Глава 4. Страницы прошлого. Азарина дон Брит

Он вошел с двора, то ли как хозяин, то ли как вор. Азарина услышала его тяжелые шаги издалека, но уходить в залу не стала. Есть беды, от которых не спрячешься.

— Вот ты, значит, какой стала.

Высокий, плечистый, хоть и не такого могучего телосложения, как кузнецы из соседних деревень, едва войдя в комнату, он заполнил ее собой.

Она не обернулась. Иначе бы он понял, что руки ее дрожат.

— Уходи, Яромир. Тебя жена ждет.

— Подождет. Она почтенная дона, домашними делами занята, не абы чем. Найдет, что поделать.

— Выйди.

Он не послушался, подошел ближе. Нож в руках Рины застучал по доске быстрее.

— Говорила Даниса, что чародейка ты, а я не верил. А вот уже и дочь растет, а я все хожу на тебя смотреть...

— Дурак потому что.

И предатель. Но этого она ему не скажет.

— А ты вот умная. Столичного обхаживаешь.

— Тебе какое дело? С кем хочу, с тем сплю. Ты мне не муж.

— Слава Отцу. И Данисе. Вовремя опомнился.

Нож соскользнул, порезал палец, алая капля расползалась по капустной стружке. Но Яромир стоял за ее спиной и этого не видел. Это главное. Есть боль, которую показывать нельзя. Иначе никогда не заживет.

Она продолжила нарезать овощи, он немного постоял рядом и наконец вышел, не прощаясь.

Азарина села. Посмотрела на порезанный палец. Кровь... Все ею началось и ей закончилось...

...Мать вытирала разбитые губы, пьяный отец искал Игнаса, дабы опять за что-то наказать. Большой дом, некогда наполненный красивыми вещами, теперь был полон грязи, блевотины и экскрементов. Удачливый торговец дон Брит разорился. В этом, конечно же, были виноваты злобные конкуренты, завистливые соседи, нерадивые дети и глупая жена. Если с первыми он ничего поделать не мог, то проучить последних было святым делом.

— Дар-р-рмоеды! — ревел отец, обходя комнату за комнатой в поисках Игнаса. Он уже не был трезв, чтобы быть способным осознавать происходящее, но и не настолько напился, чтобы упасть мимо ближайшей скамьи и заснуть. Дом — единственное, что у него осталось, уже давно превратился в полупустую грязную лачугу, не смотря на размер. Это из-за нерадивой жены. Она все печет, печет на вынос вместе с этой куклой Риной, а дом и убрать им некогда. И Игнас туда же, к кузнецу бегает, а родного отца оставил. Выпороть! Всех троих! А то ишь ты, распустились! Ик.

Когда ворчание пьяного отца затихло в глубине дома, мать, боявшаяся при нем лишний раз пошевелиться, отправилась на кухню. Рина пошла было за ней, но та попросила:

— Спрячь на ночь Игнаса.

Азарина послушалась и отправилась к кузнецу.

Дон Жар, седой разговорчивый старик с пудовыми кулачищами, уже ушел домой, оставив кузницу на младшего сына — Яромира. Заметив в кузне молодого мужчину с коротким хвостиком темных волос, Рина немного зарделась.

— Здравствуй, Яр.

— Здравствуй, Аза.

Так звал ее только он. Только он спросил, что случилось, когда увидел на ее щеке синяк. Только он подарил ей поутру два дня назад три рассветных цветка. Она улыбнулась, он тоже.

— Рина!

Игнас, появившийся на пороге, с радостью бросился к сестре. Она от души обняла неугомонного мальчишку.

— Ты меня заберешь домой? К маме?

Она не могла сказать, что отец опять пьян. Не при Яромире.

— Пойдем, тебе надо поесть.

Если перетащить сено в пустой амбар, можно уложить мальчишку там. Отец в хозяйственные постройки давно не заглядывал, там все равно пусто. А брат маленький, ему много места не надо, на малой охапке поместится. А укрываться она ему свою шаль отдаст последнюю.

— К маме?

— Да.

Ее голос дрогнул, и молодой кузнец вдруг шагнул ближе, положил руку ей на плечо.

— Если...

На глаза навернулись слезы. Если бы она могла его попросить... Если бы...

— ...нужно...

