Глава 10. Подхолмье

Вино лилось рекой. Шаловливые пальчики то ли Ми, то ли Ки, то ли Ли, тьма их разберет, этих девок с глупыми кличками, гуляли по его телу.

- Еще?

Головная боль ушла, уступив место блаженной пустоте. Хотелось говорить, не думая, о чем угодно.

- Да.

Янтарная жидкость обжигает горло. Рыжая голова спускается ниже.

- Здесь тоже ещё?

Он хватает ее за запястье, заставляет сесть рядом. До боли хочется говорить.

- Как зовут?

- Ми.

Он злится. Она не понимает его!

- Как по-настоящему зовут?

Проститутка хмурится, но тут же улыбается, призывно чмокает губами.

- Как вам угодно.

Видимо, что-то злое проскальзывает в его взгляде - девка напрягается, выдает:

- Светлана.

- О! Как мать моего друга. Единственного друга.

Женщина расслабляется, льнет к клиенту.

- А друг хороший?

- Очень.

Вадима распирает гордость.

- Вытащил мою безвольную тушку из Нерчи. А я уже себя похоронил. Особенно после папашиного письма. Так, на чистом упрямстве держался. И на злости. Всех ненавидел, и его тоже - били его меньше, чем меня, да и попал он в яму позже. Это хорошо, что позже, а то бы мы точно не ушли. Я грубил, кидался на него, представляешь? И предателем считал, и засланным, и когда всё-таки мы сбежали, то только льстеца и подлизу в нем видел. Думал, он перед отцом выслужиться хотел! А он... он просто дурак. Добрый. Правда, доброта его порой боком выходит. Но иначе он не может, такой уж человек.

Губы коснулись кожи, обжигая ее горячим дыханием.

- А ты? Тоже едешь кого-нибудь спасать? Что забыл такой человек в наших краях?

Вадим смеётся. Как может кого-то спасти такой, как он?

- Я не забываю. Ничего. Коплю вот здесь, - он стукнул себя в грудь, - все свои обидки. Жажду мести. Не знаю, почему Невзор со мной возится.

- Так зачем ты приехал сюда?

- Я не куда-то приехал, я откуда-то уехал. Мать прибыла в столицу. Она...она знает. Видит. Она...

- Почему к нам? Послал кто-то?

Голова пустая, кровь стучит в висках, чужие губы кажутся раскаленным металлом. И хочется говорить-говорить-говорить, словно он умрет, если остановится.

- Нет. За кампанию с другом. Нужно было уехать. Мать...

- А друг зачем сюда приехал?

- Друг женится. А в столице мама...

- В нашем городке хорошие люди, правда?

Горло пересохло. Почему эта Ми или Ки его постоянно перебивает? Невыносимо хочется говорить, а она спрашивает какие-то глупости.

- Ли...

- Ещё вина?

Нет, он хотел приказать ей заткнуться, но предложение слишком заманчивое, и он выдает:

- Да.

Проститутка выходит из комнаты - нагая, окружённая пышной копной рыжих волос, словно языками пламени.

Но женщина не спустилась за бутылкой "Янтаря" на первый этаж, а зашла в комнату напротив. Двое мужчин обернулись на звук открывающейся двери. Лица их закрывали маски.

- Узнала?

- Нет. Он говорит не о том.

- Так спроси, как надо!

- А как надо? - Ми злобно сверкнула глазами. - Ваши капли развязывают язык, но они не могут заставить говорить о конкретной вещи! Он бормочет все о столице, о друге, о матери, о чем угодно, только не о том, кто он и зачем приехал!

- Отец всего живого! - воскликнул молчащий до того второй мужчина. - Умудряются же женщины и без всяких капель и разговорить, и на нужную мысль навести! А эта даже с травой не может ничего путного узнать!

- Помолчи, - веско сказал первый, судя по голосу, он был гораздо старше напарника. - А ты, рыжая, иди, старайся. Кто твой зад от тюремщика спас, помнишь? Отрабатывай.

Женщина молча взяла со стола графин и вышла. Когда дверь за ней закрылась, тот, что был старше, заметил:

- С чего наш решил, что этот франт из столицы тут не случайно?

- Слишком много вопросов мужик задаёт, нос сует, куда не надо. Про интимные радости главы тюрьмы вот раскопал. Низ боится, и до него очередь дойдет. А ты знаешь, он на руку нечист. Не спроста же у жены золотое ожерелье новое, а для сына дом строится в соседнем городе. Да и девки, им обиженные, есть. Он бы и ту кареглазую оприходовал, коли б не побоялся: всё-таки баба отцу руку сломала.

