— М-м-м, ты пил Мета-аксу, — мурчит она и отступает, принимая цветы и позволяя Хэнку увидеть, что они не одни. Низкие светильники кутают квартиру-студию в теплые сумерки, но две знакомые темные фигуры он видит отчетливо. Он им, конечно, как кость в горле… Но Кит вьет из своих мужчин веревки, а те и рады виться, после всего-то…

      Парень смущается, но отступать поздно. Кто-то из них молча протягивает ему бокал. Музыка льется, словно он занес ее с собой из такси. Голова кружится. Кит не дает ему опомниться — и цветы, и тонкое черное платье улетают во тьму, сливаясь с ней.

      Тьма выбеливает ее золотистую от загара кожу.

      Тьма сгущает краски татуировки, прикрывшей длинный шрам на ее боку.

      Тьма не может погасить блеска в ее русалочьих глазах.

      Ведьма…

      Хэнк судорожно сглатывает, пытаясь не смотреть. Боже… что она надумала?

      — Боже, что ты надумала? — бормочет он, когда она снова обвивает его, как хмель, утягивая к большой кровати. Но ее губы — восхитительные, сладкие — слишком заняты, чтобы отвечать словами. Ее мужчины поднимаются следом, уже обнаженные. Возможно, они уже делали это… пока Кит не озарила новая идея.

      — Сте-е-ерва… — выдыхает Лу ей в затылок, впиваясь губами в ее шейку. Том кусает ее за мочку, вынуждая оторваться от Хэнка и поцеловать его. Хэнку кажется, что его сердце сейчас просто разорвется на тысячу кусков от этого резонанса. Но… эти трое знают, что делают… ему остается только играть по предложенным правилам. Он и этому рад. Он и не думал…

      Через минуту она уже стонет от десятков умелых прикосновений, стараясь тут же вернуть ласку каждому из них. Хэнк хмелеет все больше, теряя остатки рассудка, логики, стеснения.

      Китти — хмель, Китти — яд.

      Он не знал, он не думал, что это может быть так сладко, так возбуждающе. Он не чувствует ревности, он не чувствует соперничества. Любить ее так — словно играть в хорошо отлаженном оркестре свою скрипку. Без твоей партии все будет не тем, все зазвучит иначе.

      Ее губы вспухают от поцелуев, они пахнут его телом, телами ее мужчин… это странно, это заводит. Ее кожа покрывается мурашками, она вздрагивает и извивается, и течет, и стонет так, что они все трое теряют головы. Возбуждение причиняет боль.

      Они в ней. Все трое.

      Хэнку кажется, что от этого сумасшедшего ритмического рисунка у него разорвется сердце. От хриплых стонов, от льющегося пота, от напряженных до боли мышц, от желания обладать ею, брать, проникать все глубже, отдавать, доставлять ей наслаждение. Отделить себя от остального становится почти невозможным. Кажется, он чувствует все, что чувствуют они — все вместе и каждый в отдельности. Словно вибрирует огромный оголенный нерв. Хэнку кажется, что у него больше нет кожи, что он сейчас срастется в нечто фантастическое и неразделимое с Кит. С Кит и ее любимыми.

      — Люблю тебя, люблю тебя, люблю! — бормочет он в такт. Или не он?

      Ее тело вибрирует все сильнее.

      Ее тело впитывает их энергию.

      Ее тело взрывается.

      Хэнк взрывается следом.

      Это даже не атомный взрыв — тот выжигает. Этот взрыв дарит невыразимое облегчение, словно избавление от неминуемой смерти.

      Они лежат как попало, кто где упал, обессиленные, оглушенные, и пальчики Кит неторопливо кочуют от одного к другому, тихонько и благодарно лаская.