Глава 5. Блу. Неожиданное путешествие
Работорговцы?!
Подобравшись к краю клетки, я просовываю пальцы сквозь толстые прутья, приподнимая брезент, и пытаюсь разглядеть, что же там снаружи? Привычная трупная вонь ударяет в нос, дыхание перехватывает, но больше от изумления — запряженные цугом, телегу тащат с десяток мертвецов с отрубленными руками. Телега впереди и точно такая же — сзади, вот и все, что я вижу. Еще вижу, что заставляет зомбаков неутомимо ковылять вперед, как ишака привязанная перед мордой морковка. Каждую упряжку возглавляет живой человек. У того, что идет за нами — изможденное лицо и пустой взгляд. На вид лет сорок. Руки скованы кандалами.
Мертвая упряжка — отличная маскировка… идеальная. Зомби просто игнорируют живых, чей запах перебивает вонь их тягловой «скотины». Телеги — тихий транспорт, на таком можно передвигаться многие мили без всяких проблем, тем более что и «коняшки» жрать не просят… ну, то есть, просят, конечно, но кормить не обязательно.
Твою мать, девочка… вот это ты попала… думала, полусвихнувшиеся стаи бандитов и орды голодных зомбаков — самое жуткое, что может случиться в этом мире? Чертов трешовый постапокалиптический фильм наяву! Третий год уже, когда я привыкну? Но ударяться в панику я не буду — выучка не та. Как и трясти решетку с воплями — пустите! С этими ребятами такое не пройдет.
— Караван большой? — шепотом спрашиваю женщину, а мозг уже со скоростью сверхкомпьютера подбирает, фильтрует и отбрасывает один за одним варианты побега. — Сколько охраны?
— С дюжину, отлично вооружены, — отзывается она. — Телег штук пять-шесть, кажется… Выпускают только в туалет, по одному. Стоянок почти не делают, все время в движении. Бежать хочешь? Ну-ну…
— И долго вы тут?
— С неделю… Попались у Патсберга, когда были на вылазке за продуктами. На большие группы они, похоже, не нападают…
— Дочь? — киваю на молчащую девчонку.
— Да. Кристал. Я — Соня.
— Блу, — говорю я и понимаю, что добавить «очень приятно» в нашей ситуации… как-то не очень. И я не просто «бежать хочешь», я обязана сделать это, и буду пытаться с маниакальным упорством, пока дышу.
Телега и впрямь тащится до самого заката, укачивая своим ритмом до тошноты. В голове только одно — как там Майк и Каро? Как остальные? Что они подумают, когда я не вернусь? Вся надежда на Лориту… спаси моего мальчика, пожалуйста… А мне бы теперь себя как-то выручить из той задницы, в которую я загремела.
На закате наш караван ужасов наконец-то делает остановку. Брезент откидывают, впуская в парилку клетки поток свежего воздуха. Мы глотаем его как рыбы, вытащенные на берег. Пить хочется ужасно, и не меньше — в ближайшие кустики.
— Новенькая, вылезай, — говорит заросший бородищей под самые глаза мужик, отперев дверь и наставляя на меня ствол моего же автомата. — И без фокусов. Я вижу, ты птичка стрелянная, можешь и выкинуть чего…
— Меня уже ищут. У нас большая группа. А когда найдут — ты своей кровью умоешься, — спокойно отзываюсь я. Кто б знал, чего мне этот тон стоил!
— Топай, — усмехается он в ответ. Я бросаю взгляд на караван, стараясь запомнить все, чтобы извлечь потом из полученной информации максимум пользы. Брезент откинут на всех клетках, в некоторых только мужчины, и они провожают меня затравленными взглядами. Все они закованы. Кого-то работорговцы выводят по нужде, строго по одному из клетки. Вокруг открытое пространство — поля, заросшие травой и низким кустарником.
Но меня не на лоно природы препровождают, хотя именно туда организм зовет уже очень настойчиво. Прямо на обочине на травке стоят раскладной стол и стул, за ним сидит мужчина лет пятидесяти, и одного взгляда достаточно, чтобы понять, что он коренной американец. Чеканный профиль и собранные в хвост черные с проседью волосы говорят сами за себя. Темные глаза цепко охватывают мою фигуру.
— Имя, — без прелюдий спрашивает он, собираясь записать его в толстую тетрадь. Ишь ты, бухгалтерия, мать ее…
— Воспитанные мужчины представляются первыми даже украденным женщинам, — парирую я и слежу за реакцией. Будем щупать степень дозволенного.