- Да стали бы важного человека посылать в наше захолустье? Для какой-то вшивой проверки?

- Ну, бывает по-разному. В Охрист вот, например, сына какого-то министра послали. Вроде как батька выгнал из столицы, а оказалось, что все розыгрыш. А сынок, не дурак оказался, девку местную попортил, кляузы на всех написал, вытащив все грязное белье на свет, нажрался за чужой счёт - и уехал. А там всех потом поснимали, вплоть до генерал-губернатора округа.

- Ты откуда знаешь? - в голосе мужчины послышалось подозрение. Молодой усмехнулся.

- Да брат двоюродный у меня там жил с женой. Он и поведал.

- А теперь брат где?

- В тюрьме. Так что да, я бы лучше этому столичному надавал по морде, авось больше б узнали. Не люблю проверяющих.

Старший многозначительно хмыкнул, и разговор на этой откровенной ноте временно затих.

Помощница же двоих мужчин в масках немного потопталась в коридоре, пытаясь подслушать их разговор, ничего не услышала и, обиженно фыркнув, вернулась в комнату к клиенту.

Вадим меланхолично созерцал приближающийся огонь.

- Ненавижу степь. И жару. И людей. Людей больше всего.

Женщина ложится рядом, прижимается к нему большой грудью. Вен Борз усмехается - бледные аристократки сочли бы такое богатство вульгарным, а их мужья, многозначительно поддакивая, побежали бы в этот бордель повторно. Все они лицемеры - и шлюхи, и благородные. Все.

Кроме матери.

- Она...

- И как вам наш город? Люди здесь приветливые, правда?

- Мне плевать. Всяко лучше тижийцев. А может, и нет. Я...

- Вы наверно не случайно через Подхолмье ехали? Тут чудесные пейзажи.

- Грязи по колено. И бардовый плащ мне порвали. Мама любит все красивое, я думал...немного подразнить.

- Ваша мать наверно, оценила бы гостеприимство дона Низ!

- Если бы он в должной мере перед ней лебезил - да. Она падка на лесть, как все аристократки.

Проститутка привстает, томно изгибается, и садится ему на бедра. Весь этот спектакль с демонстрацией приятных глазу, но всё-таки потасканных, прелестей одновременно смешит и раздражает Вадима. Он подминает ее под себя, удобно устраиваясь между длинных ног - и говорит. Сущие пустяки. Ни о чем и обо всем сразу. Он говорит, когда замирает, рассматривая лежащую под ним в огне волос женщину, когда двигается, когда падает рядом, до боли сжимая пышную грудь. Она вздрагивает, но продолжает призывно улыбаться. Он достаточно заплатил, чтобы она это терпела. Но мужчина убирает руку, откатывается в сторону. И говорит.

Проститутка оказывается редкостной дурой и постоянно его перебивает. Спрашивает что-то нелепое. И - не слушает. Совсем его не слушает. От этого осознания его заполняет гнев, и он вдруг замолкает. Неловко одевается, пошатываясь от выпитого, бросает на стол деньги и уходит.

На улице его встречают тьма и сонный извозчик. Извозчик ждёт блестящих монет - и Вадим ему их кидает, называя адрес.

Фонари, проносящиеся за окном, насмешливо мигают. Они знают, что Вадима никто не слушает.

Они знают, что он врет даже себе.

***

Увидев Яромира за одним из столов, Азарина на миг замерла. Потом подошла, сухо спросила:

- Дома, что ли не кормят?

Мужчина посмотрел на нее затравленно. Рина почувствовала, как в груди просыпается жалость к этому человеку с измученным осунувшимся лицом. Это было неправильно. Она постаралась выдавить жалость злостью.

- Дочь разве не ждёт отца на ужин?

Яр посмотрел на нее взглядом побитой собаки. Она заметила, что морщины на его лице стали глубже. А ведь он всего лишь на два года старше нее.

- Говорила Даниса, что ты...

- Шел бы ты...к Данисе.

Он схватился за голову.

- Так отпусти, Аза!

Каретник, что ужинал через два стола от них, с интересом посмотрел в сторону говоривших. Азарина отступила назад.

- Если есть ничего не будешь, иди домой. У меня постоялый двор со столом, а не салон по интересам.

Яромир злобно протянул:

- Салон... Нахваталась словечек у своего вена!

- Тебя не касается.

