Пальцы протоптали дорожку по пыльным тарелкам. Металлический звон поднялся в воздух, и Эзра чихнул.

Он отшагнул от барабанов. Залюбовался гитарой, лежавшей на скомканных одеялах. Кажется, одна из немногих вещей Влада Лиса, что хранились в квартире, и та — ютилась, как бездомная, среди пыли и грязи в ремонтируемой студии.

— Бросили тебя, да? — улыбнулся Эзра и поднял гитару.

Он не умел играть. Не знал даже нот. Мама пару раз бралась его учить, но он был слишком мал, чтобы что-то понять.

Ладонь смела пыль с белых линий. Пыль осыпалась на пол.

Совсем недавно, буквально за два дня до отлета в Горький, Эзра посмотрел довольно старое видео, можно сказать, семейное. В нем отец — Мика Муэрте — в полутемном зале нищей квартирки отбросил жестяную банку с пивом и, вытерев подбородок о ремень гитары, сказал в камеру: «Слушай!»

Эзра поправил ремень на плече и поднес пальцы к струнам.

Во всем музее было тихо. Пока.

Мама снимала видео пьяными руками, отчего картинка сильно дрожала. Но это и не важно. Важно то, какую музыку играл отец. Сами врата ада раскрылись, чтобы Эзра услышал вой волка, за которым гонится дьявол.

«Ну, разве я не прекрасен?» — спросил в конце отец, и видео кончилось.

Что знал Эзра о гитарах? Почти ничего. Позор семьи, нечего и сказать. Разве что…

— Посмотрим, что я умею, акустическая гитара? Ты же акустическая?.. Вроде…

Эзра зажал две струны. Прошелся ногтями сверху вниз. Резко громко и незвучно страшно.

То случайное видео из случайной коробки, хранившейся под кроватью мамы, задело Эзру. «Как такое чудовище может играть сказочно?» — думал он из раза в раз: за долгим ужином, за быстрым завтраком, во время перелета из Парадайза в Истарию.

Эзра рассеянно глядел в иллюминатор, пока в голове вертелось одно сравнение, одна метафора, один смысл.

Волк, гонимый дьяволом.

Эзра повторил съедавшую мысли фразу и вновь прикоснулся к струнам.

****

Неразборчивый почерк. Опять неразборчивый. И здесь тоже.

В тихой комнате на огромном матрасе Матвей листал толстую тетрадь с заголовком «Вновь Заколдованные. Том 2». Дядя Влад разрешил трогать музейные экспонаты и делать с ними все, что вздумается. «Это твое наследство», — сказал дядя Влад, когда Матвей спросил разрешение, прежде чем вытащить из-под стекла несколько тетрадок.

Все написанные книги Макса Остина хранились в личной библиотеке Матвея. Он знал каждую чуть ли не наизусть. Часами размышлял, что хотел сказать папа вот этой темой, вот этой фразой или вон тем персонажем.

Матвей представлял продолжение первого тома «Вновь Заколдованных», ведь второго не было, а сюжет требовал завершения.

Продолжение было, Матвей теперь знал. Вот оно — в этих тетрадях. В зарисовках и планах. Почерк, увы…

— Здесь вообще что-то на дореволюционном, — прошептал Матвей и перелистнул страницу.

Пока Ника сильнее уходила в кинорежиссуру, Матвей все чаще посматривал в сторону сценарного и писательского мастерства. Как знать, может, ему суждено стать великим прозаиком? Или…

Матвей присмотрелся к записям. Начертание чисел ему знакомо. Да и слова рядом, вроде, тоже. А вот что дальше — не понятно.

Все требовало расшифровки. Без помощи мамы и дяди Влада ему не справиться.

Матвей оторвался от записей, подтащил к себе сумку, лежавшую позади на прохладных белых простынях. Раскрыл ее и спрятал тетради внутри. Свое наследство он заберет.

Как только Матвей застегнул сумку, его осенило: «Мы не просто родня. Мы — соавторы».

****

В нескольких сантиметрах пронесся парнишка на самокате, Ника и не вздрогнула, твердо держала видеокамеру в руках. Вслед за парнишкой проехал еще один, но уже медленнее. Он остановился, поправил козырек бейсболки на затылке. Косо улыбнулся Нике, один раз прокрутился на месте и поехал дальше.

Пауза.

Надувая пузырь из жевательной резинки, Ника проскочила через дорогу под сигналы электромобилей. На родине она бы такую глупость не совершила.

Отсняв еще пару кадров с прохожими, Ника пошла вдоль улицы.