— Имя. Фамилия. Возраст. Специальность. Не ответишь — не получишь воды.
Разговор короткий… ясно. И не таких обламывали, да?
— Блу, — отвечаю я и, поколебавшись секунду, говорю: — Блу Донован. Тридцать два. Образование высшее — журналист.
Не знаю, зачем я назвала его фамилию… иллюзия родства, за которую я буду цепляться, чтобы выжить и вернуться. Так мне легче, так кажется, что его плечо за моей спиной, и можно попятиться и опереться на него.
На каменном лице индейца — ноль эмоций.
— Раздевайся.
Вот это уж хрен тебе… по крайней мере, не добровольно и не сама. На миг паника окатывает горячей волной, и колени становятся ватными: что, если меня сейчас всем охранничкам презентуют, по кругу?! Боженька, убереги… Сколько Каро спасал меня от этого, и вот я одна, безоружная, беспомощная…
— Нет, — твердо отвечаю я, глядя ему в глаза.
— Не разденешься — не получишь воды.
— Перебьюсь.
— Просто сними майку. И штаны. И повернись.
— А что, пока в отключке была — не налюбовался? — шиплю я. Товар оценивает, паскуда… Товар с характером. Одна штука. И душонка у этого товара в пятки укатилась, но сдаваться пока не собирается.
— Я не налюбовался, — расплывается в улыбочке конвоир. — Раздеть?
Индеец кивает. Ствол упирается мне в затылок, а не первой чистоты ручища ложится на живот, задирая майку. Еще парочка охранников наблюдает за этим. Отбить автомат и рвануть в кусты — без шансов.
— Когда моя семья вас найдет, вы все пожалеете, что вас зомбаки живьем не сожрали! — обещаю я, дергаясь и стаскивая рывком пропотевшую майку. Расстегиваю джинсы, спускаю до колен. Повернувшись кругом, развожу руки в стороны. Любуйтесь, подонки…
— Расписная! — присвистывает конвоир. — Хороший товар, а? Фьють, какие сиськи! А задница! Тебе че, реально тридцать два? Не врешь?
Вместо ответа оттопыриваю средний палец. Мерзавец ржет.
— Смотри, а глазюки-то какие зеленые, чистая кошара. Кис-кис, гы-гы-гы! Царапаться небось любишь?
— Зубы глянь, — вместо ответа велит индеец.
Не дожидаясь, пока эта мразь залезет мне в рот своими сто лет немытыми пальцами, открываю его сама.
— Полный порядок, — довольно рапортует тот.
— Одевайся, — кивает мне индеец. — Что с плечом?
— Взрывной волной проволокло по земле, — отвечаю, объясняя ссаженную до самого локтя кожу.
— Перевязать, — велит он подчиненному и теряет ко мне всяческий интерес.
— Топай обратно, — бурчит конвоир, а потом вспоминает про природу: — А, не, вон туда топай…
Чуть обойдя тупо покачивающихся на месте искалеченных зомбаков и телеги, углубляемся в заросли высокой травы.
— Действуй, милашка… — ухмыляется бородатый, и не думая отворачиваться. Масляный взгляд вихляет по моему телу. Кем ты был до всего этого, а? Преподавателем? Охранником? Офисным клерком?
— Ты б за местностью следил, чтоб меня зомбак не тяпнул, пока я тут с голым задом, — огрызаюсь я. Плевать… расстегнув джинсы, притаптываю траву ногой и сажусь, глядя ему прямо в глаза. Любуйся, извращуга… в обморок не закачусь от этого уж точно.
— Ты штанишки-то натягивать потом не торопись, — говорит он, подмигивая, — такие титьки славные давно не попадались!
Не-не-не! Секс сегодня в мои планы вообще не входит! Никак! Ни под каким предлогом! Ни с кем!
Я смотрю как конвоир расстегивается, не сводя с меня прицела автомата. Ловкий какой, эквилибристы обрыдались бы сейчас от зависти! А не предложить ли ему неземное удовольствие, да и оттяпать в процессе хозяйство под самый корешок? Что же мне, мать его за ногу, делать?!
Выдавив самую сексапильную улыбку (уверена, на деле мою мурзилку просто перекосило), я обещаю сделать все, что он захочет, так как деваться мне некуда и я уже поняла, что лучше быть послушной. Но есть у меня одна маленькая причуда… Не мог бы он меня поцеловать перед этим делом, да как шаловливые французы, с язычком? И декольте майки вниз оттягиваю, чтоб кровь у тупня еще больше от башки отлила.
