Глава 52

Розен повертел, осматривая, авторучку, которую выдал ему Георгий, переглянулся с Граниным.

– Что-то слишком часто мне стали попадаться ручки с начинкой, – мелодичным своим голосом лукаво протянул он.

– У меня есть пуговица, – пожал плечами Георгий. – Только она большая. Её можно разве что на пиджак пришить. И снимки делать вам тогда придётся стоя.

Розен фыркнул.

– Нет, спасибо. Ручка как раз то, что нужно. – Он сунул гаджет в карман и с благодарностью протянул Жорику руку. – Ты здорово меня выручил, стажёр. И порадовал. И тем, что интерес проявляешь, и тем, что спорить пытаешься. Ты только «Диагностику кармы» не читай! – засмеялся он.

– Чего? – нахмурился Георгий, пожимая прохладную узкую розеновскую кисть.

– Да так, – легкомысленно отмахнулся Розен. – Просто не все книжки одинаково полезны.

– Догадываюсь, – мрачно отозвался Георгий. – Только как полезные от неполезных отличить?

– Очень просто! – вдохновился Розен, взмахивая руками, будто показывал публике фокус. – Истина внутри каждого из нас. Прикладывай её ко всему и сразу поймёшь, что ей соответствует, а что нет. Только надо быть чутким.

– Всё, что он говорит, дели на шестнадцать, – сочувственно шепнул озадаченному Жорику Гранин.

– На шестнадцать?

– Ну, на тридцать два, если тебе так больше нравится, – хмыкнул Пётр Яковлевич. – Герман Львович забывает порой, где он, а где прочие смертные. Он редко общается с кем-то, кроме наших клиентов, и частенько забывает, какими бывают люди в основной своей массе. И для этого большинства, кстати, всё так и есть, как в твоей книжке сказано: одна жизнь – один градус движения Солнца. Потому что процесс их эволюции механистичен – колесо поворачивается на этот самый градус и их за собой тащит.

– Эй, я всё ещё здесь! – притворно возмутился Розен. – Не надо обо мне в третьем лице! И истина внутри нас – действительно единственный критерий оценки духовных феноменов. Просто, чтобы им пользоваться, нужно сначала познать Бога и найти Бога в себе – ведь истина это и есть Бог. Но это обязательно должна быть личная встреча, от которой рождается личная связь, которая распечатывает источник в сердце…

– Остапа понесло, – ласково усмехнулся Гранин.

Розен споткнулся на полуслове, гневно сверкнул глазами, но потом вроде как передумал обижаться и даже разулыбался.

– Ладно. Пётр Яковлевич прав – я несколько увлёкся. Но тебе, стажёр, всё равно придётся научиться как-то отличать пустое слово от слова полного жизнью. Потому что есть тьма умников, которые правильные слова, которые они из правильных книжек надёргали, в правильном порядке составляют и считают себя учителями. А ещё есть те, кто, увидев свою карту, считают, что увидели истину, и начинают другим её настойчиво втюхивать. И призывать всех повторять их путь, как единственно верный. И люди ведутся на это. И считают, что за истиной и просветлением нужно ехать в Гималаи или сорок дней стоять на одной ноге каждое утро, встречая рассвет, или питаться исключительно подорожником и повторять правильную молитву. В то время как в повседневной жизни у каждого есть всё для его личной эволюции. Как говорил Шри Ауробиндо, вся жизнь – это йога. Всё, стажёр, я пойду, а то у тебя в мозгу, как я чувствую, уже контакты искрить начинают, – неожиданно закончил Розен и потянул Гранина за рукав к выходу. – Приходи в гости, как будет время, я тебе ещё чего-нибудь занимательного расскажу.

***

Первая папка была розовой. На белых хлопковых перчатках архивариуса остались чёрные следы, когда он провёл по плотному картону, стирая пыль. Розен с трудом дождался, пока служитель уйдёт. Руки его слегка дрожали, распутывая матерчатые завязки.

«Я стоял лицом на Восток. Я звал Бога. Мой фиолетовый пульс застил мой взор. Я отпустил этот мир, я отпустил своё тело. Я знал, что их жизнь ущербна, испорчена смертью. Я искал, где она прячет себя. Я опустился до самого дна. Смерти не было. В гнуснейших помыслах человеческих была сила, но не было смерти. Её не было во тьме. Её не было в покое. В страдании тоже была жизнь. Я смотрел, как жизнь утекает из тел. Но смерть не являлась. Появлялось две жизни – того, что ушло, и того, что осталось. Они продолжались, но разрыв между этими жизнями не переставал кровоточить. Эти рваные дыры зияли лохматыми краями всюду. Жизнь не была цельной.