Улица разделяла два района: азиатский культурный центр, где все здания выкрашены в розовый, и жилой район, где каждый дом покрашен в синий. На одной из «синих» улиц когда-то жил Максим Волков, Ника как раз туда направлялась, но немного заплутала.

Город со странным вкусом Горький. Здесь люди говорили на русском языке, но Ника чувствовала себя инопланетянкой. «Вот и верь потом, что один язык — одна культура», — хмурилась Ника, ища через объектив камеры урну, чтобы выплюнуть жвачку.

На что рассчитывала Ника, садясь в самолет? Что легкая курточка убережет от сентябрьского ветра, а ее добрая улыбка разговорит любого, вытащит из людей эмоции для нового фильма? Она не Мотя, не ее брат, и климат в Истарии совсем не парадайзовский.

Поймав в кадре очередной недовольный взгляд, Ника поднесла палец к кнопке выключения на камере и замерла в нерешительности.

«Какой путь, такой и очерк, разве нет?»

Камера продолжила работать.

****

Умный телефон зашелся регги в третий раз, но Эзра предпочел игнорировать звонки, пока уши не устанут от той нескладчины, что он выдавал на гитаре.

Он играл долго, хватило бы на средний концерт известной группы, но все еще плохо.

«Не игра, а лажа».

Эзра ускорил темп в надежде на то, что руки обессиленно повиснут, и он как музыкант будет повержен.

Пальцы горели, на этом все.

Прикрыл глаза. Образ ненавистного человека маячил из угла в угол в пляске с гитарой. Злость заставляла Эзру хаотично водить по струнам.

«И он — мой отец? Самый плохой человек на планете — и виртуоз?»

— Давай же! — вскрикнул Эзра. Он топнул ногой и резко раскрыл глаза.

Гитара проклята, иначе Эзра не мог объяснить одержимость.

«Я должен быть лучше отца. Во всем!»

Телефон в четвертый раз включил композицию входящего звонка. Или Ника почувствовала себя одинокой в чужом городе и хочет погулять с кем-то, или опять мама, оставшаяся на другом континенте.

«Да что со мной не так?!»

Будучи маленьким, Эзра спросил маму, почему она забросила рок. Мама ответила: «Мир — нечто большее, чем просто музыка».

Нечто большее, ага. Тогда какого черта он не может остановиться?

«Сдалась мне эта гонка!»

Запястья уже ныли, а уши пытались свернуться в тихом ужасе от какофонии.

Но Эзра не останавливался, будто от результата зависела вся его дальнейшая жизнь.

И он будет играть. Без знаний аккордов и ладов, без должной настройки.

Играть, пока из него не выйдет весь сок.

****

Зал выглядел безжизненно: вместо привычных дивана и кресел, которые Матвей видел на фотографиях, стояли стеллажи с вещами канувшей в бессмертие рок-группы. Впрочем, и с креслами, и с жильцами, и с мандаринами на полу зал казался Матвею безжизненным.

Не спасал это мертвое место даже полуторачасовой музыкальный хаос Эзры, доносившийся из распахнутой студии.

Не спасал и запах выпечки с кухни; дядя Влад готовил ужин, будто он жил здесь всегда, а не мелкий кусочек размером в год.

Слабо понимая, куда он идет, то ли к дяде Владу в кухню, то ли к книжным полкам рядом с аркой, Матвей перебирал ногами в медленном темпе. За целый день он просмотрел все, что его интересовало, и делать было уже нечего, кроме как мелкими шажками бродить по заселенной призраками квартире.

Все же шел он к полке.

Матвей аккуратно вытащил случайную книгу. «Лунное сердце» Чарльза де Линта пахла ветхостью.

Тетя Тая говорила, что часто берет те немногие книги, что остались от папы, поэтому они всегда чистые, непыльные. Эту книгу она, похоже, уже читала: торчала серенькая закладка-стикер с абстрактным котиком и книжкой.

Раскрыв книгу на странице с закладкой, Матвей обнаружил выделенный маркером текст: «Все-таки дом — не место, а люди».

И в тот же миг зал наполнился тишиной.

****

Ника на минуту опустила камеру, чтобы простроить маршрут до квартиры бати-мертвеца. Скоро закат, а им еще предстояло провернуть одно дельце.

Когда Ника почти разобралась с маршрутом, на экране появилось лицо Влада. Ника ответила на видеозвонок и, вытянув перед собой телефон, двинулась вдоль улицы.

— Как тебе мои волосы, папульчик? — спросила она.

