Трагедия в пяти актах
Она тихо открыла дверь авто и горный воздух, прохладный от близости реки, толкнул ее в разгоряченное лицо. Конец июля… А тогда был конец сентября.
— Бэтти? — сонно спросил Джек. Она думала, что он уснул, сложив руки на руль, а на них — светловолосую голову. Хороший он человек… может быть, даже слишком хороший. И слишком податливый. Они оба чересчур много выпили этим вечером для того, чтобы в принципе куда-то ехать. Да еще и тащить с собой ребенка. Но малышку просто не на кого было оставить. А черная дыра в груди Бэтти тянула ее к этому месту с такой силой, как никогда ранее за все минувшие девятнадцать лет. Она сказала, что просто хочет побыть здесь немного, и Джек привез ее без возражений.
— Я подышать, — откликнулась она. Оглянулась, посмотрела на белое личико дочери, крепко спавшей в детском креслице на заднем сиденье, и пошла к мосту, раскинувшемуся над глубоким каньоном. Ночь была почти непроглядной — никакого освещения в этой глуши и быть не могло, но светлые металлические опоры ограждения зловеще сияли каким-то собственным светом, точно зубы в черепе древнего гигантского ящера.
«Дракон. Вот на что он похож», — подумала она, поежившись, но продолжая двигаться, точно зачарованная. Остановилась у перил, наклонилась над разливающейся внизу тьмой с редкими серебристыми бликами. Река, сильно обмелевшая по летнему жаркому времени, текла там, на дне, лениво и почти беззвучно.
— Элли, ты здесь? — прошептала она одними губами, запрыгавшими от вновь нахлынувшего горя. Безумие… Элли нашли. Река не унесла ее безвозвратно. Она лежит на тихом городском кладбище под скромной могильной плитой с этими страшными в своей приближенности друг к другу датами рождения и смерти. Одиннадцать лет… Всего одиннадцать. Если бы она тогда сказала — нет?
«Тело. Там лежит тело», — поправила она саму себя. По-детски еще мягкое, округлое, не успевшее вытянуться подростковыми углами, стать неуклюжим… С лицом, так похожим на мамино, с этими забавными хвостиками и старательно подкрученной челочкой. Как хорошо, что ее не тронули. Она умерла быстро… Бэтти умирает медленно. Гниет, расползается изнутри, переживая эту муку бесконечно.
— О, нет! — воскликнула Элизабет, когда одна из шин предательски зашлепала по асфальту. А она решила было, будто ей только показалось, что машина слегка осела на одну сторону, когда они складывали покупки в багажник.
— Колесо спустило? — спросила Элли, надув розовый пузырь из жвачки, и немедля высовываясь из своего окна, чтобы удостовериться. Бэт затормозила, вышла из машины и осмотрела колеса. Да, одно спустилось, и довольно прилично. Она попробовала было подкачать его, но воздух упорно покидал шину, не желая там задерживаться. Наехала на что-то острое или деформировался диск совсем не нового авто, как предупреждал ее Бобби? Уж он-то в таком разбирается. Но Бобби сейчас был далеко, и как вернуться домой на этом безобразии, Элизабет не представляла. Поменять колесо она точно не сумеет. А ведь он говорил — давай научу, потому что мало ли, где может случиться неприятность, и как далеко оттуда будет до автомастерской? Как в воду глядел.
С дальнего конца парковки вывернула старая длинномордая Импала и поравнялась с ними. Из окна высунулось круглое добродушное лицо парня лет двадцати пяти, в очках в толстой оправе.
— Какие-то проблемы, девчонки? — спросил он участливо.
— Колесо спустило, — с досадой ответила Бэтти, поднимаясь и откидывая упавшие на лицо длинные пряди. В свои восемнадцать она была необыкновенно хороша, и густые черные волосы почти в пояс составляли отдельный предмет ее гордости.
— Не могли бы вы нам помочь?
— В замене колес не силен, — развел руками круглолицый смущенно. — Но мы можем подвезти вас до дома или хотя бы до ближайшей автомастерской. Поздновато уже.
На часах в самом деле было около девяти вечера, и солнце давно скрылось за горизонтом. Худенький брюнет, сидевший за рулем, махнул им с сестричкой рукой:
— Конечно, подвезем, нам совсем не трудно.