По лестнице спустилась женщина в дорожном плаще и шляпке с вуалью, отвлекая посетителей от их бесед. Впрочем, черноусый кузнец ее не заметил - все смотрел на хозяйку постоялого двора. Азарина же, наоборот, тут же отвлеклась на постоялицу.

- Уважаемая, куда же вы? Скоро ночь!

Аристократка с чувством сжала ее пальцы.

- Я вам весьма благодарна, - прошептала она. - Но здесь не спрячешься. Слишком беспокойный город. Да и близко. Мне нужно уехать.

Они прошли в узкий коридорчик, затем на кухню.

- Вы...вам есть, куда ехать-то? - спросила Азарина, собирая в корзинку поесть.

- Возможно.

Горожанка вспомнила, как моталась по сараям и чуланам с маленьким братом.

- Я вам благодарна, - девушка взяла корзинку, а хозяйке протянула голубую жемчужину. - Это настоящая. Вы за нее хорошую цену получите.

- Не надо.

- Но...

- Я не оголодаю, - отрезала Рина, хмурясь. - Всегда найдутся бобыли, что зайдут поесть да на жизнь пожаловаться. А вам платить не за что, вы и прожили-то всего ничего. Комнаты все равно простаивают, как студенты-практиканты съехали.

Девушка застыла в нерешительности.

- Спрячь, - грозно, словно была лет на двадцать старше девушки, а не на пять-семь, сказала Азарина. - Тебе ребенка ещё растить.

То ли тон, то ли сами слова подействовали, но беременная убрала жемчужину обратно в расшитый бисером мешочек. Почти пустой мешочек.

- Благодарю.

Ей было неловко, Азарине, почему-то чувствовавшей себя значительно старше и мудрее собеседницы, тоже. Вроде и не положено так разговаривать с аристократкой, но та девочка ещё, и глупая, как Рина в свои семнадцать. Жалко ее. Женщина метнулась к заветной коробке в углу, взяла кулёк, сунула быстро в корзину, придавила куском сыра.

Заржали кони.

- Вот и вещи уложили, - спохватилась гостья. - Что ж... Прощайте.

- Здравствовать вашему роду.

- Ик!

Неловкое прощание было нарушено мужским иканием. Вадим прошел внутрь помещения, закрыл дверь, изогнул губы в шальной улыбке.

- Как трогательно!

Беременная взяла корзинку и, не оборачиваясь, выскользнула на улицу.

- Дура.

Азарина подошла к мужчине ближе, принюхалась и, учуяв запах спиртного, скривилась.

- Нажрался все-таки.

Аристократ сел за стол, схватил с него морковку и начал ее грызть.

- А ты дура. Отдала мои портретники этой беглянке. Сама на что жить будешь?

- Вы у меня не один кормитесь, проживу как-нибудь. Да и студенты должны опять приехать по осени. Почва у нас какая-то удивительная, все никак они ее не наисследуются. Игнас вон при генерале теперь, ему и я, и дом этот без надобности. А на одну меня еды всегда хватит. Вы, уважаемый, не чужие, а свои деньги лучше считайте.

- О! - Вадим округлил глаза. - Когда я успел стать уважаемым? А деньги... Деньги - сила. Да. Вот дадут за тебя деньги - останется твоя шкура при тебе. А не дадут - ты отдельно, шкура отдельно.

Он развел руками и засмеялся. В голове не было ни одной связной мысли, только картинки из прошлого, сменяющие друг друга с невероятной быстротой. Горло жгло, язык болел, казалось, если замолчать - просто задохнешься.

И ещё почему-то кололо в груди.

Азарина смотрела на него осуждающе. Но молчала. Вадим дотянулся до капустного листа.

- У меня мать - любительница овощей. Ей когда-то сказали, что их потребление сохраняет цвет лица. Она, знаешь ли очень любит свое лицо. Даже мази какие-то специальные покупает. А вот когда мне восстановили мое, она осталась весьма недовольна результатом. Она теперь, видите ли, не хочет его лицезреть.

Азарина молча села напротив.

- Ммм... Тьфу, надеюсь ты этого мне в жаркое не кладешь. Это что?

- Хрен.

- Забавный овощ. Надо бы им назвать что-то неприличное. Я, пожалуй, лучше ещё угощусь морковочкой. Хм... Надо заказать что-нибудь такого цвета. Рубашку, например. Думаю, это произведет фурор. Бордовым плащом, увы, подразнить мать не получилось. А ведь я подбирал ткань под ее рубиновый гарнитур.

Он вдруг посмотрел Азарине в глаза, и та ничего лучше не придумала, как нравоучительно заявить:

- Вызывать у матушки гнев, зависть или недовольство - недостойное поведение.

