Глава 28. Именем Сената и народа Британии!

Кер-Леон, Гвент. Несколькими часами раньше

Кер-Леон спал. Бледный свет луны освещал городские дома и каменные крепостные стены. Ночь была звездная, а значит, холодная. Разумные люди в такие ночи по улицам не бродят. Ну, разве что влюбленные — впрочем, кто сказал, что влюбленные так уж разумны? А еще — ночные стражники: этим-то деваться точно некуда! Кто же еще защитит спящих горожан и от вырвавшегося на свободу огня, и от крадущегося в темноте вора или грабителя? Хорошо все-таки, что прежний король Гвента Атруис ап Мейриг превратил в Кер-Леоне, в своем маленьком Риме, пожарную стражу в самую настоящую когорту вигилов!

Вот и сейчас вдоль внутреннего периметра городской стены, звякая железом, двигались три стражника. Двое из них, тучный низенький Марк ап Мартин и высоченный жилистый Теудур ап Пеулин, оба пожилые и бывалые, немало лет уже прослужившие в городской страже, степенно шли привычной дорогой, изредка перебрасываясь парой-другой слов. Третий вигил, двадцатилетний Тидно ап Педрог, самый молодой из дозора, брел чуть в стороне, кутаясь в черный с желтым форменный плащ и зябко поводя плечами. Иногда он нарочно замедлял шаг, а потом нагонял товарищей бегом в надежде чуточку согреться. Но теплее все равно не становилось. Не помогали ни пробежки, ни шерстяная туника, давеча купленная у забредшего в «Золотой Козерог» незнакомого мерсийца, ни выпитая там же, в каупоне, большая кружка доброго эля. Увы, уже который вечер подряд еду в «Козероге» подавала не юная Кати, а старая Брона, супруга Плегги, женщина, конечно, славная и уважаемая, но... Хоть и не могло быть такого никак, а все равно Тидно казалось, что прежде, когда эль наливала Кати, тот был и вкуснее, и забористее.

Тидно вспомнил хорошенькое личико Кати, обрамленное темно-русыми кудряшками, и печально вздохнул. Вот когда он теперь ее увидит? Угораздило же бедняжку так неудачно упасть и ушибить руку! А вообще, конечно, в городе в последнее время творились странные дела. Не раз и не два слышал Тидно от завсегдатаев «Козерога» о двух девчонках, разжегших драку в каупоне. Правда, сам-то он, придя туда на следующий день после той самой драки, уже ничего не застал — разве что поломанную мебель. А ведь одно дело узнать историю из чужих уст и совсем другое — увидеть всё собственными глазами!

Посмотреть, сказывали, тогда было на что. Почтенный Родри ап Ллин, видевший и даже утихомиривавший драчунов, божился: стоило только одной из девчонок, тощей да рыжей, запеть — и пикты тут же дружно набросились на ирландцев, да еще и вроде как не по своей воле: ноги сами понесли их в драку, а руки сами принялись месить несчастных. Отец Иероним из греческой миссии уже который день объяснял городским ротозеям, будто бы это не просто девчонки какие-то являлись в каупону, а самые что ни на есть демоницы из преисподней. Тидно не верил. Чтобы от одной лишь песни лишиться разума и ни с того ни с сего броситься в драку — где же такое слыхано? Да такие песни умеет петь разве что леди Хранительница! А с чего бы самой Неметоне вдруг являться в «Золотой Козерог»? То-то и оно! Правда, то, что и пикты эти, и ирландцы, и сами девчонки куда-то сгинули в ту же ночь, все-таки настораживало. Впрочем, с ирландцами-то вроде бы всё было понятно, да и то как посмотреть: обычных бузотеров к магистру оффиций не отправляют, а уж чтобы потом о них не было ни слуху ни духу...

От размышлений Тидно оторвал негромкий возглас почтенного Теудура:

— Стой! А ну-ка, замри!