Чтобы он не сказал, это было бы неправильно. Только не жалость.

Она моргнула, улыбнулась.

— Нам пора.

Игнас попрощался с сыном хозяина лавки, где он помогал по мелочи за плату в виде мешка муки или мелкого резника (отрезка от монеты), и деловито потащил сестру домой. Ему в отличие от нее все еще хотелось туда возвращаться...

...Мать, подволакивая ногу, дошла только до середины улицы. Не выдержала — села на ступеньки бакалейной лавки.

— Я здесь подожду, Рина.

Азарина кивнула, пряча глаза, и побежала к тетке Сове за мазью. Но не добежала. Спряталась в какой-то закуток между лавками, разревелась. Закрывала рот ладонью, кусала кулак, а рыдания все равно рвались из глотки – не остановить. То ли на беду, то ли на счастье, мимо проходил Яромир.

— Не плачь.

Он обнял ее своими большими теплыми руками, и на секунду Рине показалось, что эти ладони смогут защитить ее от всего на свете. Даже от отца. Но мама...

— Ты к тетке Сове?

Она кивнула.

— Я тоже. Отец что-то расхворался.

Она вытерла слезы и подняла на мужчину затравленный взгляд.

— Не плачь, — он задумчиво погладил ее по голове. — Все будет хорошо.

Может быть. Если он...

Он поймал ее взгляд и медленно склонился к карминовые губам, соленым от пролитых слез.

Едва ощутимое прикосновение заставило девушку покраснеть.

— Никому не разрешай больше так делать, — грозно потребовал кузнец отстраняясь. У Рины вырвалось:

— Так то не другие, а ты.

Яромир улыбнулся и протянул ей руку, помогая встать с земли...

...Она бежала сломя голову. Бежала в единственное место, где ее могли защитить — в кузницу. Она знала, что Яромир часто оставался там до полуночи. Вслед ей несся рык полупьяного отца. Ну, хоть Игнас успеет увести мать, пока они в догонялки играют.

По пути встретилась Даниса, но ничего не сказала, лишь посторонилась, уступая бегущей дорогу. Азарина добежала до кузнечной лавки, юркнула в приоткрытую дверь, задвинула ночной засов, и только потом обернулась.

Никого.

— Яромир?

Стон. Она бросилась за стойку и с ужасом увидела сидящего на полу кузнеца в окровавленной рубашке.

— Яр!

Он приоткрыл глаза.

— Аза... Мне так больно...

— Сейчас я что-нибудь найду... — она присела рядом и взяла его руку, рассматривая разбитые костяшки пальцев. — Тебя надо перевязать.

— Нет, Аза, — он вдруг схватил ее за плечи, притянул к себе. — Мне здесь больно, — мужчина ударил себя в грудь. — Здесь. Отец умер.

Девушка не знала, что сказать. Дон Жар только недавно сидел на крыльце лавки и курил тижийскую самокрутку, рассказывая собравшейся вокруг него малышне забавные байки.

— Не может быть...

— Аза, обними меня...

И она обняла. Терпела запах крепкого алкоголя, шарящие по телу руки, полупьяный-полусонный бред убитого горем мужчины.

— Ближе всех был... никто так ко мне не относился, только он да ты, да еще Даниса... Волком выть... Илендская сталь — лучшая... Брат далеко... Остался я один... Хочешь сватов пришлю хоть завтра?

Он посмотрел в ее карие глаза, как ей показалось, почти трезвым взглядом.

— Хочу.

— Не прогоняй меня...

Она осталась. Покорилась его воле. Как она могла отказать человеку страдающему, человеку, с коим собиралась прожить бок о бок всю последующую жизнь? Он никогда не жалел для нее доброго слова или ласкового взгляда, грех и ей жадничать. Пара недель ничего не изменят. Давно ведь решила: с ним жить буду — или ни с кем другим. А тут "сваты"...

Утром она попыталась растолкать своего мужчину спозаранку.

— Мне к маме надо, Яр.

— Угу...

— Яр, я ее проведаю и вернусь. Я обещаю. Ты не останешься один, клянусь.

— Ага...

— Спи, сердце мое.

— Аза...

— Спи.

