В последнее время слишком увлеклась созданием своих персонажей в нейросети. Полистав картинки в загрузках для поста в вк, поняла, что могу проиллюстрировать всю жизнь главного героя.

У меня это Ахет Шери (Ахетмаатра, Аахешерим). Наверное, столько картинок выходит из-за того, что вокруг этого персонажа за десять лет вырос целый литмир (роман в старой и новой версиях, цикл рассказов - тексты взяты из опубликованного и неопубликованного).

Что ж, поехали...

Блик исчез также внезапно, как и появился, а вместо него помещение озарили вспыхнувшие ярким пламенем светильники-чаши. Свет играл на черной, покрытой лаком, коже статуи Анубиса. Ахетмаатра застыл: глаза распахнулись от удивления, слегка приоткрылся рот. Ему показалось, что фигура божества начала раздваиваться. Принц со всей силы зажмурился и снова открыл глаза: Анубисов, действительно, было двое, и один невесомо двигался к нему.
- Не бойся, - уже знакомый голос прозвучал над мальчиком. - Твой отец расчетливый и жестокий человек. Он уже готов положить твою жизнь на алтарь государства и принести в жертву своей безграничной власти. Ты не сможешь в одиночку противостоять ему. Но за то, что он презрел меня, я дам тебе выбор своей судьбы. Если хочешь, можешь отказаться и уйти.
- Нет, - прошептал Ахетмаатра. - Богам виднее, как говорит моя сестра.
- Ты должен стать сильным духом и твердым в своих решениях - тогда мой дар оградит тебя от человеческого зла. Ты готов принять его?
- Да.
Анубис невесомо коснулся пальцами лба, носа и губ принца.
- Придет время - узнаешь силу божественного подарка, - произнес бог, оскалился и растворился в черной копоти светильников.
Пламя задрожало и потухло, погружая комнату во мрак. Только сейчас мальчика объял страх: боязнь темноты, гнева отца и всесильного божества слились воедино. Он бросился из храма вон, бежал по пустым улочкам, с трудом вспоминая дорогу.

***

Раннее утро, которое так любил десятилетний Ахетмаатра. Он лежал на животе на теплом каменном берегу небольшого пруда во внутреннем дворе. Аккуратно отрывая лепестки у сорванного цветка лотоса, он бросал их в воду.
...
- Смотрите-ка, - рассмеялся Хаэмуас, поднял цветок лотоса. - Он на цветочке гадает! Любит - не любит… - и стал отрывать оставшиеся лепестки. - Не посмотрит! Ха, его Тиа на него не посмотрит!
- На тебя! Ты же гадал… - прошептал принц и разжал ладони.
- Ну, и комарятник здесь! - взвизгнул Рамсес, отмахиваясь от внезапно появившегося кусачего роя.
- Пусть его и едят, если ему так нравится! - Пентаур швырнул в мальчика оставшуюся часть цветка.
Братья развернулись и убежали со двора. Ахет грустно вздохнул, лег обратно на камни. Плавающие на поверхности водоема лепестки снова стали рыбками. Он давал им красивые имена, а они кружились вокруг его кистей, опущенных в воду.

***

Пятнадцатилетний принц заказал для себя одежду, какую носят в Баб-Илиме, стал укладывать волосы на аккадский манер. По утрам до занятий он прогуливался с аби по внутреннему двору и беседовал с ним на разные темы, начиная с погоды и заканчивая взглядом на внутридворцовые правила. Ахетмаатра пытался говорить о политике, но аккадец не поддерживал такой разговор, ссылаясь на неведение. Подросток тоже понимал, что знает о том, что происходит за стенами дворца, очень мало.
Во время такой прогулки во внутреннем дворе появился Владыка Рамсес в сопровождении телохранителей и Хабасефа.
— Почему у нас чужеземцы ходят без присмотра? — рыкнул царь на охрану.
Те в ужасе переглянулись, ведь никто еще не приходил во дворец ни с царского входа, ни с гостевого. Незнакомцы повернулись на шум. И только тогда писец узнал в одном из них младшего принца.
— Мой Владыка! — тихо произнес Хабасеф, чтобы его слышал только царь. —Это твой сын Ахетмаатра и аккадский раб.
— Вижу… — нахмурился Рамсес. — Позови его.
Писец подбежал к подростку, прикрикнул на него и вернулся назад. Ахетмаатра подошел к отцу, приветственно поклонился.
— Говори, — приказал фараон.
— Приветствую тебя, Владыка обеих земель, — не меняя языка, торжественно изрек принц. — Да не померкнет твое солнце во тьме времен.
Рамсес в недоумении посмотрел на сына: он издевается над правителем, который не понимает разговорного языка Баб-Илима? Ситуацию попытался исправить Хабасеф:
— Мой господин! Младший из сыновей поприветствовал тебя и пожелал долгих лет жизни.
Немного подумав, царь пристально посмотрел на мальчика с темными волосами ниже лопаток, завитыми в аккуратные локоны, в длинной расшитой рубахе, поверх которой в несколько слоев обернута бело-бордовая ткань с кистями, и, замахнувшись, сильно ударил того по лицу.
— Со мной говори на моем языке! — отчеканил фараон и быстрым шагом пошел по тропинке к другому краю двора.