Молодой вигил послушно замер: возглас явно адресовался ему. А пренебрегать указанием старшего в дозоре — искать себе на голову неприятностей. Между тем Теудур повернулся к шедшему рядом товарищу:

— Марк, ничего не слышишь? Мне кажется или нет?

Тот пожал плечами, остановился. Помолчал, прислушиваясь. Наконец задумчиво произнес:

— Не пойму. Вроде где-то конные. А может, мерещится. Давай-ка к воротам — мало ли что!

Теудур кивнул в ответ. Тидно тоже кивнул — хотя его вроде бы ни о чем не спрашивали. А лучше бы, между прочим, спросили: стук копыт он слышал вполне отчетливо. Звук доносился с запада, со стороны Ронды. Это успокаивало: Нортумбрия находилась далеко на севере, континент — далеко на юге, а больше опасностей ждать было неоткуда. Впрочем, и с Нортумбрией-то давно был мир, но, как говорится, излишняя осторожность не вредит...

Соображения свои Тидно придержал при себе: кому сейчас до них дело! Но тоже ускорился. Все-таки сейчас у юго-западных ворот было только двое вигилов — а встречать неизвестных конных всяко лучше впятером, чем вдвоем. Вдруг подумалось: а ведь когда-то давным-давно в крепости размещалось несколько сотен, а то и тысяч воинов! Впрочем, даже старожилы не могли припомнить тех времен. Тидно знал и любил свой Кер-Леон совсем другим — мирным, дружелюбным, радушно встречающим гостей. И за то, чтобы родной город оставался таким и впредь, Тидно готов был сражаться — с пожарами, с ночными разбойниками, а если понадобится — то и с вражескими воинами. А что на его долю за целых полгода службы не выпало ни одного потушенного пожара и ни одного пойманного грабителя — так всё еще впереди!

Когда поравнялись с воротами, к Тидно обернулся почтенный Теудур:

— Давай-ка наверх, мало́й! Одна нога здесь, другая там — глянешь, что за люди за стеной, и бегом обратно!

У Тидно от радости перехватило дыхание: наконец-то доверили настоящее дело! Пронесся вверх по лестнице — сам не заметил, как очутился наверху. Выскочил на стену между двумя башнями, аккурат над воротами. Всмотрелся в открывшийся сверху вид на окрестности.

В общем, успели они, кажется, вовремя. Кавалерийский отряд как раз поравнялся с амфитеатром и уверенно приближался к воротам. Всадники ехали открыто, не таясь: подкованные копыта цокали по мостовой, в лунном свете блестели наконечники длинных копий. На круглом щите переднего воина Тидно углядел темное изображение дракона. Облегченно перевел дух: свои! И стремглав кинулся вниз — докладывать об увиденном.

Теперь он наконец увидел привратников. Старик Мархелл ап Гладис сосредоточенно смотрел в окошко, врезанное в дубовую створку ворот: наблюдал за всадниками. Молодой Гуитир, ровесник Тидно, стоял чуть сбоку от Мархелла и сжимал в руке копье.

Между тем Теудур тихо подошел к Мархеллу, осторожно дотронулся до его плеча:

— Ну, что там?

Тот вздрогнул, резко обернулся:

— А, это ты?.. Пока не разглядеть. Пусть приблизятся еще. Если что, ударю в набат.

— Я дракона на щите разглядел — попытался встрять Тидно. — Нашего, вроде. Не желтый...

Теудур бросил взгляд на него, молча кивнул.

— Встали, — задумчиво произнес вновь прильнувший к окошку Мархелл. — Трое спешились, идут сюда. Шлемы камбрийские.

А затем снаружи раздался высокий женский голос, сразу и повелительный, и усталый:

— Именем Сената и народа Британии, отворить!

Мархелл отшатнулся от окошка. Спросил строгим голосом:

— Кто такая?

В ответ прозвучало гордое:

— Леди Вивиан верх Ллиувеллин, рыцарь дружины Святой и Вечной! Назначена временно исполняющей обязанности легата гарнизона Кер-Леона. Вот приказ!

