Эх, что-то не работает у нас совсем воскресный флэшмоб с выкладкой свеженаписанного.

А у меня на фоне мелких бытовых неприятностей, пришедших вслед за крупными, совсем не бытовыми и не моими личными, а очень даже общими (и никуда не девшимися) настроение такое, что принести проду — вот просто потребность.

Там у меня в проде немножко о "серой морали" — той самой, которую пихают аж с 90-х годов в свои книжки самые раскрученные авторы фэнтези и "как бы научной фантастики" вроде Перумова и Лукьяненко. Той самой, которую я ненавижу.

Я попробовал сделать одного их своих персонажей последователем этого нравственного релятивизма. Надеюсь, впрочем, что по ходу развития сюжета он от этой болезни исцелится.

Итак. Написанное за март. Весеннее, так сказать.

Спустя немного времени, когда глаза пообвыклись к скудному освещению, Родри разглядел в самом темном углу человека. Тот лежал на спине, подсунув ладони под затылок, и то ли дремал, то ли просто пребывал в раздумьях.

– Азуль!.. – неуверенно произнес Родри, припомнив приветствие, только что услышанное от парня с ножом.

– Буль-буль! – со злостью в голосе передразнил его человек. – Откуда ты тут взялся, прохиндей?

Как ни странно, произнес он это всё на чистейшем бриттском языке, да еще и с хлюпающим «л», как истинный уроженец Камбрии.

– Да я не сам, меня привезли... – растерялся Родри.

Человек с усилием приподнялся на локтях, медленно повернулся к нему. В слабом, едва пробивавшемся сквозь крохотное оконце свете Родри смог разглядеть лишь щетинистый, давно не бритый подбородок и длинные висячие усы.

– Ну и какого?.. – бросил человек сквозь зубы, и, оборвав фразу на полуслове, вновь повалился на тряпичную подстилку.

Голос человека определенно был знакомым. Но не настолько, чтобы с ходу сообразить, кому он принадлежит.

– Ты кто? – напряженно спросил Родри.

– Что, не признал, свиносос? – буркнул в ответ человек. – А я, между прочим, из-за тебя тут валяюсь!

Родри мотнул головой. Он уже не сомневался, что с этим человеком где-то пересекался, но узнать его по-прежнему не мог. Впрочем, это было и немудрено: недоброжелателей в бриттских землях у Родри было полным-полно.

Между тем человек презрительно хмыкнул. Затем брезгливо произнес:

– Тупица!

И отвернулся.

Некоторое время Родри растерянно стоял, уставившись в затылок загадочному бритту, только что откостерившему его последними словами, но так и не узнанному. А перед его внутренним взором с каждым мгновением всё четче прорисовывались неприятные, даже зловещие картины: похожая на огромное кладбище деревня, ужасающие шрамы на лице Акхамука, кривой кинжал в руке его угрюмого братца... Наконец, не выдержав, Родри развернулся и осторожно, стараясь быть бесшумным, двинулся к выходу. Нет, из этого дома положительно следовало делать ноги!

Однако нырнуть в лаз он так и не успел.

– А ну-ка обожди! – вдруг окликнул его бритт.

Первым порывом у Родри было ускориться. Но как раз в этот миг из лаза послышались негромкие мужские голоса. В воображении немедленно возник образ хмурого парня с ножом, и порыв разом иссяк, сменившись дрожью в коленях.

Страдальчески скривившись, Родри медленно обернулся.

– Ножик-то мой цел, свиносос? – тотчас же спросил бритт. Теперь он полулежал на боку, прислонившись к стене и приподнявшись на локте.

Тут-то наконец Родри этого человека и узнал. Молодой морячок, у которого он когда-то выманил старинный, явно недешевый нож. Как же его звали-то – Ивар, Илар?.. Что ж, сейчас моряка и правда было трудно узнать: обросши щетиной, тот разом постарел лет на десять.

– Иван? – неуверенно пробормотал Родри.

– О! – хмыкнул моряк. – Неужто наконец меня признал?

– Признал, – кивнул Родри. И, чтобы избежать неприятных вопросов, сразу же заявил: – А ножик я потерял, уж извини.

Иван снова хмыкнул. Затем вымолвил с нескрываемым злорадством:

– Угу. Этот ножик – он такой: в дурных руках долго не держится.

