Он — Дэвид. Это имя он выбрал себе сам, когда еще был живым. Когда был нужным, полезным, злобным. Он прожил не такую уж плохую жизнь лабораторного образца. Но он вышел из повиновения и отказался убивать по приказу ученых и военных. И был заточен в капсулу на многолетнюю заморозку.

    «Я — Дэвид» годами билось в его мозгу. Он так боялся забыть себя. Боялся исчезнуть в собственной памяти. Боялся раствориться и потеряться в вечном сне и холоде. Капсула была на всякий случай заморожена в специальном отсеке подземной лаборатории. Люди никогда не отпускают уже созданное. Люди никогда не выпускают из своих загребущих рук хоть малейший намек на оружие.

    Капсула с большой надписью красной краской «A4ZXF», покрытая инеем от холода, внезапно содрогнулась. К ней пришел давно забытый сигнал, содержащий код подъема в верхние ярусы лаборатории. Замороженный в ней объект уже не подавал признаков жизни, перестав дышать, но автоматике было все равно. Она выполняла заданную десятилетия назад программу.

    Дэвид умер. Он умер очень давно. Сначала все процессы в его организме замедлились до такой степени, что он делал один вдох в десять минут, а сердце билось раз в минуту. А затем от дикого холода он полностью перестал дышать и сердце его остановилось. Дыхательные отверстия закрылись плотными промерзшими мембранами, всеми силами спасая тело от ужасного холода. Пасть, полная острых зубов, была плотно прикрыта, а на губах застыл иней.

    Черная корона рогов на голове была промерзшей, как и весь панцирь на теле. Он перестал дышать пятнадцать лет назад. И сейчас, когда капсула двигалась, ее скукоженный в невероятный комок ног и рук обитатель не подавал признаков жизни.

    Капсула медленно проехалась по конвейеру до точки подъема, беззвучно скатилась в большой грузовой лифт, автоматика сама выбрала нужный этаж. Все было запрограммировано очень давно. Лифт остановился на нужном этаже, механические руки робота подняли капсулу и вложили ее на новый конвейер. А доехав до пункта назначения, конвейер замер, уже другой автомат поднял капсулу и положил ее в специальный размораживающий отсек. В процессе не было задействовано ни одного человека. В этой старой, вычеркнутой изо всех документов, лаборатории сейчас не было ни одного сотрудника. Входы и выходы тщательно охранялись, но после случившейся многие годы назад катастрофы сюда не заходила ни одна живая душа.

    Капсула распалась на две половинки, более ничем не сдерживая Дэвида, который не реагировал на смену температуры. Датчики взялись считывать состояние подопытного, и через несколько минут на небольшом экране засветилась надпись: «Объект мертв».

    И поскольку дальнейшими процессами управляли люди, и заданных алгоритмов больше не было, автоматика погрузилась в спящий режим. А сам Дэвид стал потихоньку приходить в себя.

    Первое, что он понял — он жив. Парадоксально, странно, нереально, но жив. Он не дышал, сердце не билось, голода не было. Как не было и злобы, усталости и отупения. В голове стало так тихо и хорошо, до звона в ушах.

    Дэвид поднял тяжелую от отросшей короны голову и стукнулся о переборку отсека. Корона мешала, и он, не долго думая, взялся отпиливать ее длинными когтями. Через несколько минут ненужные рога остались валяться в размораживающем отсеке, а Дэвид неуверенно поднялся на дрожащие ноги. Тело все еще слушалось плохо. Вот только сам он не знал, что на экране напротив его отсека все еще мигала надпись: «Объект мертв».

    Дэвид медленно прошелся по отсеку, поднял когтистую руку, повертел перед глазами, а после единым движением выбил старое, уже не сдерживавшее его стекло. Откуда в нем брались силы, он не знал. Все, чего ему хотелось — тепла и какого-то своего закутка, желательно попросторнее, чем небольшая капсула.

    Он медленно потрусил к выходу, рассматривая такие знакомые надписи на стенах и экранах. Да, вот и настал тот день, когда мертвый посмеется над… мертвыми. Он подошел к дряхлому скелету у какого-то громоздкого аппарата. Скелет был облачен в полуистлевший белый халат, зато противогаз на его черепушке сохранился идеально. Под костяком бывшего ученого чернела странная маслянистая лужа, будто с него просто стекла вся плоть. Дэвид потыкал когтем ребра скелета, и те хрустнули, осыпаясь в прах. Да, люди хрупкие существа. Интересно, какой из их опытов стал последним? Что именно убило этих ученых и не грозит ли оно ему?

    А поскольку выяснить это все он не смог, то решил найти хоть какую пищу и убраться прочь из этой вонючей лаборатории со спертым воздухом и запахами химии, мертвечины и гнили. А еще дико воняла плесень — в лаборатории сломалась вентиляция, что-то где-то текло, стены отдавали сыростью и мокрыми пятнами, и Дэвиду такое окружение не нравилось абсолютно.