- Лучше гнев, чем равнодушие, - мрачно проговорил Вадим. Потом зло усмехнулся. - Я все...думал, ее взбесит этот плащ... Она ведь заказала почти такой же... И лицо мое ее теперь тоже бесит. Когда меня привезли из госпиталя, я уже знал, что отец от меня отрекся, пусть публично он это опроверг. Но отношение изменилось навсегда. И все из-за чего? Домыслов? Глупой мести, гордости или что там свербит у него в заднице, не знаю! Но мать... она писала мне два месяца, пока я был в госпитале. По три письма в неделю. На них были следы слез...

Азарина почувствовала, что в глазах у нее защипало.

- А потом, когда я приехал... Она не смогла на меня смотреть. Не смогла принять другим. Мое лицо то бесило ее, то вызывало истерики. Отец увез ее на север. Теперь она приезжает в столицу только, когда я оттуда уезжаю. По крайней мере старается подгадывать так.

Азарина заметила, что волосы у постояльца растрепаны, а один манжет рубашки порван. Из серебряной ленты, нашитой на рукав и раньше казавшейся ей пустым украшением, на нее смотрел кончик стилета.

- Я хотел в этот раз пошутить. Поругаться. Не знаю. Но в итоге я все равно струсил и уехал с Невзором в эти болота, забытые Отцом.

Вадим мрачно захрустел огурцом, поперхнулся, раскашлялся и недовольно спросил:

- Попить-то дашь блудному постояльцу?

Азарина встала, поставила на стол кружку и графин с молоком. Стукнула гостя по спине. Замерла на секунду за его спиной - и не удержалась, коснулась ладонью светлых волос, погладила, словно перед ней сидел мальчишка-Игнас, а не взрослый посторонний мужчина.

Вадим замер. Даже кружку не донес до рта. Потом отставил ее в сторону, обернулся, посмотрел на Рину - и вдруг громко, почти трезво рассмеялся.

- Проститутки все же умнее добрых горожаночек. Милая, может ты и мне плату уменьшишь за постой из-за трогательной истории? А?

Размякшая Азарина недоуменно хлопнула ресницами. Но руку убрала. И шаг назад сделала.

- И это мне говорили, что у меня нет дара к лицедейству! - насмешливый голос мужчины словно бил наотмашь. - Нет, ну быть такой дурой, это надо уметь. Ничему тебя, Ринка, жизнь не учит, да? Поверить такой чепухе! Чтоб тебе ещё рассказать? Ну, такого, чтоб из жизни. Посерьёзнее! Ну, мать моя - любовница чародея Авата. Он мне и помог после прекрасной поездки в Тижийскую степь. И нет, даже встреча с бесполезным сыном, неспособным сделать карьеру в столице, не способна ее остановить в бесконечном стремлении к развлечениям и балам. Меня это, конечно же печалит, так как водить домой шлюх при матушке, как-то не совсем прилично. Ну, не тех шлюх, что в борделе, я ж не идиот, а тех, что зовутся замужними аристократками. У нас же как: родила - и молодец! Наследник есть, можно теперь и погулять вволю. Некоторые, правда, идут дальше, и от обременительного груза в виде мужей избавляются. Не слышали о деле женщины из рода вен Бель? Ее почти оправдали, кстати. Да, у вас тут своя история. Между прочим, а отчего умер уважаемый Алий вен Силь, не знаете? А то тоже очень странная история получается!

Вадим вполне осознанным взглядом смотрел на покрасневшую Азарину. Та молчала, только следила за каждым его жестом так, словно подозревала его в желании украсть ее пучки трав и головки лука.

Молчание затягивалось.

Скрипнула старая дверь. В образовавшуюся щель протиснулась большая десятилетиями нечесаная кудрявая голова и мужской бас, запинаясь, проговорил:

- Рин, там это... Яр бесится.

Азарина встала, молча взяла со стола самую большую скалку и вышла.

Вадим немного посидел, задумчиво прислушиваясь к себе. В голове вроде прояснилось, язык успокоился, почти прирос к небу. Из приоткрытой двери слышался детский крик: "Ведьма! Папу верни!", ругань мужичья и звук удара. Заинтересовавшись, аристократ соизволил выйти в обеденное помещение.

Зашедшие покушать растаскивали кузнеца и ещё одного мужчину по разные стороны. Азарина стояла между ними, вытянув руку со скалкой чуть в сторону, готовая огреть любого, кто двинется не в том направлении. За штаны кузнеца цеплялась золотоволосая девочка лет пяти.

