Что ж, у меня к флэшмобу Наиля Якупова о тавернах может найтись много. В книжках "Камбрийского апокрифа" герои путешествуют много, так что в заезжих домах, каупонах, стабулюмах и тавернах бывают часто. Сейчас вот как раз уже несколько глав впроцессника вертится вокруг безымянной (?) таверны на окраине раннесредневекового Ликсуса (неподалеку от нынешнего Лараша в Марокко) в мире после "развилки", остановившей наступление арабов на африканский осколок Римской империи. Принесу сцену, выросшую из реальных событий, произошедших отнюдь не в тех краях и не в тогдашние времена.

Важное замечание по свежим следам. Призываю всех не превращать флэшмобные посты в место для озвучивания личных конфликтов и антипатий. Не для того они.

Опыт, полученный в Порту Кале, Карфагене, Большом Лептисе и Александрии, говорил Эвину, что в средиземноморских портовых городах полным-полно подобных заведений, предлагающих морякам за приемлемую плату и еду, и неплохое вино, и кров, и прочие радости жизни. И он же подсказывал, что дожидаться сильной жары под открытым небом не стоило. Портовые таверны обычно наполнялись посетителями задолго до «шестого часа» – традиционного в южных краях времени послеобеденного отдыха, – а толкаться среди нетрезвой и задиристой матросни, пока за каким-нибудь столом не освободится свободное место, Эвину не хотелось совершенно.

Так Эвин и поступил. Таверну он отыскал и в самом деле легко: подвернувшийся на пути оборванец указал направление, не задумываясь, и даже не попросил мзды за услугу. Впрочем, сорить деньгами Эвин в любом случае не собирался. Будущее представлялось ему сейчас довольно туманным, и поэтому сбережения следовало экономить.

Таверна оказалась приземистым одноэтажным зданием, сложенным из грубо слепленного крупного кирпича и кое-как побеленным. Зимние дожди успели не только основательно размыть побелку, но даже частично повредили сами кирпичи: видимо, их обжигом здешние строители не заморачивались. Однако, несмотря на неказистый облик, пахло от таверны приятно – свежевыпеченным хлебом, виноградным вином и местной, щедро сдобренной пряностями жареной рыбой. И, прельстившись этими запахами, Эвин без колебаний проследовал внутрь.

В таверне оказалось сумрачно и довольно тесно. До наступления «шестого часа» оставалась еще уйма времени, однако посетителей в зале находилось не так уж и мало: человек десять как минимум. Как и следовало ожидать, большинство из них явно были матросами: род их занятий выдавали и одежда, и обветренные лица, и, главное, особенный, ни с чем не сравнимый язык, свойственный морякам юго-западной части Римского мира. Казалось, какой-то неуемный фантазер пресытился обычной латынью и основательно ее переделал, сначала щедро разбавив греческим койне, а потом, не успокоившись на этом, примешав ливийских, пунийских и еще бог весть каких, чуть ли не фризских, словечек. Для Эвина, не раз ходившего в южные походы, язык средиземноморских моряков диковинкой не был, но понимал он их речь не без усилий. Вот и сейчас, прислушавшись к разговору сгрудившихся вокруг маленького столика матросов, Эвин смог лишь с большим трудом разобрать, что те обсуждали какой-то долг – то ли их перед капитаном, то ли капитана перед ними.

Впрочем, моряки были в таверне не одиноки. Трое немолодых мужчин – судя по облику и одежде, греков-торговцев – устроились за столом возле крохотного окошка и что-то негромко обсуждали. В другом конце залы седой костлявый старик с испитым лицом неторопливо подтягивал струны на кифаре невероятно старинного облика – оба, и музыкант, и его инструмент, казалось, явились сюда из времен если не Ганнибала, то по меньшей мере Септимия Севера. Степенного вида ливиец в синем асельхаме с откинутым на спину капюшоном – явно хозяин заведения – стоял в середине помещения и важно раздавал указания двум подросткам в одинаковых светлых туниках римского покроя. Молодая женщина с ливийскими татуировками вокруг глаз и на подбородке – то ли жена, то ли младшая сестра хозяина – вовсю суетилась за стойкой, наполняя темным густым вином кружку смуглому детине самого что ни на есть разбойничьего облика. Тот оценивающе рассматривал не то кувшин в руках женщины, не то ее саму, и довольно ухмылялся.

Поначалу Эвин рассчитывал спокойно посидеть какое-то время в стороне от остальных посетителей, краем уха послушать разговоры моряков, а уж потом, больше из вежливости к хозяевам заведения, пропустить чарку-другую вина. Голода он сейчас не испытывал, потребности в общении – тем более. Но узнать о положении дел в порту, конечно, стоило: от этого мог зависеть план дальнейших действий. Гарван, добрая душа, оформил в корабельном журнале уход Эвина с «Дон» как добровольную отставку, но слухами, как известно, полнится земля. Вернуться офицером на британский флот теперь могло и не получиться.

Между тем события в таверне стали принимать неожиданный оборот. Спустя немного времени детина отошел от стойки и, еще раз полюбовавшись на ливийку, неторопливо направился с кружкой в руках к столику, занятому матросами. Тотчас же из-за другого столика поднялся один из греков – низенький толстяк с изрядной проседью в черной курчавой бороде.