Папульчиком Влад для нее был в шутку. Она говорила это скорее с издевкой, нежели с желанием признать, что так и есть — Влад заменяет ей отца. Ника считала такой вариант лучшим, чем называть его дядей, как Мотя.

«Папульчик» сел на кухонный подоконник и потер ухо. В отдалении Ника услышала что-то похожее на гитару в жуткой депрессии.

— Ужин почти готов, Ника, — сказал Влад, — через час уезжаем.

Ника надула губы, будто бы обиделась на то, что Влад не сделал комплимент ее волосам, двумя часами ранее окрашенным в розовый.

— По правде, я…

Ника хотела признаться, что заблудилась даже с навигатором, но Влад резко повернул голову и прервал:

— Я перезвоню.

Лицо «папульчика» исчезло. Довольная тем, что разговор длился меньше минуты — она не любила фейстаймиться —, Ника спрятала телефон в джинсах, подняла камеру и взглянула в видоискатель.

— И куда ты меня поведешь на этот раз?

****

Встревоженный дядя Влад выскочил из кухни и, переглянувшись с Матвеем, поспешил в студию.

Матвей положил книгу на место и побежал туда, где, казалось, музыка никогда не закончится.

Среди пыли и рваных одеял трясся Эзра, прижимая к себе гитару. С порванных струн стекала кровь.

Эзра ошарашенно пялился на свои пальцы и шептал:

— Я не хотел…

Влад снял с него гитару.

— Ничего. Давай-ка ты…

Он вывел Эзру из студии.

Матвей же сел рядом с некогда белой гитарой и слегка улыбнулся.

Было торжествующе тихо.

Тишина ласкала уши, но улыбался Матвей не этому.

Нет ничего привычнее, чем одержимость друга. Эзра тем и жил, что постоянно увлекался то одним делом, то другим. Он с головой погружался в что-то новое, неизведанное, и часто грозился не вынырнуть, утонуть, раствориться в молекулах.

Так Эзра учил эсперанто: прогуливая школу, игнорируя мать, друзей, еду, мир. Так он рисовал море, выращивал цветы, снимал репортажи и разбирался в барионной асимметрии Вселенной. Теперь так он играл на гитаре.

Эзра искал призвание, искал свой путь в жизни, пока остальные этот путь теряли.

****

Камера привела ее во двор синих девятиэтажек.

Хохочущая малышня столкнула с тропинки Нику и пронеслась в подъезд. Ника могла воспользоваться моментом — к черту домофон! зачем Владу лишние телодвижения? — проскользнуть через дверь, подняться на лифте — и «Здравствуй, папульчик! Скучал?»

Могла. Но не стала.

Ника взяла в кадр окно на девятом этаже. Кухня. Она почувствовала, что это точно окно кухни, потому что Влад и Мотя махали ей руками, о чем-то весело перешептываясь, и где им быть, как не в самом сердце квартиры?

Отличный кадр.

Из подъезда выбежала новая порция детей в сторону песочницы и качелей.

Сердце Ники кольнуло.

«Нет, — подумала она, — не отличный кадр. А…»

Пахло закатом и детством. Пахло щемящей тоской.

Всего на миг, глядя на веселые лица близких, Ника ощутила: она вернулась домой после долгого путешествия. Словно бы всю жизнь она прожила в вон той квартире, и почти каждое утро с рюкзаком на спине выходила из этого же подъезда, шла в школу, а вечером, в темноте, под козырьком, прощаясь, целовала парня. Поднималась наверх, шла в свою комнату и…

Такой была бы ее жизнь, если бы не… Если бы не случилось то, что случилось. История.

Подняв руку им в ответ, Ника опустила камеру.

Это был идеальный кадр.

****

Ника и дядя Влад, как всегда, были готовы к выходу. Стояли у вешалки, ждали, когда Эзра зашнурует кроссовки перебинтованными пальцами. Матвей скорее не обувался, поглядывая в зал, а прощался с залом, иногда вспоминая, что нога так и не втиснута в узкую кеду.

Дядя Влад сказал, что они сюда когда-нибудь еще приедут. Через годик, может, через два. Наверное, он говорил так, чтобы Матвей не вздумал забирать с собой абсолютно, нет, серьезно, абсолютно все вещи покойного Макса Остина, фейковой легенды с раздутым эго.

Нет, они уже не вернутся. Дверь на замок — отсюда навсегда.

****

Давно Влад так не волновался.

Еще бы. Когда он в последний раз был в этом клубе? Лет восемнадцать назад, осенью, когда «Биш-Би» здесь же, на этой сцене, умерла.

