Пак. Но за что же их сослали в эту дыру? И почему с ними нет хотя бы минимального отряда настоящих воинов?

***

Несмотря на то, что я вроде бы, хорошо устроился, по вечерам на меня накатывает тоска. Ложатся спать здесь рано, с заходом солнца, развлечений никаких, и меня, «сову» из двадцать первого века, начинает глодать информационный голод и печальные мысли.

Вот и сегодня, глядя на последние лучи солнца, окрасившие багряно-оранжевым развалины монастыря на высоком шпиле скалы, я представил как в моём городе зажигаются фонари, витрины и вывески магазинов переливаются неоновыми огнями, а бесконечный поток машин на дорогах сверкает белыми и красными фарами. И, как там родители? Что им сказали? Как они восприняли мою пропажу? У матери слабое сердце, а отец хоть и выглядит снаружи суровым деловым человеком, на самом деле добрый и чувствительный, надеюсь, он поддержит мать…

За спиной тихо всхрапнула лошадь. Я обернулся и увидел в сиреневых сумерках Принца, одной рукой он держал коня под уздцы, в другой был только что снятый шлем. Сальная прядь волос не столько закрывала шрам, сколько чёрным ручьём размазалась по половине лица, лезла ему в глаза, закрывая обзор. Конь устало опустил голову и фыркнул, а Принц глянул туда, куда я смотрел, на меркнувшую в закатных лучах вершину скалы, потом снова на меня, и отвернулся, потянув коня к выскочившему из дома конюху. На заднем плане, в прозрачной синеве вечера, в ворота въехал генерал и тяжело спрыгнул с лошади.

Я поднял руку и вытер невесть откуда взявшуюся мокрую дорожку со щеки.

Как же я невыносимо хочу домой!

Кажется, я никогда не привыкну к этому грубому миру, где пахнет навозом, любое бытовое дело занимает вдесятеро больше времени и усилий и нет электричества. Как я устал от постоянного напряжения и страха сделать что-то не так! И я по-прежнему боюсь за свою жизнь и не понимаю как себя вести… По большому счёту, я здесь то ли военнопленный, то ли заложник, то ли домашний зверёк, которого держат из милости, но никак не член общества. Смогу ли я им стать? Вписаться в этот странный мир?

Если бы это от меня зависело, я бы предпочёл в ту же секунду вернуться домой…

***

После этой неожиданной встречи во дворе я спрятался в своей комнате.

Ещё в первый день мне выделили небольшую каморку, после того как я наотрез отказался ночевать в одной комнате со служанками и полночи сидел в коридоре. Комнатка эта раньше была гардеробной, там стояли парочка расписных сундуков для одежды и столик со множеством керамических баночек и плошечек. Ночью мне было не до исследований, но утром я обнаружил внутри сундуков женскую одежду, не такую, как у служанок, а более дорогую и изысканную, а в баночках – тени, тушь и румяна, видимо, остатки косметики с тех времён, когда в доме жили дамы, которые ей пользовались.

Заглянувшие утром служанки пытались мне что-то объяснить, но я не понимал, тогда пришёл старик-лекарь и с горем пополам, жестами, объяснил мне, что я могу пользоваться тем, что найду. Множество раз поклонившись, как заводная игрушка, я всё же донёс до него, что мне нужен такой же наряд из штанов, нижней рубахи и длинной накидки, как у него.

Озадаченный господин Ши принёс мне ворох мужской одежды разных цветов, из которой я подобрал то, что меня хоть как-то устраивало – нечто среднее между нарядом самого́ лекаря и домашней одежды Принца, и категорически отказался от уродливой полупрозрачной чёрной шляпы, как непременного атрибута мужского костюма, оставшись в белом, с жемчугом, парике. Единственное, чем я решил воспользоваться из условностей в отношении внешности, подвёл тушью глаза, глядя в маленькое отполированное бронзовое зеркальце, и то, только потому, что после перенесённых на скале тягот выглядел слишком бледно, как зомби, не для светского общения с высокородными господами. Первый раз моё появление в таком виде вызвало удивление, но постепенно все привыкли и стали называть меня «госпожой Лин», независимо от того, подводил я в тот день глаза или нет, мне же просто понравилось дурачить слуг, сбивая их с толку, да и какой пол мне было более выгодно изображать я так, пока, и не понял.