Тидно изумленно уставился на глухую створку ворот, словно надеялся разглядеть сквозь нее говорившую. Та самая Вивиан! Имя отважной лучницы из дружины Хранительницы ставилось после Дин Гира вровень с именами рыцарей Артура. Трудно было даже представить себе ее здесь, глухой ночью перед запертыми городскими воротами. Шевельнулась вдруг неприятная мысль: уж не самозванка ли это?

Мархелл потянул Тидно за рукав. Шепнул тихонько:

— Посмотри-ка, мало́й! Глаза болят что-то, никак не разгляжу!

Про себя Тидно ухмыльнулся. Будто не знает никто, что почтенный Мархелл слаб в грамоте? Так нет же, опять хитрит — в который уже раз!

Однако же сделал вид, что поверил, — проявил уважение к старому служаке.

А когда глянул на подсвеченный странным бледно-желтым светом лист пергамента — остолбенел. Сначала увидел мелкие убористые буквы, совсем не похожие на размашистый почерк короля Моргана. А потом разглядел подпись — большую букву «N» с изящной завитушкой. И рядом с ней — узор, какой бывает, когда приложишь к листку смоченный в чернилах палец. Здесь палец был совсем маленьким, почти детским. И хорошо знакомым — по распискам Хранительницы.

Написано было всё честь по чести. Так Тидно почтенному Мархеллу и сказал. Тот стремглав бросился отпирать ворота.

* * *

Легендарная леди Вивиан оказалась совсем не такая, как Тидно представлял себе, слушая рассказы ветеранов о Берникийской войне. Вовсе не великанша, подобная Ахрен, сражавшейся на стороне Гвидиона ап Ллуда во времена старых богов. Наоборот, невысокая, щуплая — но жилистая и гибкая. Темные волосы с проседью, собранные в короткую толстую косу. Тонкий, чуть заметный шрам через щеку. И большие серо-зеленые глаза, обрамленные едва различимыми морщинками.

Леди Вивиан стояла перед все еще не пришедшими в себя вигилами. Из-под ее короткого кавалерийского плаща в свете факела серебром отблескивала легкая кольчуга. Двое рыцарей застыли чуть позади воительницы. А за воротами всхрапывали кони и позвякивало оружие.

Вивиан обвела вигилов взглядом — всех пятерых по очереди.

— Эй, воины! Кто из вас бывал в патриаршей миссии? Прово́дите без лишнего шума?

Неожиданно для себя Тидно сделал шаг вперед. Вытянулся, поднес кулак к виску. Представился, как положено:

— Тидно ап Педрог, клан Вилис-Нейрин! Эмитуларий когорты вигилов Кер-Леона!.. Леди легат...

Запнулся, тут же исправился. Продолжил, чувствуя, как щеки краснеют от волнения: — Конечно, провожу, леди легатесса! Бывал у греков в миссии не раз!

Леди Вивиан чуть улыбнулась, кивнула. Махнула рукой. Тут же в открытые ворота бесшумными тенями заскользили пешие воины в темных, сливавшихся с сумраком улиц плащах. Сначала Тидно даже показалось, что помощь его не особо и требуется: воины уверенно устремились к бывшей римской казарме, третий год служившей братским корпусом миссии. Вовсе не считавший себя неповоротливым увальнем Тидно едва поспевал за ними.

Но, оказалось, позвали его не зря. Едва воины в темном оцепили здание, леди Вивиан встала подле двери. Поманила Тидно к себе. Тихо, почти шепотом приказала:

— Ну, вигил, стучи! — и погрозила пальцем — не поймешь, то ли в шутку, то ли всерьез: — И чтобы никаких глупостей!

