Глава 56

Пётр Яковлевич как-то сразу понял, что Герман болен. По тому, как неровно, в два приёма, захлопнулась входная дверь, по слабому заполошному шороху, будто из одежды выпутывались, а не снимали её. Чёрт! Интуиция не подвела! Герман выглядел так, будто все его силы ушли на самые простые движения, вроде разматывания шарфа.

– Я… прилягу, – для осуществления артикуляции он явно собрал остатки своей энергии.

Пётр Яковлевич без разговоров помог ему раздеться, довёл до постели и вызвал врача. Почему-то казалось совершенно логичным, что из этой своей восточной поездки Герман привёз какой-то злой тропический вирус.

Четыре дня Герман темпераментно, со вкусом болел: засыпал, когда удавалось сбить жар, просыпался мокрый и без сил, потом снова трясся в лихорадке.

На пятый день Пётр Яковлевич проснулся от того, что в ванной шумит душ, и, зевая, поплёлся в кухню готовить завтрак. Он твёрдо знал, что выздоравливающего надо накормить полезной кашей, которую тот сам себе точно не станет варить, а съест вместо этого что-нибудь для ослабленного организма вредное и тяжёлое.

Каша уже остывала в тарелке, когда на кухню явился Герман – халат на удивление плотно запахнут, чёлка а-ля Гитлер прядями липнет ко лбу.

– А носки? – с укором глянул Пётр Яковлевич.

– Здесь же тепло, – удивился Герман.

Пётр Яковлевич вздохнул и пошёл за носками – шерстяными, с оленями. Когда он принёс их и опустился на колени, чтобы собственноручно на Германа надеть, тот нервно дёрнулся и заметно смутился.

Вот это новости! И довольно неприятные.

– Что? – Пётр Яковлевич сел на пятки и всмотрелся в испуганное и виноватое германово лицо. С прищуром глядя Розену в глаза, он уверенно провёл ладонями по его крепким икрам. Тот дёрнуться в этот раз не посмел, но как-то весь сжался. – Ты переспал с ним? С Вием своим? – прямо спросил Пётр Яковлевич, не видя смысла в долгих разбирательствах.

Розен с ужасом вытаращил глаза и приоткрыл от изумления рот, но быстро сник и с обречённым кивком горестно выдавил из себя:

– Д-да.

– Горе моё, – вздохнул Гранин. Натянул-таки на Германа носки, осторожно выполз из-под стола, предусмотрительно прикрывая рукой макушку, и сел на диванчик рядом. – У меня было два процента сомнений и 98 процентов уверенности в том, что это непременно случится. К тому же ты, как обычно, честно предупредил, – с иронией хмыкнул он. – Но, судя по тому, как тебя накрыло после, особой радости тебе это не принесло? – Заметив германово смятение, Пётр Яковлевич пояснил, – я нашёл таблетки, которые ты бросал в тумбочку. Разумно, кстати. Зачем зря глотать антибиотики и нагружать печень, если никакой инфекции нет?

– Я забываю иногда, что ты начальник службы безопасности, – прошелестел Розен.

– Не забывай. – Пётр Яковлевич на пробу провёл костяшками пальцев по германовой щеке и порадовался, заметив, что тот прикрыл глаза и подался навстречу. Не так всё плохо. – Ты говорить-то мне собирался?

Герман, не поднимая глаз, отрицательно помотал головой.

– Он тебе посоветовал?

Розен всё так же, потупившись, закивал.

– Знаешь, может, это и ненормально, но я с некоторых пор не воспринимаю вас как двух различных людей, – признался Пётр Яковлевич. – Наверное потому и не ревную.

Герман бросил на него быстрый испытующий взгляд, потом ещё один и придвинулся в надежде, что Гранин его обнимет. Тот улыбнулся этому наивному манёвру и с облегчением потянул Розена на себя.

– Когда уже закончится эта гоголевская эпопея с возвращением Вия? – смиренно вопросил Пётр Яковлевич, сплетаясь с Германом в долгожданном тесном объятии. Тот сразу прижался порывисто, почти мгновенно расслабился и просто ощутимо ожил. Его пальцы принялись блуждать в поисках любого зазора, в который можно скользнуть, чтобы коснуться скрытого одеждой тела. Это здорово отвлекало. Всё-таки Пётр Яковлевич соскучился по Герману за целую неделю вынужденного поста.

– Он принял шанхайскую карту, – увлечённо делился тем временем Розен. – Это ведь на самом деле ему нужно переключиться с высоких материй на что-то попроще, а не мне. Ведь он, с-сука… Ой, прости, Петенька! – Розен поспешно прижал пальцы к губам и кокетливо похлопал ресницами. – Так вот, Вию же кроме тайн мироздания ничего не интересно! Он укатился так далеко, что не достать! Я от отчаяния уже и сам был готов, на своём примере, так сказать… Понимаешь, китайцы ведь осознанно живут только здесь и сейчас – как раз то, что нужно нашему Вию. Они добровольно заперли себя в текущем моменте. Вот помнишь эмблему Тайцзы? Ну, Инь–Ян в круге? Она изображает некий идеал. И вот ты можешь сказать, где в этом идеальном балансе человек?

– Наверное человек это целое? – осторожно предположил Пётр Яковлевич.

Розен затрясся от беззвучного смеха, на мгновение ткнулся и всхлипнул Гранину в плечо.

