5. Тише, мамочка, не плачь
Меня разбудил тихий плач. Сначала подумала, что мне просто приснилось. Но, открыв глаза, поняла, что звук доносится из соседней комнаты. А там же мама...
Я редко видела маму плачущей. Это совсем на нее не похоже. Обычно слезы она заменяет молитвой, и это жутко раздражает. Но что-то вдруг изменилось.
Нашарив тапки у кровати, вышла из комнаты и решительно отправилась в мамину спальню.
Она сидела в постели, вся съежившаяся, несчастная. В свете ночника слабо поблескивали ручейки слез. От присущей ей надменности не осталось и следа. Но что показалось мне самым странным, она не пыталась осенить себя ни крестным знамением, не окропить святой водой, не сжимала в руке распятие, не бубнила молитв, словно позабыла о своей религиозной фанатичности. А в глазах вперемешку со страхом я увидела отражение настоящей жизни, истинных чувств, неприкрытых набожностью.
Я опустилась рядом с ней на постель, коснулась рукой ее плеча. Она вздрогнула и посмотрела на меня.
— Мама, — тихо произнесла я.
— Он приходил, — выдохнула она, всхлипнув, — Я видела его во сне. Я столько времени не хотела вспоминать о нем. Но он сам пришел. Сам! — она снова всхлипнула.
— О ком ты?
— Он... твой отец.
Никогда в жизни моя мама не заговаривал о моем отце. Даже когда я, будучи маленькой, донимала ее расспросами, она ни словом не обмолвилась даже о его имени, отчество мне досталось от дедушки, который умер еще до моего рождения. Не было никакого отца. Можно было подумать, что была зачата непорочно. Став старше, я перестала спрашивать, решив, что скрывается за этим до боли неприятная история. И вот теперь она просыпается в слезах, внезапно его вспомнить.
— Он сделал тебе что-то плохое?
Мама отрицательно помотала головой.
— Я не могу о нем говорить. Не могу. Мне запрещено. Но он обещал не являться. Обещал!
— Но это же всего лишь сон, — попыталась ее успокоить, но она не реагировала, — Расскажи мне о нем, мама. Почему ты так испугалась?
Она резко выпрямилась, изменившись в лице. В глазах мелькнула ярость. Рука сжала мою ладонь, и мама прошипела:
— Даже имя его непроизносимо! — и снова зарыдала, но ненадолго. Она утерлась рукавом и посмотрела на меня уже спокойным взглядом. Кажется, истерика отступила.
— Может быть, тебе что-нибудь принести? Чай заварить?
— Не надо, — она помолчала, потом вдруг сказала, — Прости меня. Но я не могу об этом говорить. Даже слова такие произносить — грех, — а потом вдруг добавила, — Ты должна увидеться со своей бабушкой. Должна это увидеть.
— Увидеть что? — кажется, сегодняшней ночью нет предела удивлению. В отличии от отца, даже имя которого оказалось непроизносимым, о существовании бабушки я знала. Как знала и о старой ссоре, после которой мама прекратила с ней всякое общение. Мне тогда было года три, наверное, но я помню красивую женщину в темном облегающем платье с абсолютно седыми волосами. О причинах ссоры я не знала, мама всегда была скрытной, а я сама вспомнить ничего не могла. Просто однажды мы перестали ходить к ней в гости. Об этих редких визитах я ничего не могла припомнить, нравились они мне или нет, но они были, а потом вдруг прекратились. Какое-то время я даже думала, что бабушка давно умерла, но изредка от нее приходили открытки, которые мама выбрасывала, а после долго молилась перед образами.
— Ты должна туда поехать. Должна! — она снова вела себя как одержимая, но эта одержимость не имела ничего общего с религиозной.
— Может быть, ты объяснишь мне в чем все-таки дело? Причем тут бабушка и мой отец? Я ничего не понимаю.
— Не могу. Мой язык связан, — и она вдруг зашептала молитву.
Больше ничего внятного я от нее не услышала. Мама впала в странное состояние. На вопросы отвечала молитвами и цитатами из Библии. Это было жутко, но я привыкла к ее фанатичности.
Вернувшись в свою комнату, я так и не смогла уснуть. Читала до рассвета, прислушиваясь к звукам, доносящимся из маминой спальни. В какой-то момент мне даже показалось, что я слышу два голоса. Показалось, конечно...