Тидно пожал плечами, хмыкнул. Уж предупреждать греков он точно ни о чем не собирался! Не нравились ему ни красноречивый пройдоха отец Иероним, ни подчеркнуто смиренный и благостный отец Софроний, ни тем более суетливые пронырливые служки, из которых добрая половина была никакими не греками, а самыми что ни на есть саксами и англами. И не просто не нравились, а не вызывали доверия. А почему — он и сам не понимал. Зато доверял Хранительнице. И теперь чувствовал: всё идет как до́лжно.

А потому Тидно решительно подошел ко входу в казарму и изо всех сил забарабанил в дверь.

Ждать пришлось недолго.

— Что надо? — изнутри послышался недовольный голос, по-гречески напевно выговаривавший камбрийские слова.

— Ночная стража! Отоприте! — Тидно произнес это как можно увереннее. Перевел взгляд на леди Вивиан — та одобряюще кивнула.

В двери приоткрылось маленькое окошечко. Изнутри мелькнул отблеск пламени, потом потемнело. Послышались шарканье ног и тихое бормотание. Наконец лязгнул засов.

Дверь приоткрылась совсем чуть-чуть, но этого хватило. Один из рыцарей с силой дернул ее — и под жалобный звон лопнувшей железной цепочки распахнул настежь. Тут же за спиной у Тидно вспыхнул странный желтый свет, обрисовал низенькую тучную фигуру, облаченную в темную рясу. Монах испуганно отшатнулся. Поздно: два воина метнулись к нему, прижали к стене. Тут же десяток рыцарей ворвался в здание, не дав опомниться находившимся там людям.

И гленской сталью зазвучал на всю казарму голос леди Вивиан:

— Именем Сената и народа Британии я, Вивиан верх Ллиувеллин, легат гарнизона города Кер-Леона, объявляю вас арестованными!

* * *

Сказать, что лежать в госпитале Эмлин не понравилось — не сказать ничего. Белые стены, резкие запахи лекарств, полные непонятных слов разговоры врачей — всё это чудовищно раздражало. Да и смысла там находиться она для себя не видела. Обезболивающим бальзамам не доверяла: лучше уж боль, чем обманное, вызванное зельем облегчение. А зажить ушибы и так заживут!

Еще сильнее угнетала неизвестность. С новостями в госпитале и так-то дело обстояло неважно, а Эмлин еще и поселили в отдельную палату. И о том, что происходило за пределами больничных стен, ей оставалось только гадать. Между тем из памяти никак не уходил обрывок бумаги из «Золотого Козерога».

Отдав леди Хранительнице ту записку, Эмлин могла бы с чистой совестью о ней забыть. По меркам своей прежней службы, она и так превысила свои обязанности. Более того, совершила тяжкое преступление! «Делай, что должен — свершится, чему суждено», — так давным-давно сказал кто-то из великих римлян, то ли Сенека, то ли Марк Аврелий, и то же вбивали в головы будущим скрибонам в школе сэра Эмилия. Эмлин оказалась хорошей ученицей. Поначалу она оберегала от опасностей леди Хранительницу, позже — ее дочь, а остальное ее не касалось. Самое большое, что было позволительно, — это доложить о замеченном непорядке комиту.

Однако несколько дней назад всё переменилось. Этайн, ее подопечная, решительно отказалась от личной охраны — и Эмлин, не числившая за собой никаких особых подвигов, вдруг оказалась в дружине Хранительницы, рядом с прославленными героями. Это было почетно — но неожиданно и непривычно. Жить как раньше — просто хорошо делать свое дело — уже не получалось. От рыцарей Круглого Стола ждали куда большего.

Когда Эмлин сообщила Этайн, что по просьбе родителей будет сопровождать ее в Мерсию, она сказала полуправду. На самом деле ехать вызвалась она сама — впрочем, упрашивать леди Хранительницу и сэра Тристана не пришлось. Оставить свою давнюю подопечную наедине с большим миром верная скрибонесса сочла бы предательством — а предотвратить поездку, как бы того ни хотелось, она не могла. А еще — Эмлин стыдилась себе в этом признаваться — это была попытка хотя бы ненадолго вернуться к прежним обязанностям и к прежней жизни.