После нечаянной встречи с Принцем, когда он застукал меня за созерцанием «моей» скалы, в доме царила сдержанная суета: слуги носились с вёдрами тёплой воды, а с кухни доносились вкусные запахи и приглушённый звон посуды. Спустя некоторое время к моей двери подошли, и голос одной из девушек прочирикал, что господин Ши приглашает госпожу Лин присоединиться к ужину.

– Не «госпожу», – проворчал я, – просто Лин. Сейчас иду…

Сквозь тонкие раздвижные двери комнаты, где должен был проходить ужин, слышались тихие голоса. Не знаю почему, но я замер на месте, вслушиваясь.

– Вы уверены, что мы поступили правильно, господин Ши?

– Почему нет, генерал? Хуже не стало.

– Потому что хуже – уже некуда…

– Э, говорить так – гневить Небеса, генерал Пак! Терпение, дорого́й друг.

– Да, терпение…

В коридоре появилась служанка с подносом, уставленным пиалами и я вошёл вслед за ней. По тому, как взглянули на меня будущие сотрапезники – старик-лекарь с улыбкой, генерал с хмурым вниманием – было понятно, что речь шла обо мне. Поклонившись, я скромно сел на указанное место, а когда прибыл Принц, мы молча начали есть. Вернее, присутствующие начали есть, я же больше вертел палочки в руках, чем ел, смущённый и встревоженный тем, что услышал.

– Госпожа Лин, вам скучно? – вдруг спросил Принц. Голос его был тихий и сдержанный.

– Н-нет… господин. И я – не «госпожа».

– Вы из бедной семьи? – приподнял бровь Принц. – Из простолюдинов?

– Нет, моя семья богата…

– Это хорошо, госпожа Лин, иначе я бы подумал, что вы нас обманываете, – он перевёл взгляд на генерала, а потом на лекаря. – Я видел несколько инструментов в доме, кто-нибудь может сыграть за трапезой?

Лекарь с генералом многозначительно переглянулись, и господин Ши поспешно встал, поклонившись.

– Мой Принц, я сейчас же это выясню.

Вскоре он вернулся в сопровождении одной из служанок и каягына, который та стала терзать за струны деревянными от волнения и малого опыта, пальцами. Я посмотрел на лица своих сотрапезников – генерал был слишком бесстрастен, старый лекарь перестал излучать благодушие и улыбаться, Принц поджал губы и наклонил голову, отчего влажная прядь волос, призванная закрывать шрам, свесилась ниже подбородка, делая его похожим на типичного героя манги, прорисованного тушью резкими и ломаными линиями.

– Вам нравится, госпожа Лин? – спросил он.

Наверное, пришло время быть любезным и вежливым, благо кое-какой словарный запас мне это уже позволял, но, чёрт возьми!..

– Нет, мой Принц. Эта музыка убивает мои уши.

– Э? – невольно вытаращился генерал.

Принц… покраснел, а старик лекарь внезапно разразился мелким дробным смешком, прикрыв рот.

– Почему вы так сказали, госпожа Лин? – спросил лекарь, лучась морщинками смеха.

– Простите. Потому что я не знаю, как зовут молодого господина, а вы называете его так.

– Нет-нет, госпожа Лин, я думаю, молодой господин не будет возражать против такого прозвища, – и старик снова захихикал, непонятно чему радуясь. – Я про музыку. Почему вы сказали именно так?

– Простите. Когда слуги резали кур, они употребляли именно это слово. «Убивать». Эта музыка убивает мои уши. В чём ошибка?

Теперь кривился и генерал, пытаясь сдержать улыбку.

– Это слово, дорогая госпожа Лин, именно «резать», как при резке кур, «убивать» звучит по-другому. Вы сказали: «Эта музыка отрезает мне уши»!

– Вот как. Это правда.

Двое мужчин переглянулись и засмеялись, хлопая себя по коленям и сплетая два тона голоса. Я же смотрел на Принца – улыбнувшись и лишившись привычной маски угрюмой сдержанности и напряжения, его лицо стало обаятельным и странно красивым, даже несмотря на шрам. Душа перешла границы тела, содержимое выплеснулось за грань сосуда.

Никогда, ни до пластической операции, ни после, с моим лицом ничего подобного не происходило.

Мне стало грустно на этом празднике жизни. А ещё, у стены сидела девушка-служанка и прикусив губу, смотрела на это веселье, не зная, играть ей дальше или уже хватит. Ей тоже было печально, что никто не оценил её стараний.