— Правда? Вы нас очень выручите! — обрадовалась Бэтти. — Я только маме позвоню.
Она набрала домашний номер из автомата на парковке и рассказала о приключившейся с ними проблеме, и о «милых людях», что согласились им помочь. Никакой тревоги она не чувствовала. Парни выглядели такими безобидными. Они с Элли переложили свои покупки в чужую машину и весело болтали о том о сем, наслаждаясь поездкой. Все шло прекрасно до того момента, как они выехали на шоссе. Там круглолицый ткнул ей в грудь нож и сказал, что их планы немножечко поменялись. Так начался первый акт этой трагедии.
Они ехали долго, не менее часа, пока не оказались в абсолютной глухомани у моста над каньоном. Оледеневшая от ужаса Бэтти умоляла их не трогать сестру. Они и не тронули… Весь этот ужасный путь она прижимала перепуганную Элли к себе, утешая и обещая, что все будет хорошо. А потом круглолицый выволок девочку из машины и, не долго думая, просто швырнул ее через перила. Как вещь. Как слепого котенка.
— Я люблю тебя, Бэтти! — последнее, что успела она крикнуть, прежде, чем ее детское тело отправилось в страшный тридцати четырех метровый полет. Элизабет зашлась криком и не слышала этого пушечного удара о воду и камни внизу. Даже если бы Элли умела прыгать и прыгнула сама — у нее было бы мало шансов выжить… За жаркое лето река сильно обмелела… Элли умерла. Ад для Элизабет только начинался.
Второй акт ее личной трагедии длился бесконечные два часа. Осатаневшие от алкоголя, ощущения власти и вседозволенности ублюдки издевались над ней, как только могли. Ее били и насиловали, насиловали и снова били до тех пор, пока силы совершенно не оставили мерзавцев. Тогда Бэт еще не знала, что не сможет забыть ни единой секунды этой страшной ночи, уже пережитой ею, и каждой, только предстоящей.
Пресытившись, они решили задушить ее… но убить крепкую, рослую девушку у парочки выдохшихся наркоманов уже не вышло. Она словно очнулась от ступора, в который погрузила ее гибель сестренки, и сопротивлялась как могла — она должна жить! Ради Элли. Ради мамы.
Пускать в ход нож подонки не стали — не хотели испачкаться в крови. Тогда они выволокли Бэт из машины, схватили ее за руки и за ноги и швырнули с моста в черную глубину, туда, куда двумя часами ранее отправили ее маленькую сестру. Так начался третий, как оказалось потом, еще не самый долгий и не самый страшный акт ее трагедии.
«Я иду, Элли!» — подумала она, проваливаясь в свободное падение, и в ту же секунду истерзанное, ноющее от боли тело врезалось в скалу. Она услышала, почувствовала, как хрустнуло что-то в бедре, точно сухая ветка, ее отшвырнуло прочь, и через секунду холодные воды реки обожгли, сомкнулись над головой, оглушили… Но она не вдохнула эту ледяную темень. И даже не потеряла сознания. Бэтти вынырнула и поплыла, изо всех сил работая руками, потому что ноги отказались слушаться ее. Она не видела, как стоящая на мосту машина зажгла фары, постояла так немного, развернулась и уехала. Девушке было не до того — она звала сестру. Элли, конечно, не откликнулась…
Минут через десять, совершенно обессиленная, она выбралась на каменистый берег. Ей снова повезло — практически не ориентируясь в темноте, она интуитивно выбрала тот, где между совершенно отвесных скал был относительно пологий спуск к воде, представлявший собой усеянную острыми камнями сыпуху. Встать девушка даже не пыталась — она сразу поняла, что сломала ногу и, кажется, таз. Бэтти поползла. Она цеплялась руками за камни, подтягивая непослушный низ тела, болтающуюся плетью ногу. Боль вскоре обрушилась на нее, как только анестезия адреналином и холодной водой отпустили, прошибла потом. Прижимаясь к ледяным камням, дрожа, Бэтти твердила: «Я не умру! Мамочка, я не умру, слышишь?» и снова ползла. Ползла. И ползла. Иногда плохо держащиеся камни вырывались из-под ее ссаженых, онемевших пальцев, сыпуха приходила в движение, оттаскивая ноющее тело вниз по склону. Но Бэтти не сдавалась.