Впрочем, из этой попытки все равно ничего не вышло. Дальняя дорога, череда сменявших друг друга новых и новых лиц — всё это разительно отличалось от привычной обстановки Кер-Сиди. Приходилось всё время быть начеку: опасные неожиданности могли подстерегать Этайн где угодно.

А потом Эмлин пришлось делать очень тяжелый выбор. На одной чаше весов оказалась безопасность доверявшей ей девочки. На другой — судьба всей Британии. Эмлин понимала: как бы она ни поступила, потом все равно нашлось бы за что себя укорять.

Так в итоге и вышло — хотя, казалось бы, доверить заботу об Этайн старому знакомому было замечательным решением. Как ни убеждала себя Эмлин, что Плегга — опытный и надежный агент, на сердце у нее все равно было неспокойно. А еще, сама себе удивляясь, она тревожилась за Орли, нежданно-негаданно ставшую для Этайн по-настоящему близкой и верной подругой. Зато о дочери батского шерифа Кудды Эмлин и думать не хотела, а если когда и вспоминала, то лишь с досадой: будь эта Саннива послушнее — глядишь, никому бы никуда ехать и не пришлось! Что без той поездки вряд ли бы так своевременно нашлась записка с тайнописью, в голову ей почему-то не приходило.

В общем, ничего удивительного не было в том, что уже на следующее утро Эмлин оставила госпиталь и явилась к леди Хранительнице — проситься назад в Кер-Леон. Выглядеть она старалась бодрой и отдохнувшей, шагала подчеркнуто твердо, героически преодолевая боль и одеревенелость во всем теле. Конечно, обмануть Хранительницу все равно не получилось: та сразу же углядела синяки под глазами и негнущиеся руки и ноги. Однако же обратно в госпиталь ее не отослала, лишь велела ехать в Гвент не верхом, а в колеснице, да еще и отправила туда с ней вместе троих скрибонов из дневной стражи, свежих и бодрых.

Колеснице Эмлин обрадовалась: будет в чем везти домой девочек! К тому же она оказалась боевой «росомахой» на стальных рессорах — шла легко, не тряско. Это было кстати: после недавней бешеной скачки Эмлин мучилась от боли, сидя даже на мягкой больничной койке. Так и отправилась она со своим маленьким отрядом в Гвент: сама — на колеснице, остальные — верхом. Дорога была хорошо знакомая: через Кер-Мирддин, через Лланхари, через деревеньку Брин-Деруэн с мостом через Таф. Ехали то рысью, то быстрым шагом. И все это время Эмлин упорно казалось, что они движутся слишком медленно и непременно опоздают к чему-то очень важному. Изредка отряд останавливался на привал — и тогда Эмлин устраивалась отдельно от остальных рыцарей, ложилась на траву и угрюмо смотрела на уходившую на восток дорогу. Умом понимала: лошадям нужно дать отдохнуть — но после потери верной Ночки сердцу не было дела до двух незнакомых упряжных.

До стен Кер-Леона добрались глубокой ночью. Неподалеку, возле амфитеатра, обнаружился устроившийся на отдых конный отряд. Приблизившись, Эмлин с удивлением узнала гвардейскую алу Глентуи: в лунном свете блестел бронзой и серебром ее штандарт — дракон, несущий крест. Мелькнула пугающая мысль: неужели гленцам пришлось отбивать город у мятежников? А если это так, то что же сейчас с девочками?

Сначала показалось, что опасения не напрасны: городские ворота, вопреки обычаю, были открыты, и возле них вместо обычного охранника-вигила стоял гленский гвардеец, закутанный в красно-зеленый плед. Вскоре, однако, нашелся и пожилой вигил в желто-черном клетчатом гвентском плаще: тот просто стоял неподалеку в тени арки, не бросался в глаза.