Прокралась задними дворами к дому, постыдное пятно на юбке прикрывая ладонью. Благо одна Даниса ей встретилась, да та не из болтливых. Забежала в дом, точно воришка, первым делом платье сменила, старое в луже, что разлилась у амбара, вымочив. Побежала искать мать и Игнаса. Грудь распирало от страха, боли и радости одновременно.

А сваты не пришли. Ни в этот день, ни в последующий. И Яромира в лавке она не нашла...

... Яр после похорон отца пропал на неделю, а потом, когда вернулся, все так же улыбался ей и даже подарил один цветок. Но не целовал и о свадьбе не говорил. Словно не было ничего...

... Мать лежала в луже крови. Почему-то первой Рининой мыслью была: "Хорошо, что здесь нет Игнаса". Потом она подошла ближе, посмотрела на родное лицо — и завыла. Ярость и боль заполнили ее разум. Она выла, когда перетаскивала мать в другую комнату, выла, натаскивая воды, обмывая мертвое тело и выскабливая пол. И когда шла по городу. Люди от нее шарахались, сочтя умалишенной, только Яр подошел, взял за руку, спросил:

— Что случилось?

— Пусть Игнас заночует у вас, — попросила она, но не выдержала, разревелась. Он обнимал ее, гладил по спине, говорил, что все пройдет.

Он врал. Она поймет это спустя много лет. Есть боль, которая не лечится. И вина. Вина за то, что радовалась каждой возможности уйти из постылого дома. За то, что не находила сил и аргументов увести оттуда мать, боявшуюся и шаг ступить без мужнего разрешения. Что не заступалась, ибо страх был превыше любви. Вот и сходила на рынок. Купила овощей за храмовник, продала мать за полчаса свободы...

... Игнас с ней не разговаривал почти все лето. Не простил, что "не дала увидеть мамочку в последний раз". А она не хотела, чтобы он запомнил маму такой: с разбитыми губами, выбитыми зубами, порезом на правой стороне лица. Нельзя на такое смотреть восьмилетнему мальчишке...

... Новый глава города дон Низ проверял ведомости предшественника и обнаружил, что дон Брит должен городу некоторую сумму. О чем он и сообщил разорившемуся лавочнику лично. Тот спьяну обругал представителя власти неприличными словами. Азарина, с ужасом наблюдающая эту сцену, напросилась на аудиенцию, осаждая секретаря главы почти целую неделю. Наконец ее аргументы признали вескими, дело же проходящим по категории "индивидуальные жалобы населения", и она смогла пройти в богато обставленный (по меркам захолустного городка) кабинет. Сирота извинилась за отца, попросила не оставить их с братом без крыши над головой. До Низ, еще не такой пузатый, но уже вполне осознавший прелести новой должности, сочувственно кивал. А потом сделал предложение, от которого, как он думал, отказаться может только дура.

Она ушла под его громкий хохот. Он был уверен, что она вернется...

...Игнас молчал. Азарина сначала спрашивала, потом ругалась, потом плакала. В конце концов замазала синяк выпрошенной у Данисы мазью телесного цвета. Игнас вздрагивал от болезненных прикосновений — и молчал...

... Яр принес мешок муки, корзину овощей и большой сверток с мясом. Что-то рассказывал, спрашивал, но она не слушала, просто наслаждалась теплом от его руки. Оказывается, для счастья надо всего лишь сидеть рядом, переплетя пальцы, и ловить на себе задумчивые взгляды жениха.

— Завтра Цветенье. Придешь?

— Приду...

... Даниса пудру не дала, пришлось идти на праздник со щеками, окрашенными свеклой. Нелепо смотрится, но всяко лучше, чем расплывшийся на лице кровоподтек. Яр, весь вечер смотревший на нее странно, ничего не спросил, только утащил посередь танцев в кусты. Долго держал ее за руку, смотрел на алые щеки.

— Для кого вырядилась?

Она услышала в его голосе ревность и обрадовалась этому. И, не подумав, брякнула:

— Для тебя.

Он не слишком удивился. Знал, что она будет ему верна? Азарина робко улыбнулась.

— Ты...

Он не дал ей сказать — поцеловал. Потом отстранился, посмотрел на нее с ожиданием. Она не знала, чего он хочет. Но не случайно же он позвал на танцы именно ее? Увидел, что ей тоже больно и одиноко, как ему когда-то? Захотел пригреть, помочь? Она не была уверена, что ей сейчас надо именно это, но если скинуть его руки с плеч, если не ответить на его поцелуй — он ведь уйдет?