— Ах-ха. С язычком так с язычком, — соглашается он. — Руки давай сюда.
И быстро стягивает мои запястья ремнем. Ученый, видно… Грубо дернув меня к себе за узел, облапывает мой зад ручищами и впивается в губы поцелуем.
Боже, какая мерзость!
Переборов отвращение, открываю рот, позволяя его языку вломиться внутрь.
Мерзость! Мерзость! Мерзость!
Доли секунд растягиваются в тошнотворную вечность. Еще чуть-чуть… Вот теперь достаточно. Изо всех сил стискиваю челюсти, зубы впиваются в мягкую плоть и к отвратному вкусу его слюны примешивается соленый, торжествующий привкус крови. Кусаться я мастер, да, солнышко?
Хочешь заорать? Ну так ори, ублюдок, если получится… с откушенным языком. Но выходит только мычание, и когда он наконец с перекошенной, окровавленной рожей вырывается из капкана моих зубов, я немедля наношу ему удар лбом точно в переносицу, выплюнув следом и трофей вместе с кровавой слюной. Ты был прав — люблю царапаться. А кусаться еще больше.
Руки разжимаются. Куда ж ты?! А пообниматься?! Перекинув свои связанные запястья через его голову, прыгаю бородатому за спину и повисаю всем весом на немытой глотке, стараясь опрокинуть его на спину. Он хрипит и машет руками, попадая мне по голове, но это не боль, так, ерунда… Вся ненависть, весь ужас пережитого обрушиваются, лишая способности думать. Я рычу сквозь стиснутые зубы, как дикий зверь, пытаясь удавить того, кто посмел оторвать меня от семьи, лишившейся сегодня по вине таких же вот ублюдков доброй своей половины. И пока эта мразь мечтает трахнуть меня, мой любимый человек за много миль отсюда истекает кровью, потому что я не смогла привести ему помощь.
Да сдыхай же ты уже! Вот же здоровый! Мышцы каменеют от напряжения, кровь молотом бахает в виски. Хотя бы придушить немного, дернуть автомат и в бега по кустам…
— Так я и знал, — раздается спокойный голос за спиной. — Зак, ублюдок, ничему ты не учишься!
А потом удар чего-то твердого, приклада, вероятно, обрушивается на мой затылок. Салют, тьма.
Прихожу в себя от влажного, прохладного прикосновения к лицу. То же покачивание досок под спиной и легкий скрип колес. Затылок разламывается от боли. Веду ладонями по телу, ожидая нащупать истерзанную одежду и какие-то другие признаки насилия, но кроме головы ничего не болит и одежда цела. Даже плечо аккуратно перебинтовано, как и велел их главарь.
— Не бойся… главный не позволил, — произносит женский голос. А… Соня. Это она и трогает меня мокрой ладошкой.
— На вот, попей… — губ касается горлышко бутылки, я делаю жадный глоток и закашливаюсь.
— Не спеши.
— Долго я провалялась?
— Не слишком. Но солнце уже село.
Я пытаюсь сесть, но ее ладонь удерживает меня.
— Поспи… Тебя завтра трудный день ждет. В наказание за нападение на охранника поведешь упряжку.
Ну и поведу… подумаешь.
— Почему меня не убили?
— Зачем? Ты товар… и хороший товар. А способов превратить твою жизнь в ад у них предостаточно.
Вот это нахваталась тетка обреченности за неделю! Это они ее так обработали или попалась уже такая? Впрочем, я не умничаю, а лишь говорю спасибо. Тент откинут, свежий ветерок овевает клетку. Я уже сидела в клетке… правда, тогда мой зверь был со мной. Как средневековая колдунья из одной старой книжки… А теперь я одна. И вся сила только в моем сердце.
Как подвернется очередная возможность — попытаюсь бежать снова. Снова. И снова. Пока или не убьют, или побег не удастся. Не ради себя. Ради тех, кто меня любит, ждет, и уже, наверное, ищет… Их лица встают перед глазами одно за другим, четче чем в 3D кино. Сначала это лица живых. А потом приходят лица тех, кого этим утром не стало… Особенно одно, лицо маленького мальчика, залитое кровью… оно не может отпустить меня. Оно никогда меня не отпустит. Я затыкаю рот ладонью, чтобы не завыть в голос, отворачиваюсь от своих товарок по несчастью. Все, что я делаю эти безумные два года — это теряю. Возможно, прямо сейчас я теряю Майка. Или уже потеряла его.