– Ну-ка налей мне прошлогоднего, – подойдя к стойке, распорядился он на ломаной латыни.

Ливийка покладисто кивнула, затем потянулась к кувшину.

Грек, однако, на этом не успокоился.

– Видела? – произнес он, показав взглядом на матросов. – Совсем распустились! Как в море пираты появляются, так от них помощи не дождешься. Зато здесь – герои! Даже булгарина хаять не забывают – вон, в долгу базилевс перед ними, оказывается... Ну так булгарин этот ваш сам их и распустил!

Эвин невольно навострил уши. Похоже, грек повел речь о здешнем императоре Кубере – причем речь не слишком почтительную.

– Вот в Аксуме, сказывают, тамошний правитель дело знает, – продолжил между тем грек. – Не то что булгарин: всех в кулаке держит! У него южане раз взбунтоваться попробовали – так он с ними быстро управился: и войско их разгромил, и с горожанами разобрался – говорят, каждого второго выпотрошил. Зато теперь там против него пикнуть боятся!

– Послушай, почтенный, – вдруг сказала ливийка на довольно чистом греческом языке. – Ты ведь не в воинском строю сейчас стоишь, а у меня перед стойкой. Ну так зачем ты рассуждаешь здесь про военные дела?

Сначала грек удивленно вытаращил глаза – словно не живая женщина заговорила с ним, а бессловесная скотина или деревянная скамейка. Затем лицо его побагровело.

– Да как ты смеешь... – сдавленно прохрипел он. – Да я...

– Эй!.. – хмуро окликнул его давешний детина. – Ты, это... Хозяйку-то не обижай!

Грек сразу сник. Затем примирительно пробормотал:

– Ой, ну ладно... Не ругайся, хозяйка, я ж так...

– Да я и не ругаюсь. – Ливийка презрительно усмехнулась, пожала плечами. – Просто к нам приходят душой отдохнуть – вина выпить, песни старого Агафона послушать. А о крови да о смертях здесь говорить не принято. К тому же ты, уж извини, на воина похож не очень: и староват будешь, и толстоват.

Грек отпрянул от стойки, как кипятком ошпаренный. А матросы, словно сговорившись, дружно повернулись к нему и захохотали.

– Ты, грек, с нашей Моникой лучше не спорь! – с трудом проговорил сквозь смех детина. – Сразу и постареешь, и растолстеешь!

Ливийка на миг смутилась, опустила голову, щеки ее чуть покраснели. Тут же, впрочем, она справилась с собой и гордо выпрямилась, а в ее больших глазах зажглись лукавые огоньки.

– Моника! – вдруг грозно выкрикнул хозяин. – Что ж ты творишь-то?!

«Моника... – мысленно повторил Эвин. – Красивое имя – да и сама ливийка тоже...»

– А что такого? – тут же вступился за Монику детина. – Она всё верно сказала! Я на таких купчишек вволю насмотрелся – бывало, вызволишь такого со всем его добром – а тот даже спасибо не скажет – только хрюкнет, как боров!

Хозяин глубоко вздохнул, затем быстро прикрыл рот, фыркнул – и вдруг тоже расхохотался.

Грек обернулся, зло зыркнул на детину – тот по-прежнему стоял возле «матросского» столика с кружкой в руке, – промычал что-то неразборчивое... Затем повернулся к своим соплеменникам. Те хмуро переглядывались друг с другом и очень тихо переговаривались. Вступаться за него они, судя по всему, не собирались.

Тем временем хозяин таверны попытался взять на себя роль миротворца. С неожиданной прытью он подбежал к греку, остановившись в шаге от него и загородив собой ливийку.

– Ты на него не гневайся, почтенный торговец, – миролюбиво заговорил он воркующим голосом, показав рукой на детину. – Он на сторожевом корабле служит, пиратов гоняет, – а ты ему вот такое! Понимаю, что у тебя сгоряча вырвалось, но пойми и его...

Эвин, слушая вроде бы разумные слова ливийца, невольно вздохнул. Вспомнилась вдруг собственная молодость. Начинал-то службу Эвин как раз на сторожевой яхте – на «Гвендолин», охранявшей западное побережье Камбрии и Алт Клуита от уладских пиратов, не только нападавших на торговые суда, но и совершавших набеги на рыбачьи селения. И прекрасно помнил, до какой степени неблагодарными бывали иногда спасенные ими люди – особенно богатые торговцы, лишившиеся какой-нибудь толики товара. Но сейчас те времена казались Эвину не просто давними – его не оставляло странное ощущение, что тогдашние события происходили вообще не с ним.

«Вот ведь как всё меняется! – пришла ему в голову внезапная мысль. – Еще позавчера я был вторым человеком на лучшем корабле британского флота, даже не представлял себе другой жизни, чем жизнь моряка, – а теперь вот сижу в какой-то неведомой таверне, подслушиваю чужие разговоры, любуюсь на красивую ливийку – и мне не надо никуда спешить, и голова моя свободна от корабельных забот. Ни дать ни взять праздный гуляка! И вообще, да я ли это еще?»