Я стоял на вспаханном поле лицом на Восток. Бог увидел меня. Он прочёл мою боль. Он вынул мои скрепы, но не дал мне рассыпаться. И тогда я увидел смерть. Она была в этих ржавых, испачканных кровью железках, которые держали мой каркас. Я не мог стоять. Я упал на колени. Я держался руками за землю. Поток жизни заполнил меня изнутри. Он был слишком сильным. Он был всегда. Нужно было только впустить его. Я видел, как мир наполняется им, но только не люди. Они морщились, ощущая давление, они были закрыты, их скрепы были на месте.

Я смотрел на людей. Они носили в себе свою смерть. Они рычали как дикие звери, когда я касался того, что их скрепляет. Я не мог им помочь. Я был бессилен. Тогда Бог надел меня как перчатку. Люди перестали видеть меня. Я легко приближался к ним и забирал их смерть с собой. Они плакали. Они были счастливы. Но я не мог вынуть всё. Я устал. Я снова был бессилен.

Я стал искать того мастера, что клепает людям смерть, выпуская их в жизнь. Я уже понял, что смерть это пропуск. Я нашёл врата. Люди проходили через них, как пьяные, задевая друг друга. Они ещё не привыкли к своим склёпанным смертью телам. Одни скрепы в них были новыми – они мешались и натирали. Другие были ржавыми и привычными. Люди не видели меня. Они не видели друг друга. Каждый из них видел своё, согласно своей смерти, которую нёс в себе.

Я прошёл против потока. Я увидел Мастера. Он был светел лицом и очень искусен. Люди сами несли ему свою смерть и ссыпали перед ним грудой железа. Это они приносили смерть в мир. Я снова понял, что слаб. Я был один. Я плакал.

Мастер заметил меня. Он позволил мне смотреть. От его мастерства мне не было проку. Я вернулся.

Я заметил, что скрепы не вечны. Иногда они отваливаются, оставляя глубокие раны, которые лечит время. Я решил, что теперь не один. Но время было равнодушно. Оно рассыпалось шестерёнками всюду, ткалось, как воздух, и каждый глоток его горчил смертью. Сердце его принадлежало Мастеру. Время служило ему.

Теперь у меня было два врага и оба были сильнее меня. Я снова звал Бога, но он остался безличен, потоком протекая сквозь меня и мой мир. Я понял, что мне нужна сила. Я сказал, что готов отдать ей себя целиком, как отдавал Богу. Сила приняла мою жертву и наполнила меня.

Теперь я был не один. У силы были другие служители. Мы работали, не покладая рук. Растворяли железо едким составом, рвали из тел крепкими инструментами. Люди называли нас ангелами смерти. Люди бесконечно глупы.

Иногда время касалось меня и я снова чувствовал себя слабым, потому что время проходило и, глядя ему вслед, я видел, что ничего не меняется. Я не позволял отчаянию коснуться моего сердца – его мог касаться только Бог. Но однажды я понял, что стал подмастерьем того, кто клепает людям жёсткие каркасы из их собственной смерти – он ставил, я вынимал. Я не знал, в чём его замысел. И я сложил свои инструменты.

Сила не отпускала меня. Я таскал её в себе как чугун. Я помнил о своей клятве.

Я решил учиться у своих врагов. Я заметил, что время держит всех в страхе. Страх был прекрасным инструментом, он заставлял людей делать то, чего они не хотели. А больше всего они не хотели лишиться своих каркасов. Я помнил, что меня освободил Бог. Я заставил людей кричать и плакать, чтобы дозваться Его. Я заставил их истязать себя, вырывать свои скрепы с живой плотью. Я забирал в качестве платы время их жизни почти без остатка, и они подчинялись – ведь за мной стоял страх. Я думал, что победил, но оказалось, что страх слабеет со временем, и люди привыкают, превращая его в ритуал.

Я вернулся к своим братьям. Я снова взялся за инструменты, только теперь я запоминал, что расшатывает скрепы, что размягчает их, что выталкивает их прочь. Много маленьких хитростей – для каждой железки своя. Для каждой формы, каждого сплава. Я искал силу, которая заставляет людей хотеть смерти. И я нашёл её. Сила эта – любовь…».

– Поэт, блин, – качнул головой Розен, доставая гаджет и прикидывая, хватит ли карты памяти на всю папку виевых откровений. А ведь помимо этой было ещё две. «Ладно, – вздохнул про себя Розен, – главное, чтобы в этом был смысл».