Рассвет принес не только первые лучи солнца, но и подъем с переворотом — стволом по прутьям.
— Поднимай задницу, кусака, упряжку тебе сегодня водить. Побудешь наживкой, ха-ха…
Как ни странно, спала я как убитая. Хотя, чего странного: война, ранение любимого, гибель друзей, плен у работорговцев, попытка побега — и все в один день. Есть от чего устать…
Вчерашний пострадалец держится стороной. Уверена, как улучит момент — я свое еще отхвачу… Ну и плевать… оно того стоило.
На затылке изрядная шишка, голова побаливает, но не смертельно. На выходе меня заковывают, как и мужчин. Салют особо опасным… Я вам еще устрою восстание Спартака, дайте срок.
Мы на окраине какого-то городка… указатель сбит машиной, названия не узнать. Черт раздери, мы, кажется, забираемся все дальше на юг… или юго-восток?
Соль и смак моего наказания в том, что меня, как брыкливого мула, впрягают в переднюю телегу, и скорость всего каравана зависит теперь от того, как шустро я буду перебирать ногами в расшнурованных, спадающих ботинках. А мертвые могут хоть бегом бегать и не устают вовсе… и чтоб впряженные за мной зубастики не дотянулись до моих плеч, мне придется все время держать темп.
— Пошла, сука, — весело хлопает меня пониже спины один из охранников. Мог и не подгонять… увидав живого впереди, зомбаки уже оживились.
— Пошел на х*й, — с кривой улыбкой по-русски огрызаюсь я, налегая на лямки. Чего я там в детстве про бурлаков на Волге читывала? Затянуть, что ли, песню позаунывнее?
К полудню ритмичное переставление ног превращается в пытку. Пот градом течет по лицу, щиплет глаза. Вытирать его скованными руками неудобно. Хлябающие ботинки натирают, майка прилипает к спине. Я загорелая, но чувствую, как кожа просто поджаривается под свирепым южным солнцем. Сзади хрипят мои неутомимые мертвые товарищи по несчастью. Им уже все пофиг.
Хоть воды дали, и то спасибо. Жалеют товар. Интересно, на что нас выменяют? На еду, патроны и топливо, скорее всего — сейчас это главная валюта. А кому сейчас нужны люди (считай, рты) в обмен на дефицитные ресурсы — вот в чем вопрос… Увы, физическая нагрузка не освобождает меня от мыслей, и они тягостные, а сосущая под ложечкой тоска все свирепее, чем дальше уносят меня мои же ноги от дома и любимых.
Конвоиры в дороге молчат, дремлют, спрятав рожи под широкополыми шляпами, если и переговариваются — то почти шепотом, и странный полумертвый караван практически не привлекает внимания мертвецов. И все равно жуть жуткая, и сердце скатывается в пятки, когда они попадаются на пути и провожают цепким мертвым взглядом живую «морковку» — меня, или пристроившись, плетутся рядом милю-другую, чтобы потом отстать, переключив внимание на что-то другое. Самых назойливых охрана ликвидирует на первой же остановке, а если попадутся крепкие свежие экземпляры — поменяют «износившихся лошадок» на новых.
Я молчком молюсь своему Джа, прося у него сил и терпения.
Интересно, мы так и будем плестись на этих телегах, или есть какая-то точка сборки и транспорт пошустрее? С утра к нам присоединилась еще одна такая телега. Похоже, они разъезжаются по стране, вылавливая одиночек или маленькие слабые группки — экономно, бесшумно, мало рисков, чем при той же атаке в лоб. А потом стягиваются в караваны и увозят пленников куда-то на юг… Все южане — названия с побережья Луизианы, Миссисипи, Флориды и Алабамы мелькали в утренних разговорах надсмотрщиков. Нервничают, недовольны, что забрались слишком далеко вглубь материка.
Задумавшись, поздно замечаю, что ботинок соскочил с ноги, пытаюсь поймать его, притормозив, спотыкаюсь… Мир летит кувырком, руки выворачивает лямками, кандалами, сверху напирают зомбаки, лязгая зубами. Извернувшись кошкой, наношу удар ногой в ближайшую рожу, слышу ор охранников…
Застопорив колеса рычагами — такие самодельные тормоза, иначе телегу не остановить, мертвяки никаких «тпру» не понимают, охрана прикладами разносит челюсти ближайшим ко мне, а потом и мне прилетает, за нерасторопность, ботинком в бок. Задохнувшись от боли, еще туже скручиваюсь в клубок, прикрывая живот и голову, как только возможно, и ботинок снова врезается под ребра. Должничок мой, ты ли это, или кто из твоих приятелей?
