Глава 48
Сумерки какие-то слишком светлые и прозрачные. Может, от того, что окно огромное, и дверь на балкон открыта, а за окном простор, да зелень до горизонта. И ветер подхватывает штору, как вальсирующий кавалер барышню в танце. И белая ткань взлетает и опадает. А потом снова – раз-два-три.
Непривычно, что язык с таким трудом ворочается, а тело, будто его анестетиком обкололи, почти не чувствует ничего.
– Я не пью, – серьёзно заявляет Вий, с трудом справляясь с артикуляцией. – Мне нельзя расслабляться. – Он выдыхает, как после тяжёлой работы, и роняет голову на покрывало.
– Ты Джеймс Бонд? – На другой половине огромной двуспальной кровати, прижимая к виску ополовиненную бутылку, также страдает недавний знакомый.
– Т-с-с… – Вий прикладывает палец к губам, всем своим суровым видом показывая, что информация эта разглашению не подлежит.
– Toll! – восхищается собеседник. И сразу просит, – расскажи. – Глаза загораются живым интересом. Он переворачивается на живот, повторяя виеву позу. Так удобней болтать, глядя на почти стаявшие розовые облака в фиалковом небе.
Вий собирается с мыслями. Он был очень разочарован, когда понял, что все, кого он принял за страдающих в заключении братьев, таковыми не являются. Что они присутствуют здесь добровольно. На концерт, бл***дь, пришли! Музыку слушать! Тогда он решил зацепиться с кем-нибудь языками, чтобы разузнать об этом месте побольше – ходы, выходы... Едва начав приглядываться к окружающим, столкнулся взглядом с этим долговязым и белобрысым то ли Фрицем, то ли Хайнцем – теперь уже и не вспомнить после бутылки виски. Попытался осторожно его прощупать, раз уж тот сам пошёл на контакт.
Сначала не получалось вообще ничего и Вий запаниковал. Немец был таким вязким внутри, что оказался почти непроницаем. Вий побарахтался, силясь пробраться сквозь сонную неподвижную толщу его нулевой реагентности, и вдруг просто провалился внутрь. А там оказалось так хорошо – непередаваемо…
– Зачем тебе? Это грязно, – морщится Вий.
– Ты киллер? Или сутенёр?
– И киллер, и сутенёр, – бормочет Вий, не открывая глаз. – Политика грязное дело.
– Genau, – соглашается Фриц. Или Хайнрих? У него очень приятный мягкий акцент. – А ты не можешь… за-вья-зать? – старательно выговаривает он.
– А жить после этого зачем? – удивляется Вий.
– Ну… чтобы жить! – смеётся этот Йохан. Или Вольфганг?
– Это как? – усмехается Вий. – Вот ты для чего живёшь? – Он приподнимается на локте и неповоротливым тюленем поворачивается набок. Голову держать вертикально трудно и Вий подпирает её кулаком.
– Я? Реванш! – торжественно заявляет немец.
– То есть ты вернулся, чтобы взять реванш? – уточняет Вий.
– Ja, richtig, – оживлённо кивает тот.
– Расскажи, – ехидно возвращает немцу его же реплику Вий.
– Ну… Я пел. Стояль на сцена во фраке… Оркестр… – недостаток словарного запаса собеседник восполняет активной жестикуляцией и выразительной мимикой. – А потом – политика, наци… – Он сделал вид, что прицеливается и изобразил звуки выстрелов. – Но я всё равно хотель прожить эту жизнь. И я вернулся. И пою старые песни, которые не спел раньше.
Вию больше не смешно. Он молчит и разглядывает покрывало цвета чайной розы.
– Политика, значит, тебе помешала…
– Ja, ja! – горячо соглашается… Фридрих? Нет, не Фридрих. И не Карл. – Политика это очень плохо, – осуждающе цокает он языком. – Политик забирает твою жизнь – много жизней! – чтобы сделать, как хочет он. И не даёт людям жить своя жизнь, их жизнь, их карта.
– Но ведь идеи бывают разные, – не сдаётся Вий. – Кто-то живёт сам по себе и сам для себя, а кто-то – для других, чтобы их жизнь сделать лучше.
– Bitte – будь врачом, живи для других! – улыбается… нет, не вспомнить, как этого немца зовут. – Улучшать качество жизни – это gut – изобретать, строить. Забирать чужую жизнь для идея – плёхо.