– А вот и нет! – весело сверкнул он глазами. – Инь – это Она, – гипнотизируя Гранина сияющим взглядом, принялся ворожить Герман. – Ян – это Он. Вместе они составляют этот мир. А где же человек? – Он выдержал драматическую паузу. – А вот та тонкая линия между ними – это и есть в идеале Человек.

– Не понял, – замотал головой Пётр Яковлевич.

Розен торжествующе зашёлся звонким хрустальным смехом.

– Идеальный человек нейтрален – он ни на что не воздействует. Зато всё воздействует на него. От его присутствия ничего не должно меняться в этом мире – то, что нашему Вию доктор прописал! Идеальный человек с точки зрения китайской традиции изменяется вместе с природой – он текуч. А что для этого надо? Полностью перевести своё сознание в тело и ощущать свои кости, жидкости, сухожилия. Для чего? Чтобы постоянно сохранять и поддерживать в себе нейтральность. То есть постоянно колебаться вместе с тем, что вокруг тебя движется и каждым своим воздействием выводит из равновесия тебя. И каждую секунду возвращать себе это равновесие, балансировать, сохранять нейтральность. А Виюшка же помешан на идее изменить этот мир. И он, разумеется, вообразил, что я даю ему в руки новый инструмент для трансформации. Он считает, что когда научится контролировать тело, он получит возможность его изменять. Понимаешь?

– Удивительно, но понимаю, – усмехнулся Пётр Яковлевич. Беспокойные и ласковые розеновские руки растревожили его либидо, но он всё ещё мужественно удерживался от того, чтобы скользнуть ладонью под лёгкие полы халата, которые прикрывают горячее, нежное, шелковистое…

– Но для нашей Конторы, кстати… Кстати! Здесь тоже есть рецепт. Вот помнишь, я говорил тебе, что нам надо стать незаметнее?

– Помню. – Чтобы отвлечься от грешных мыслей, Пётр Яковлевич завладел германовой рукой, утоляя таким, почти целомудренным, образом свою жажду тактильного контакта. Почти – потому, что то, что он делал с этой самой рукой, невинностью и не пахло. Все эти поглаживания, поцелуи и… и…

– А можно я кашу потом съем? Её всё равно греть уже надо, – упавшим до лепета голосом спросил вдруг Розен, наблюдая, как Пётр Яковлевич увлечённо облизывает его мизинец.

– Можно, – великодушно позволил Гранин.

***

Вот теперь, когда Розен голым расхаживал по комнате, вдохновенно размахивая руками, теперь Пётр Яковлевич был спокоен. Всё в порядке. И с Германом в порядке, и вообще. А грязная тарелка на столе среди компьютерных распечаток, недопитый кофе на подоконнике и кляксой растекшийся по полу презерватив – обязательные элементы гармонии, признаки душевного здоровья и внутреннего благополучия сложносочинённого организма под названием «Розен».

– Ты не можешь мне объяснить, – прерывая поток абстрактных германовых рассуждений, неожиданно для самого себя спросил Гранин, – почему то, что происходит с Конторой, так подозрительно созвучно тому, что происходит с тобой?

Герман запнулся, умолк. Плюхнулся в кресло, закинув ногу на ногу, и изучающе уставился на Гранина, задумчиво потирая подбородок.

– Я слишком глубоко копнул, да? – понимающе усмехнулся Пётр Яковлевич, поворачиваясь на бок и подпирая голову кулаком.

– Да, – честно признался Герман после некоторых раздумий. – А сам ты как думаешь?

– Я думаю, что раз всю эту ситуацию сочинил ты, она несёт в себе отпечаток твоего внутреннего нестроения. Я прав?

– Прав. – Герман поджал губы. – А где-то бывает иначе?

– Нет, – вздохнул Пётр Яковлевич. – Не бывает. – И швырнул в Германа носком, который каким-то (ладно! известно каким!) образом оказался рядом с подушкой.

Герман поймал носок, надел, поискал глазами другой. Пётр Яковлевич, слегка смутившись, вытянул его из-под себя и тоже кинул Герману.

– Ну, если ты с этим согласен, ты должен понимать, что должен мне верить, чтобы спасти Контору и наших подопечных.

Обнажённый Герман в шерстяных носках с профессорским видом восседающий в кресле выглядел несколько сюрреалистично, но абсолютно адекватно происходящему, где реальность дрожала и металась от происходящего внутри к происходящему вовне.

– Если вернуться к разговору о Тайцзы, – Герман, призывая ко вниманию, поднял указательный палец, – то мы должны помнить, что человек, каким бы нейтральным он не был, содержит в себе и Ян, и Инь. Собственно поэтому сохранение нейтральности – искусство и постоянное напряжённое осознание. Вот мышцы: одни сгибают пальцы, другие разгибают, то есть одни тянут за собой Инь, другие – Ян. Чтобы оставаться нейтральным, нужно сохранять баланс, нужно оставаться в покое. Человек не мог бы взаимодействовать с миром и не имел бы надежды познать его, если бы не носил элементы этого мира в себе. И так во всём. Поэтому ты есть во мне, а я есть в тебе. И я люблю тебя. Я ведь тебе уже говорил? Нет?!! С ума сойти! Извини, исправляюсь. Пётр Яковлевич, я люблю тебя.