- Папа! Пойдем домой.

- И не постеснялась Даниса дочку прислать! - фыркнул один из мужчин. Другой возразил:

- А чего женатый Яр сюда таскается?

- А ты не женатый!

- У меня Маська так готовит, что проще умереть, чем ее кашу жрать! Я есть сюда хожу, а не на бабу пялиться!

"Баба" бухнула скалкой по столу.

- Заведение на сегодня закрывается! Выходите! Все!

- Да это, Ринка, что ж так... - недовольно заворчал низенький коренастый дедок.

- Выходите! - крикнула хозяйка. - Мне убирать тут за вами ещё полночи! А тебе, Мышь, пирогов сейчас вынесу. А ну пошли!

Мужики похватали свои шапки и подались к выходу. Первым, не оглядываясь, вышел кузнец. Азарина, не обращая на Вадима никакого внимания, прошла на кухню, потом - к двери, где передала переминающемуся с ноги на ногу деду завёрнутый в полотенце пирог. Потом заперла ночной засов, принялась деловито собирать посуду, отскабливать столы и пол. Ее скупые, резкие движения наводили на мысль, что женщина не настолько бесстрастно отнеслась к происходящему, как хотела показать окружающим.

Вен Борз немного понаблюдал за чужой работой и поднялся на второй этаж. Дверь соседней комнаты уже была приделана обратно, хотя плотник, к которому он заехал по пути в бордель, сказал, что придет только завтра. Видимо, хозяйка сама уже решила эту проблему. Он хмыкнул и прошел в свою спальню. Не глядя в висевшее на стене зеркало, бросил на стул плащ, подошёл к столу. Взял медальон, лежащий рядом с чернильницей, открыл его. На одной стороне виднелась надпись: "Честь дороже крови",  - на другой - групповой портрет. Медальон большой, не шейный, а карманный, как часы, к тому же с хитрым механизмом: щелкнешь - и тут же завертятся колесики, разворачивая изображение почти на целую ладонь. Молодящаяся мать сидит на резном стуле, чинно сложив руки на коленях, по бокам от нее стоят хмурый отец и весёлый юноша. Юношу только назначили членом дипломатической миссии, он горд, самолюбив и полон радужных ожиданий. У юноши целы все зубы и отчётливо видны материны черты лица. Совсем не те черты, на которые Вадим каждое утро смотрел в зеркало.

Мужчина зло ухмыльнулся и с громким щелчком закрыл крышку медальона.

Внизу по столу стукнули кулаком. Вадим лег на кровать, прислушиваясь к шуму уборки. Весь вечер и часть ночи хозяйка вычищала первый этаж от втоптанной в доски пола еды, гремела ведрами, хлопала дверьми. Потом суета на первом этаже затихла, видимо, труженица отправилась спать, подумал аристократ, удовлетворённо прислушиваясь к ночной тишине. Поэтому, когда около полуночи в комнату постучали, Вадим очень удивился. Проверил вшитые в рубашку стилеты и осторожно шагнул к двери.

Азарина вошла в комнату спокойно, бросила на стол яркую шаль, потянулась к шнуровке платья. Вадима это несколько удивило.

- И за что же мне такая честь?

- Считай, я тебя пожалела.

Он не стал обращать внимание на ее неподобающее поведение. На ее усталый голос и решительное выражение лица. И на чуть подрагивающие пальцы.

Она должна знать, на что идет. Разве нет?

- Хм, по-моему, тебе просто захотелось потрахаться. А лучше меня кандидатуры ты не нашла.

Азарина усмехнулась. Да, пожалуй, слово верное. Потрахаться. Ощутить себя женщиной, а не приложением к половой тряпке. На одно мгновение отдаться на волю чужих сильных рук и забыть о том, что тебе никто ничего не должен, надо - делай сама. Просто вспомнить... Просто на одну ночь стать женщиной.

Не его женщиной. Поставить точку в своей глупой никому ненужной верности.

Это не любовь. Но это и не обман. Она знала, что человек, от которого пахнет кровью, прячет за хамством боль - так же, как и она. И она хотела поделить эту боль на двоих, поделить на двоих одиночество - пусть они и останутся в итоге каждый при своем. Здесь никто никому ничего не должен, слава Отцу. Они хотят - просто потрахаться.

Верхнее платье упало на пол. Женщина обернулась, бледная, словно приведение, повела недовольно плечом.

- Ну раз ты настаиваешь... - протянул Вадим и задрал подол ее исподней рубашки...