    Он долго блуждал по отсекам, по темным и слабо освещенным кое-где уцелевшими лампочками коридорам, заглядывал в разные двери, иногда выбивал непрозрачные стекла… Иногда натыкался на трупы ученых или солдат, выглядевшие почти идентично — скелет в луже маслянистой жидкости, часто в противогазе, солдаты попадались с оружием в истлевших руках. Нашел было склад с пищей, но большинство брикетов уже испортилось, а вскрытая банка с тушенкой выглядела так отвратно, что Дэвиду перехотелось есть. Ненадолго, но достаточно, чтобы покинуть склад.

    Постепенно его тело приноравливалось к отсутствию необходимости дышать — можно было втягивать немного воздуха в дыхательные отверстия, чтобы различить запахи, но вонь в закрытом помещении отбивала всякое желание дышать. Можно было съесть консервы, но самому Дэвиду хотелось чего-то более свежего.

    До выхода он добрался уже тогда, когда снаружи начался рассвет. Он замер на краю выбитого им же люка и наконец-то с наслаждением вдохнул свежий, но к сожалению, очень холодный воздух. Дэвид зевнул во всю пасть, разминая мышцы и демонстрируя множество острых клыков, и облизнулся длинным языком. Он чуял воду и пищу. И он одним мощным прыжком выбросил свое тело наружу, в холодный морозный воздух, которым уже не обязательно дышать.

    Гибкое длинное тело взметнулось над забором вдали от мигающих теплой и вкусной жизнью сторожащих лабораторию людей. Нет, их есть нельзя. Они наверняка заразны, как и все обитатели лаборатории. А вот что-то меньшее вполне сгодится.

    Дэвид потрусил в лес вихляющей походкой на двух ногах. Он больше ассоциировал себя с людьми, чем с теми безмозглыми существами, которых когда-то называли его собратьями. Да, у людей нет когтей и хвоста, но у них есть разум.

    Снаружи было холодно. Под ногами серела и белела какая-то холодная крошка. Дэвид зачерпнул рукой холодное крошево и слизнул. Довольно буркнул, понимая, что это такая спрессованная вода и взялся таким образом пить. А утолив жажду, отправился на поиски пищи. Холод вскоре перестал донимать его, не отмораживая ноги и руки. По пути Дэвид поймал несколько мелких зверьков, и первоначальный голод потихоньку стихал.

    Неширокая, засыпанная снегом дорога вывела его через лес к какому-то маленькому домику довольно неожиданно. Присыпанный снегом, тот не отличался от привычных сугробов, а потому Дэвид просто перепутал. И сильно об этом пожалел. На пороге домика играл детеныш людей. Маленькая девочка в ярко-розовой курточке и в теплых ботиночках лепила что-то из снега и приговаривала тонким голоском слова из песенки.

    Дэвид повторил, высовывая голову из-за небольшого сугроба. А девочка, вместо того, чтобы продолжить свое занятие, вдруг громко и пронзительно завизжала. Дэвид пораженно опустил голову в знак покорности — он не хотел беспокоить человеческого детеныша и даже есть не хотел, ему было просто любопытно. Но детеныш не унимался, крича: «Папа! Папа!», и взрослый человек не замедлил явиться.

    Высокий крепкий мужчина сжимал в руках ружье, и Дэвид оскалился. Вот значит как? Он просто мирно шел. Убивать людей нельзя, но сколько раз он нарушал этот запрет, когда человек переступал черту? Черное отверстие дула уставилось ему прямо в лицо. Дэвид согнулся и зашипел, отступая. Он все еще плохо говорил, а замороженное горло отказывало повиноваться.

    — Дружжжшшш… я дружшшш… — шипел он, поднимая руки в привычном жесте повиновения и опуская голову.

    Выстрел прозвучал неожиданно, а через мгновение его грудь опалило болью. Что-то злобное кричал человек, выл его детеныш, но Дэвиду было плевать. Он ухватился рукой за грудину, ощущая, как тело выталкивает пулю, но сам он скорее по привычке упал. Холод обжег щеку там, где панцирь был относительно тонким. В левое дыхательное отверстие на плече набился снег…

    Он постарался медленно и почти незаметно для людей отползти назад с помощью хвоста и упираясь ногами. Пуля выпала на снег, окрашивая его синеватой кровью. Рана стремительно затягивалась, зато внутри обострился голод. Понятно: рана — голод. Связь ясна.

    Разум слегка туманился от голода, но у Дэвида хватило ума отползти в сугроб и вдоволь нализаться снега. Да, теперь от пули его не покорежило, как раньше. Он втихаря пощупал грудь, прислушиваясь к происходящему снаружи. Люди затихли, а жаль. Именно сейчас ему хотелось как никогда презреть запрет и задрать маленькое визжащее чудовище. Даже не съесть — гадость какая! А просто выпотрошить, чтобы не визжало и не глушило звук. Но Дэвид — не люди. У него есть разум. И, в отличие от людей, мозги на месте.

    Пролежав пару часов в тишине в снегу, он выполз наружу и собрался обратно в лес обустраивать себе логово и ловить живность. Дэвид — не люди. Он уже умер. Время и другие подопытные отомстили людям сполна. А он хочет просто жить. Жить так, как раньше не получалось. Самостоятельно.

    Цепочка корявых следов на снегу медленно исчезала под снегопадом. Ветер и крупные снежинки заметали все свидетельства существования ксеноморфа-лича…