Когда она выползла к шоссе, уже рассвело. Она ползла эти проклятые тридцать четыре метра целых шесть часов. Там ее и заметила пара пенсионеров, приехавших порыбачить в каньон. Бэтти осталась жива.
Через сутки она уже давала показания, прямо в больнице, лежа в гипсовом плену на спине. Она запомнила все — их одежду, голоса, внешность. Каждую мелочь, каждый жест, привычку, слово. Как они пахли. В какой карман клали кошелек. И описала подонков так подробно, что копы моментально поняли, о ком идет речь. Оба ублюдка уже не раз попадали в поле зрения полиции. Когда на запястьях круглолицего и его тощего приятеля защелкнулись наручники, и полицейские сообщили, что Элизабет выжила и уже дала против них показания, они рассмеялись. Думали, копы берут их на понт. Это было невозможно! Но Бэтти совершила невозможное. Она жила.
И жила все то время, пока искали и хоронили ее сестренку. Пока судили и сажали подонков, лишивших жизни Элли и переломавших жизнь ей. Пока срастались кости и она заново училась ходить, ковыляя на костылях по длинным больничным коридорам. Молодое тело оправилось… зажили переломы, синяки и ссадины. Душа же заживать не торопилась. Так начался четвертый акт ее трагедии.
Нет, мать не попрекнула ее ни словом! Женщина верующая, она почла за счастье, что Господь в милости своей сохранил ей хотя бы одну из дочерей. Но сама себя Бэтти простить не могла. И началось это медленное умирание. Этот путь на ее личную Голгофу длиной в неполные девятнадцать лет. Бобби, так поддерживавший ее по-началу и часто навещавший в больнице, довольно быстро исчез с горизонта, как только она вернулась домой. Ну… она ведь как бы сама села в эту машину, правда? И не только сама села, но и маленькую сестру усадила. Конечно, не всякий мужчина оказал бы сопротивление двум вооруженным ножом негодяям, но… Нет, Бобби ничего такого не говорил. Но она читала это в его взгляде. Во взглядах знакомых и соседей. И незнакомых тоже, ведь пресса обсосала их с Элли историю со всех сторон, до каких только дотянулась, размножила, вывела в тираж. Ей негде было укрыться от этих взглядов. Насильники словно изваляли ее в грязи, и даже ледяные воды реки не смогли смыть с Бэтти эту грязь, как смыли их биологические следы. Изваляли в неискупимой вине. В непреодолимом стыде. Ее, не себя! И дальше, как бы ни шла ее жизнь, казалось, что идет она наперекосяк.
Он снился ей, это проклятый мост, и этот полет в бездну, тысячи раз за тысячи ночей. Один и тот же сон… И в каждом ей было страшнее видеть падение Элли, чем ощущать свое собственное.
Воспоминания нахлынули на женщину, накрыли темным полотном, удушая… На женщину ли? Разве не восемнадцатилетняя изнасилованная Бэтти задыхается сейчас между «зубов» ящера, пожравшего их с Элли жизни? Сегодня оба они вышли по УДО. Один из них так нагло ухмылялся тогда на суде, глядя на нее, и проводил пальцем по горлу, намекая, что рано или поздно завершит начатое. Доделает свою грязную работенку. Сегодня ее кошмар замкнулся в круг, из которого, в отличие от тюрьмы, выхода нет. Ей хотелось заорать во все горло. Но она даже плакать больше не могла. А могла только задыхаться в этой бесконечной муке, ловя ртом не приносивший облегчения воздух.
Внизу, на дне каньона, что-то вдруг тяжко всплеснуло, точно крупная рыбина. Бэтти пьяно качнулась, сердце забилось быстро и мучительно. Она здесь! Конечно же, она здесь! И всегда была здесь, она просто не может уйти с места, на котором погибла, сделалась… русалкой?
— Элли! — позвала девушка, перегибаясь через перила моста-дракона все ниже. — Элли!
Джек проснулся мгновенно, дернулся всем телом, выскочил из машины… Но она уже летела в черную, взблескивающую серебром, бездну. Пятый акт трагедии закончился.
Элизабет наконец умерла.