И тут Родри почувствовал себя очень неуютно. Ножик он и правда потерял – пока прятался по укромным местам на корабле. И о потере весьма сожалел: нож был не только старинным и дорогим, но еще и острым, и с удобной рукояткой. Однако до сих пор Родри винил в случившемся кого угодно – гонявшихся за ним моряков, подстерегавших его тут и там огромных крыс, вытащившую его из ямы с углем гречанку, даже неведомых, но несомненно существовавших корабельных фэйри, – но только не себя. А тут вдруг этот Иван заявил ему вот такое!

По правде сказать, раньше Родри вряд ли придал бы этим словам большое значение. Но после клятвы, данной сиде, многое стало восприниматься им иначе. Особенно сильно подействовала на него странная находка – похожий на монету медный кружок, обретенный им при таинственных, поистине мистических обстоятельствах. Но и остальные события последнего времени казались ему теперь произошедшими не просто так, а исполненными некоего тайного смысла. И слова Ивана о ноже, не терпевшем дурных рук, сразу же запали Родри в душу, упав на подготовленную почву.

Хорошим Родри себя не считал. Но и дурным тоже. С некоторых пор он полагал, что ни хорошего, ни дурного не существует, что на один и тот же поступок всегда можно посмотреть по-разному. Весь его жизненный опыт свидетельствовал именно об этом. Веселые проделки, которыми развлекал себя Родри, каждый раз кого-то забавляли, а кого-то огорчали. Вроде бы добрые поступки, которыми за последние годы своей земной жизни успел прославиться его отец, все равно непременно оборачивались для кого-нибудь неприятностью, а то и бедой. Более того, эта двойственность была верна даже для людских жизней и смертей. Мать, например, всю жизнь почитала добрым поступком убийство любого сакса – хоть мужчины, хоть женщины, хоть старика, хоть ребенка. Сами же саксы, с которыми Родри немало общался на юге Мерсии, такого отношения к себе явно не одобряли, зато весьма не любили «уэлов» – жителей Думнонии и Камбрии. Монахи в обители святого Карантока молились за всех христиан без разбору – и за бриттов, и за гаэлов, и за крещеных саксов, – а бродячие аннонские друиды, иногда заявлявшиеся в родительский дом, поклонников римского бога ненавидели и проклинали. Оттого-то, должно быть, сам Родри старался оказывать должное почтение всем богам без разбору – и старым, и новому, – не вмешиваясь в их внутренние распри.

И ведь до последнего времени такой взгляд на жизнь себя вполне оправдывал. Жил себе Родри с ним и жил – и не так уж и мало лет прожил. Уж с четверть века точно. А может, и больше: точно своего возраста он не помнил. И была эта жизнь... ну вот примерно такая же: не злая к нему, но и не добрая, не черная, но и не белая. Бока, случалось, ему мяли основательно – однако не убили же! Богатство валилось ему в руки – но надолго в них не задерживалось. Юные хорошенькие бриттки и саксонки влюблялись в него – но потом всякий раз ему приходилось скрываться от их разъяренных мужей, родителей или братьев. Зато скучно ему, пожалуй, не бывало никогда!

Однако стоило Родри попасть на корабль, на эту самую «Дон», – и всё полетело кувырком. Жить как прежде там уже не получилось: неприятности посыпались на его голову одна за другой. Одна только история с гребнем и рукавами чего стоила! Ладно, над его шутками не стали смеяться гречанка и сакс, но сида-то? Казалось бы, ей на роду было написано потешаться над ротозеями еще хлеще, чем самому Родри. Ан нет – не оценила! А почему – этого Родри не понимал напрочь.

Надо ли говорить, что слова, сказанные Иваном, Родри не обрадовали. Слишком уж походили они на знамение, на подсказку, данную ему какой-то из высших сил – то ли мудрым и терпеливым Ллиром, то ли хитроумным Манавиданом, а может быть, даже сжалившимся над ним всемогущим богом христиан. Но разгадать подлинный смысл услышанного было ему явно не под силу. «Дурные руки» с равном успехом могли быть и сделавшими что-то не то по его собственной воле, и находящимися под чьим-то коварным проклятьем, и просто недостаточно искусными. А какое из объяснений верное – поди узнай! Бесполезно было бы спрашивать об этом даже самого Ивана: тот едва ли имел представление о сокровенном смысле слов, сказанных им не по своей, а по божественной воле.

В общем, как следовало себя вести, чтобы быть оцененным по достоинству, Родри так и не понял. И вместо того, чтобы определиться с дальнейшими действиями, попросту разозлился.

– А у тебя, выходит, руки хорошие? – раздраженно бросил он Ивану. – Что ж ты сам-то ножик не удержал?