Гримерную наполнили люди: музыканты, среди них Тая Лист, вернувшаяся в рок-тусовку, техники, звукореж, пиарщица группы и их директор.

Скоро выход.

«Был бы я снова на этой сцене, если б не Тая? — размышлял Влад, разминая голосовые связки. — Не, я еще не на сцене, может, ну его — бросить гитару и уйти?»

— Что, Влад, — хлопнул по плечу басист, — как домой вернулся, да?»

И ушел на кресло, не дождавшись ответа.

«Как домой?» — изумился Влад.

Тая пригласила его в тур не как клавишника, но как гитариста и вокалиста, и песни в сет-листе — среди них хиты «Биш-Би». И клуб в Горьком — тот, на чью долю выпало признание Остина в смертельной болезни. Это ли — как вернуться домой?

«А ведь…»

Влад выступал здесь и прежде. Его первый раз — в этой гримерке, на этой сцене, перед этими же людьми, он не сомневался, что слушать их музыку могут только старые фанаты, что стали их раз и навсегда.

Нет, дом — это безопасность, ощущение, что все под контролем и никто не сорвет концерт очередной вестью о раке.

Значит, Влад не дома. Совсем-совсем не дома.

Тремор.

Дрожь в голосе.

Сильное напряжение.

Влад прикрыл лицо руками и подошел к зеркалу в шаге от него.

«Хотя чего смотреть, и так знаю, что раскраснелся!»

Тысячи выступлений перед публикой, усталость и скука — Влад привык ко всему. И привычное ему волнение уходило, едва он улыбался, выйдя на свет, зрителям и видел их ответ-улыбку.

А сейчас сработает? Выйдет, улыбнется — и все, мандраж спадет?

Влад сел на диван. Перед ним по столу прокатилась жестянка пива.

— Расслабься, — велел басист.

Первый раз. Люди не знали, чего от него ждать.

Все помнили и любили предыдущего музыканта — Юру. Выйдя много лет назад на сцену, Влад понимал, что никому он не сдастся, если будет тенью друга. Он должен затмить Юру. Хотя бы на время, хотя бы на эти два часа, пока он перед ними.

И он затмил. Своей болью.

Пальцы Влада коснулись прохладной жести. И откатили банку обратно басисту.

****

Концерт задерживался на три минуты, и Ника решила: самое время.

Мотя, Эзра и Робин, сынишка Таи, вместе с ней сидели в удобных креслах в ВИП-зоне, но Нику это совершенно не устраивало. Она недовольно притоптывала ногой. Злилась на Влада за то, что выдал им такие места.

— Это безопасное место, — сказал в ее сторону Робин, отговаривая от ее затеи перейти в партер к стоячим в тесноте слушателям.

Ника вскочила.

— Это рок-концерт, и я сваливаю!

Мотя неуверенно поглазел на Эзру, тотчас собравшегося за ней, и припустил следом.

— Робин, ты идешь? — крикнула Ника, опасаясь, что Тая даст ей просраться, если оставит Робина одного.

Робин насупился, но с места не встал.

Ну и отлично. Меньше народу — больше кислороду.

****

Матвей отдал билеты в ВИП-зону первым же согласившимся и протащился через толпу за розовыми волосами сестры — только их и видел.

— Держитесь ближе к центру, там звук лучше! — заявила Ника и скрылась из виду.

— Куда она? — Эзра ткнулся Матвею в плечо и ойкнул.

Над их головами пролетел дрон с камерой. Не нужно сомневаться — собственность Ники.

Толпа слилась в общем хоре, приветствуя на сцене рокерскую банду.

Свет погас, и Матвей решил, что будет держаться ближе к центру.

****

Первым, кого Эзра увидел на сцене, был Влад. Он встал в струнку возле микрофона, уронил голову, будто на шее нес неподъемный камень, и молчал на пару с гитарой.

— О нет, он плачет? — зашептали в толпе.

Влад смотрел себе в кеды, пока остальные музыканты собирались на сцене. Вряд ли он плакал.

Влад наматывал напряжение. Когда его собралось с огромный клубок, он поправил микрофон и закричал:

— ЭТО РОК, ТВОЮ МАТЬ!

И наконец Эзра услышал рев его гитары. Он был столь громким и яростным, что походил на рычание взъяренного волка.

И в мысли Эзры залетело новое сравнение, новая метафора, новый смысл.

Влад явно знал, что делать, если врата ада раскрылись.

Перед Эзрой на сцене волк прогонял дьявола.