— Прекратить! — рявкает голос главного, все его называют между собой «Вождь». — Поднимите ее.
Кое-как выстегнув меня из упряжи, охранник вздергивает меня на ноги. Привет, Зак! Усмешка кривит мои губы. Защитная реакция на стресс всего-лишь. Разволновавшиеся «лошадки» хрипят и дергаются. Прищурив черные глаза, отчего лучи морщинок разбегаются к вискам, Вождь говорит:
— Я разрешал бить товар?
— Нет, но… — оправдывается кто-то рядом. Сам Зак, если и будет говорить, то хреновато — кончик языка я ему начисто отхватила. И никакой логопед не поможет.
— Вы все знаете, ублюдки, что на такую добычу у нас есть заказчик и за нее я получу вдвое больше обычного! А ты, Зак, не стоишь даже того дерьма, что производишь! Я устал от твоих нарушений дисциплины. Еще один проступок — и сам потащишь эту телегу. Дохлый! Вас, выб***ков таких, под каждым кустом еще полно, совершенно бесплатно! Верните ее в клетку. Увижу, что кто-то возле нее вертится с желанием попортить ей шкуру — убью.
Вот так удача! Теперь я еще и спецтовар для спецзаказчика! Даже думать не хочется, для каких таких целей я ему нужна? С одной стороны так лучше — я теперь под протекцией Вождя. С другой… хрен убежишь, охранять будут строже.
— Не обольщайся, шалава, — шипит мне на ухо охранник, кажется, его зовут Вонючка (надо сказать, не зря), пока ведет меня к клетке, — Вождь хочет продать тебя Черному Джеку, он амазоночек любит… Но я уж постараюсь, чтоб ты, сука, загремела на плантации в Лу, к черным… по настоящему черным, хех-хе-хе. Там с тебя шкуру до пят спустят и скормят аллигаторам. Подохнешь под плетью, за Зака.
— Иди на х*й, — автоматом огрызаюсь я на родном языке, а голова уже лихорадочно переваривает полученную информацию. Черный Джек? Плантации в Лу? Во-о-от зачем рабы — растить самый ценный товар в новом мире — еду!
Скрип-скрип, скрип-скрип, скрип-скрип… Лежу на спине, наслаждаясь болью теперь еще и в боку. Синячище здоровенный будет, уже наливается… Соня отчитала. Зачем нарываться на неприятности, бла-бла… а я не нарывалась. Я просто потеряла ботинок. Девчонка ее немая, что ли? Ни слова не слышала пока.
Майк… как ты там, милый, жив ли вообще? Прищуренные серые глаза, обожаемая улыбочка в стиле «я дурак, мне все можно», винтовка в загорелых руках… дымок от сигареты… плеск воды у турбины… смех детворы… Вив, строго велящая им не баловаться у реки… Каро охотится за лягушками… бедный, верный, обожаемый мой четвероногий ребенок… ищешь ли ты меня? Я жду твоих неслышных шагов, темной тени за телегой, тихого взвизга…
Проклятье… Слеза выползает на висок. Одна. Воды в обрез дают, влаги даже на поплакать не осталось в организме. Ну почему, почему нам не попадутся живые, пусть другие бандиты, такие же ублюдки, как напали на наш дом — хоть какая заварушка могла бы стать шансом на побег!
К вечеру снова остановка — нас наконец-то решают покормить. Сушеная рыбина и окаменевшие галеты, кажется, из рисовой муки, и мой организм всасывает все это со скоростью, присущей обычно Каро. И попить наконец-то дают.
— Мы должны бежать, — повторяю я Соне как мантру, но она смотрит на меня точно на полоумную. Как ты выжила вообще, с таким характером?
Потом снова едем-едем-едем… и когда тент откидывают в очередной раз, на небе уже россыпь крупных южных звезд. Караван прибыл к каким-то ангарам… кажется, это взлетная полоса. Так и есть — точка сборки, откуда нас перекинут, скорее всего, во Флориду, на какой-нибудь невольничий рынок (охренеть… я — невольник!), и следы мои потеряются для моей семьи навсегда. Отчаяние ударяет в голову, и я почти готова сорваться и напасть на конвоира — пусть уж пристрелят, это лучше, чем рабство, но… я не имею права сдаваться, и я беру себя в руки, протягивая их под кандалы, когда нас сковывают в колонну. Я еще не проиграла свою войну… не проиграла.