Вигил-то и заговорил с Эмлин первым: потребовал представиться. И то, что он произносил камбрийские слова с чуть шепелявым местным выговором, показалось добрым знаком: старая гвентская стража продолжала исполнять свои обязанности!

Преодолевая боль в ногах, Эмлин решительно соскочила на брусчатку. Протянула вигилу бумагу. Тот немного повертел ее в руках и передал гвардейцу. Гвардеец, осветив листок синим огоньком спиртовой зажигалки, долго рассматривал подпись и отпечаток пальца леди Хранительницы, потом вытянулся, прижал кулак к виску.

— Рис ап Ллойд, клан Вилис-Кэдман. Помощь требуется, леди рыцарь?

Мотнула головой. Спохватилась, коротко поблагодарила. Отдала вожжи Кею, самому молодому из ее спутников-скрибонов. Дальше пошла пешком. Двое других скрибонов, Идрис и Тревор, тоже спешившись, последовали за ней.

Сначала Эмлин медленно, на всё еще плохо повинующихся одеревеневших ногах миновала ворота. Отсалютовала запоздало вскинувшему кулак в приветствии старику-вигилу. А дальше, всё ускоряясь, направилась к «Золотому Козерогу» — по главной улице, мимо темных силуэтов новых домов и старинных римских казарм.

То там, то здесь она замечала светящиеся окошки: несмотря на глухую ночь, многие горожане не спали. Окна каупоны тоже светились. Этому Эмлин обрадовалась: авось не спит и Плегга!

Однако стучать в дверь пришлось долго. Изнутри слышались приглушенные голоса, и среди них Эмлин поначалу отчетливо различала знакомые хрипотцу и мерсийский акцент Плегги, однако открывать никто не торопился. А потом Плега вдруг замолчал.

Немного подождав, Эмлин ударила в дверь снова — изо всех сил, так, что затрещала дубовая доска. Крикнула:

— Отворить! Именем Сената и народа Британии!

Это помогло. Послышались шаги — мягкие, шаркающие, совсем не похожие на уверенную походку Плегги. Потом раздался недовольный женский голос:

— Подождите, сейчас открою!

Из двери выглянула дородная женщина в белой ночной рубашке. Исподлобья глянула на Эмлин. Не дожидаясь вопросов, сонно пробурчала:

— Нет мужа. Вчера к родне уехал. Далеко — на север, в Веогорну...

И замолкла на полуслове.

Скрибонов учили многому. В том числе и разбираться в выражениях лиц. По тому, как жена Плегги прятала глаза и облизывала губы, Эмлин сразу поняла: лжет. Вновь стало очень тревожно. Приказала женщине:

— Пропусти́те!

Предъявленная бумага подействовала: женщина посторонилась, жестом пригласила внутрь. И, уткнув взгляд в пол, прислонилась к стене.

В пиршественной зале тускло светила одинокая масляная лампа. Посетителей ожидаемо не оказалось. Зато у входа обнаружились двое мужчин — плечистый темноволосый здоровяк с висячими усами и щуплый белоголовый юноша, почти подросток.

Здоровяк сделал полшага навстречу Эмлин, однако глянул на поникшую жену Плегги, на стоящих позади Эмлин двух рыцарей — и молча отступил назад. Зато, чуть поклонившись, торопливо заговорил юноша:

— Я Снелла, сын хозяина. Вы леди Эмлин? Идемте, я провожу вас к отцу.

И направился в сторону кухни.

* * *

В кухне оказалось еще темнее, чем в зале. Единственная горевшая здесь лампа была совсем тусклой и нещадно чадила.

Плеггу Эмлин увидела сразу. Тот неподвижно сидел за столом боком к двери, положив голову на столешницу. В свете лампы маслянисто блестел его лоб — пожалуй, даже ярче, чем стоявший на столе пузатый медный кувшин. Рядом с кувшином в темной луже валялась опрокинутая набок глиняная кружка. Пахло вином, жареным луком и копотью.