– Но любое массовое движение существует потому, что люди сами поддерживают его, разделяют ту идею, которая лежит в его основе, – не сдаётся Вий.
– Leider, – печально кивает немец. – Люди слабые. Манипуляция – политик умеет пудрить мозги, использует низкие желания людей. Для высокой цели, – хихикая, добавляет он, толкая Вия в бок.
– Есть задачи, с которыми нельзя справиться в одиночку, – продолжает настаивать на своём Вий, – для выполнения которых нужны усилия сразу многих людей.
– Я поняль, – фыркает немец. – Я хочу петь, ты хочешь контролировать материя, энергия – сразу много. От тебя надо уносить ноги! – хохочет он.
– И ты, Брут! – ворчит Вий, отбирая у немца бутылку.
– Я не Брут! – протестует немец. – Я Карстен!
Вот, значит, как его зовут! Вий прикладывается к бутылке и вальяжно машет рукой:
– Хочешь петь, пой, Карстен. Давай. Ты по-русски умеешь?
Карстен, похоже, пытается вспомнить русские песни, хмурится сосредоточенно и наконец светлеет лицом.
– Когда простым и тёплым взором, – душевно начинает он нежным глубоким баритоном. – Ласкаешь ты меня, мой друг…
Вий сразу чувствует, как сердце тает от этого сладкого голоса, и становится до слёз хорошо. Он кивает в такт и делает ещё один глоток из бутылки, чтобы заполировать эти непривычные ощущения. А потом начинает подпевать:
Мы так близки, что слов не нужно,
Чтоб повторять друг другу вновь,
Что наша нежность и наша дружба
Сильнее страсти, больше, чем любовь.
Вий в несколько глотков опустошает бутылку и роняет её на ковёр возле постели.
– Розен, тварь. Бл***дский зайчик. Ненавижу, – говорит он сам себе.
– Герман Розен? – переспрашивает Карстен с любопытством.
– Знаешь Розена? – почти трезвеет от неожиданности Вий.
– Herr Hermann делал мою карту, – кивает Карстен.
– Хер, точно. Тот ещё хер, – похрюкивает от смеха Вий. И извиняет себя тем, что шутки пьяного в дребадан человека не обязаны быть изящными – Покажешь? Карту.
– Конечно, – легко соглашается немец и тянется к тумбочке возле кровати. Из верхнего ящика он вынимает ярко-синюю книжку и протягивает своему гостю.
Вий с интересом пролистывает документ и вдруг зависает над одной из страниц.
– Интересно, – говорит он себе. – Очень интересно.
***
Розен был чист перед законом и будущим мужем. Интуиция вопила обратное, но факты подтверждали розеновскую версию. Кактус имелся. На экране монитора было открыто отправленное сообщение, что совпадало с показаниями Германа по поводу виртуального с Вием сотрудничества. На столе перед компьютером лежал германов смартфон, колода карт и ракушка – ничего подозрительного. Сам Розен вышел из душа счастливый, розовый и снова полез целоваться. Пётр Яковлевич вспомнил, как Вий упорно звал Германа зайчиком, и подумал, что, если имелся в виду зайчик с логотипа «Плейбоя», то прозвище получалось очень подходящим. Или там был кролик? С кроликом символ выглядел бы, конечно, скабрезней.
Любить Германа в Виевой квартире очень не хотелось, но Розен умело отвлёк Петра Яковлевича от плохо влияющих на потенцию мыслей. В итоге Гранин согласился там даже заночевать с условием, что спать они будут не в хозяйской постели, а на диване.
Розен охотно согласился и принялся хлопотать по хозяйству. Приготовил вполне сносный ужин. «Всё равно продукты пропадут», – резонно заметил он. Судя по тому, что кроме говяжьих стейков, сыра и вина, ничего в холодильнике не нашлось, вегетарианцем Вий не был.
Герман устелил постель, отправил будущего супруга в душ и уселся за компьютер. Засыпая, Пётр Яковлевич видел сосредоточенное германово лицо в голубой ауре мониторного света и слышал лёгкое клацанье нажимаемых клавиш. А когда проснулся, узрел сюрреалистическую картину: Герман, матерясь сквозь зубы, вытряхивал из горшка кактус, придерживая шипастое растение предусмотрительно надетой на руку поварской рукавицей.