Она наклонилась, целуя своего мужчину в ответ. Тогда она еще ему верила. Безграничная глупость...

Утром он смотрел на нее с горечью.

— Зря ты...

Она не поняла. Надела платье, накинула на плечи шаль. Летние ночи теплы, только если спать в обнимку, а как встанешь со скошенной травы, отстранишься от любовника — тут же тело сковывает холод.

Тогда она еще верила, что "любовник" — это от слова "любовь"...

— Я тебе каждую неделю еду носить буду. И Игнаса в ученики возьму.

Она смотрела. Просто стояла и смотрела на его сосредоточенно нахмуренные брови.

— Ты только к дону Низу ходишь или еще куда?

Она стояла и смотрела.

Внутри что-то рвалось.

Он был последним, кто мог подставить ей плечо...

Потом Азарина долго думала, а не пойти ли ей и вправду к главе города на поклон. Что в конце концов она теперь теряла?

Себя?

Она ничего не стоила. Ни для кого. Признана дешевкой по умолчанию.

Она все еще размышляла над этим вопросом, когда отец кинулся на огрызнувшегося Игнаса с кухонным ножом...

Так бывает: внутри все копится, копится, копится, а потом что-то происходит — и душа рвется, а рука берет чугунную сковороду и...

Оказывается, она могла ударить человека. И сломать ему руку. И даже получить от этого удовольствие.

В тот же вечер Азарина переоделась в материно платье, не девичье, женское, собрала их с братом немногочисленный скарб в один узел, схватила Игнаса за руку и навсегда ушла из отчего дома...

... Она много что могла, просто тогда еще не знала об этом. Могла работать на трех хозяев сразу. Могла бить садовыми ножницами по рукам слишком наглых посетителей бакалейной лавки, при которой она работала в саду. Могла отправить Игнаса одновременно работать и учиться в школу первой ступени. И еще ругать его за плохую успеваемость. Там мальчишка быстро научился чинить мебель и следить за порядком, ибо в том была его работа. Могла не плакать, смотря, как мимо проходит с песнями пышная свадебная церемония.

— Да-ни-са! Я-ро-мир! — выкрикивали веселые голоса. Рине до них не было никакого дела.

Ей нет дела до предателей.

... Через пару лет ей удалось накопить достаточно денег, чтобы купить захудалый, но зато двухэтажный дом. Из каморки без окон они с братом наконец переехали в нормальные комнаты. Правда, нужно было переложить крышу и заменить гнилые доски пола. И вставить стекла в оконные проемы комнат второго этажа. И все отмыть. И...

Как не странно, люди, отнесшиеся весьма равнодушно к ее горю в прошлом (ибо какой муж не стукнул разок свою жену для порядка?), теперь решили ей помочь. Поначалу Азарина гнала всех в шею, потом, после долгого разговора с седым скорняком, помощь горожан все-таки приняла.

Яр помогать не приходил. Еще бы — у него молодая жена-красавица, с которой он пылинки сдувает, да золотоволосая, словно солнце, дочь. Ему нет дела до падшей женщины, которой взбрело в голову сделать в захудалом городке постоялый двор.

А потом горожане стали ходить к ней на ужин. В "Мягкую перину" жены отпускали мужей без проблем — все знали, Азарина дон Брит больше всего на свете ненавидит грязь и выпивку. И мужчины возвращались домой сытыми и трезвыми. Порой с ней делились проблемами. Она к этому не стремилась, но если говорили — слушала, просили совета — отвечала, как думала.

Она привыкла, что за ней никого нет.

Она почти забыла свой девичий страх, свою беспомощность, свою глупость. А потом к ней повадился ходить Яр. Единственный гость, которому она так и не смогла улыбнуться. Предатель.

... Все начинается с крови. Все ею и заканчивается. Азарина встала, выбросила в помойное ведро испачканную зелень, вымыла нож, стол, руки. Достала новый кочан капусты.

Слез не было. Кровь высохла.

Щелк-щелк-щелк. Ей еще готовить и готовить.

И хорошо, что Игнаса забрал тот военный. У мальчишки есть шанс выбиться в люди.

Щелк-щелк-щелк.