Снелла остановился возле двери, задумчиво постоял. Нерешительно сделал шаг через порог, вновь застыл на месте. Наконец, смущенно отведя взгляд от открывшейся перед ним картины, проговорил на отрывистом наречии северных англов:

— Отец, к тебе пришли!

Плегга пошевелился, медленно поднял голову. Исподлобья глянул на Эмлин, пробормотал по-камбрийски:

— А, это ты? Хорошо, раз так... — и, переведя хмурый взгляд на Снеллу, продолжил по-англски: — Выйди-ка, сынок, и прикрой дверь. У нас тут с леди свой разговор.

Дождавшись, пока Снелла ушел, Плегга поднялся на ноги. Выдвинул из-под стола табурет, поманил Эмлин рукой.

— Ну здравствуй, Галчонок! Будешь?

И, не дожидаясь ответа, потянулся к кувшину.

От неожиданности Эмлин растерялась, замешкалась. Вдруг нахлынули старые, еще детские воспоминания. В школе сэра Эмилия у учеников были разные клички: Лис, Котелок, Трехглазый, Певец... Сама она, черноволосая, худенькая, вечно нахохленная, звалась в те времена Галчонком. А вот у Плегги прозвища не было: слишком взрослым он был уже тогда, чтобы им обзавестись.

Однако взяла себя в руки быстро. Села за стол. Спросила с вымученной усмешкой, предчувствуя неладное:

— Моим скрибонам тоже нальешь? Или погонишь их прочь, вслед за сыном?

Плегга криво ухмыльнулся в ответ, дохну́в хмельным перегаром:

— Да пусть пьют: жалко мне, что ли? Все равно в последний раз гуляю! Сама мне голову срубишь или кто из них?

У Эмлин сердце так и оборвалось. Раз уж Плегга приготовился к смерти, значит, стряслась беда с Этайн!

Виду, однако же, удалось не подать. Спросила спокойно, уверенно, словно сама и без того всё знала:

— Как это случилось?

Плегга махнул рукой. Устремив взгляд в точку, сбивчиво заговорил, мешая камбрийские слова с англскими:

— Прозевал я, Галчонок. Они рано утром ушли: все еще спали, и я тоже. Так из виду и потерял. Должно быть, к пиктам прибились... Ты не подумай, я всё, что поручено королем, делал. За контрабандистами вот следил — думаешь, это просто?.. Об одном прошу: ты хоть перед сыном меня не позорь! Раз я заслужил — ну, так и заруби тихо. Или лучше зелья какого-нибудь дай: ну, перепил старый Плегга да и душу господу отдал... Уж лучше так, а иначе... ну, каким он меня запомнит?.. Эх, да все равно ты ничего не поймешь, Галчонок: у самой-то, небось, у тебя детей так и нет!..

Должно быть, Плегга хотел сказать что-то еще, но вдруг запнулся.

Эмлин побледнела. Почувствовала: перехватило дыхание. Однако с собой справилась. Ровным голосом произнесла, медленно выговаривая слова:

— А ты умеешь быть жестоким! Впрочем, агенту иначе и нельзя — та́к ведь, дукенарий?

И замолчала, глядя в полные сразу и тоски, и пьяной удали глаза Плегги и не особо ожидая ответа.

Сначала глаза застил гнев. Потом стало доходить услышанное. И вдруг в голове вспыхнула радостная мысль: «А ведь Плегга сказал, что они ушли, а не погибли!» Сразу отлегло от сердца — может, даже больше, чем следовало бы.

Эмлин встрепенулась, выпрямилась. И подчеркнуто насмешливо продолжила, все еще чувствуя, как предательски дрожит ее голос:

— Только ты малость ошибся, Плегга! Я не считаю себя одинокой. Мне Великолепная — как дочь. Говори всё, что знаешь!

Плегга подошел к столу. Поднял валявшуюся на боку кружку, поставил на стол. Плеснул в нее темно-красной жидкости из кувшина. Придвинул к Эмлин.

— Выпей! Не бойся, не отравлю... Обожди, сейчас и этим... твоим рыцарям налью!

И, пошатываясь, направился к посудной полке.

А Эмлин рассеянно посмотрела на кружку и вновь погрузилась в размышления. Может, и к лучшему, что девочки ушли из этого города: кто знает, все ли здешние заговорщики обезврежены! Вдруг пришла на ум совсем уж неприятная мысль: а на чьей стороне король Морган — вдруг он поддержал греческих монахов? После давнего предательства кередигионского Клидога она, кажется, не удивилась бы и такому.

Мысль эту Эмлин решительно погнала от себя прочь. Задумалась над другими, более насущными вопросами. Вот куда направились Этайн и Орли — в шерифово поместье, в Бат или, может быть, прямо в Тамуэрт? Каким путем они двинулись — посуху или по Хабрен? И у кого теперь это всё выяснять — не у Плегги же, проспавшего всё на свете — и заговор, и девочек!.. Ох, только бы не случилось с ними что-нибудь по дороге!

Поднялась. Глянула на суетливо рывшегося в мисках и кружках трактирщика — агентом его не хотелось называть даже в мыслях. Сдержала в себе вздох. Был ведь когда-то Плегга совсем другим. Пришел в школу Эмилия взрослым, а схватывал всё, почти как молодой. Может быть, не блистал способностями, однако и в бестолочах не ходил. Но, видимо, полтора десятка лет беззаботной жизни в спокойном местечке сделали свое дело...

На всякий случай Эмлин все-таки задала вопрос:

— Что-нибудь еще знаешь, Плегга?

Тот обернулся, помотал головой.

— Я всё, что знал, тебе сказал.

И снова уткнулся в посуду.

Поморщилась:

— Что же, на том спасибо! Живи, я тебя не трону. Правда, и пить с тобой не стану. Я служу леди Хранительнице, ты — королю Моргану. Вот он пусть с тебя и спрашивает! Могу лишь посоветовать: попроси об отставке. Впрочем, это твое дело. А я буду делать свое!

Через силу усмехнулась, прибавила:

— Запомни, англ: камбрийская галка — птица правильная: ее сам дьявол боится!

И вышла из кухни.

* * *

Оказавшись в зале, Эмлин сразу же почувствовала на себе чей-то напряженный взгляд. Всмотрелась в потемки, разглядела светлые волосы. И тут же услышала сбивчивый шепот:

— Леди рыцарь!..

Узнала сразу: сын Плегги, Снелла.

А тот вышел из темноты и, запинаясь и проглатывая слова, тихо произнес:

— Я всё слышал, леди рыцарь... Понимаю, что подслушивать недостойно, но... Спасибо, что пощадили отца — поверьте, он все-таки хороший человек!

Эмлин кивнула. С такой оценкой Плегги она могла бы поспорить — но зачем огорчать мальчика? Собралась было продолжить путь к выходу — однако Снелла встал на пути и заговорил вновь, горячо, взволнованно:

— Леди рыцарь, выслушайте меня! Я очень виноват перед принцессой Этайн... Расскажу вам всё, что знаю, честное слово! Они на «Чайке»... на куррахе господина Киллина ап Крайта уплыли куда-то по Хабрен — мы с Кати их проводить хотели, но не успели... то есть проспали.

А вот это уже было важно. Эмлин напряглась.

— По Хабрен? В Уэстбери или дальше, к Кер-Глоуи?

Снелла замялся.

— Вы спроси́те у Овита ап Гервона, нашего барда, леди рыцарь: он больше моего знает. И, леди, лучше обождите до утра у нас: господин Овит в «Золотой Козерог» заходит часто. Я и вам, и господам рыцарям комнаты подберу... Если хотите, я вам покажу ту комнату, где ночевали леди принцесса с подругой. Там и вещи их остались.

Подумав, Эмлин кивнула.