Ахетмаатра стоял перед огромными вратами храма Хатхор. Его без разговоров вытолкают прочь, как только узнают, зачем он пришел, ибо Кама слыла очень суровой и принципиальной женщиной. Но пути назад уже не было, и юноша, приоткрыв резную створку из ливанского кедра, вошел во внутренний двор.

***

Ахет наблюдал за торжественным шествием с крыши храма. Жрец не раз слышал, как говорили на улице о том, что незадолго до смерти в храме Амона-Ра фараон еще раз отрекся от него и сестры, лишил всех титулов и божественных имен. Отец не уставал жестоко наказывать из года в год его за непокорность. Но не это беспокоило молодого человека, стоявшего на крыше, где сильный ветер развевал его длинные черные волосы и белоснежные, расшитые золотом, парадные одежды. Его больше волновало, как поведет себя новый царь, брат и лучший друг которого по имени Хасехемуи занял место сбежавшего Ахетмаатры на брачном ложе ассирийской принцессы.

***

Молодому жрецу пришлось взять на себя управление огромным хозяйством, ибо женщины были слишком убиты горем, чтобы принимать правильные решения, а у него было достаточно опыта вести финансовые дела. Спустя неделю после похорон на пороге храма появился сам Верховный жрец Амона-Ра. Его радостно приветствовали находившиеся поблизости жрицы. Мужчина повелел известить всех, чтобы пришли услышать последнюю волю Камы. Когда во дворе собрались все жившие в «доме Хатхор», он развернул лист папируса. 
— В моей воле выбрать себе преемницу, которая займет мое место, если я умру. Я пользуюсь этим правом. Когда я покину этот мир, во главе храма встанет достойный этого... — жрец сделал паузу, покачал головой и торжественно объявил: — …принц Ахетмаатра, младший сын Рамсеса III. 
Все обернулись на стоявшего поодаль Ахета. Никто не догадывался, что один из сыновей царя столько лет жил рядом с ними. 
— Я не могу... — тяжело произнес юноша. 
— Я тоже ей так говорил, — сказал жрец, — но Кама так и стояла на своем. Она всегда чувствовала людей слишком хорошо. Пусть исполнится ее воля. 
Вот для чего Кама заставила его переписать столько свитков, посвятила в особенности управления хозяйством и распоряжения храмовыми доходами. Юноша только вздохнул, понимая, что все равно, рано или поздно, ему пришлось бы столкнуться со старшим братом, так жаждавшим наказать его за непокорность. Но, с другой стороны, такая власть давала полную свободу в поисках противоядия для Тиа. Еще раз вздохнув, Ахетмаатра согласился занять освободившееся место главы храма.

Жан-Поль развернул фонарь и принялся разглядывать напавшего: парень лет двадцати-двадцати пяти, с красивым разрезом выразительных глаз, утонченными чертами лица, чувственными губами, не араб, а больше европеец, исхудавший, небритый, явно бездомный.
...
— Не хочу… Уходи… — Ахет напрягся, склонил голову, чтобы чужак не видел его лица. — Хотя… У тебя есть кинжал?
— Что-то похожее есть. И подарю, если скажешь, зачем он.
— Убить себя, — не скрывая намерений, произнес парень. — У меня ничего острого нет.
Жан-Поль вздохнул, достал из рюкзака походный нож, протянул египтянину. Тот прикоснулся лезвием к сонной артерии.
— Оно того стоит? — поинтересовался Вернье, вспоминая, как он в начале карьеры после череды неудач пытался наложить на себя руки.
— Да.
— Подождать можешь денек-другой?
— Зачем?
— Ты красивый. Хочу сделать несколько твоих фотографий на память при свете солнца. Я же фотограф. А потом можешь умирать сколько захочешь.
Ахет помолчал несколько минут, взвешивая все "за" и "против", кивнул в ответ: несколько часов жизни уже не сыграют для него никакой роли.

***

Забежав в очередную дверь, Жан-Поль выскочил, резко схватил парня за руку и затащил внутрь. Тот лишь пожал плечами на такие непонятные действия иностранца.
— Отличное место, — произнес мужчина, выбирая столик. — По чашечке кофе, и в путь.
— Как скажешь…
Фотограф раскрыл меню, но его взгляд был направлен не на строки, а на молодого человека. Ахет оглядывался по сторонам, изучая интерьер в европейском стиле. Его внимание привлекла внутренняя стена с зеркалами от пола до потолка. Парень встал, сделал несколько шагов и уставился на свое отражение. Это он? Неужели так можно выглядеть? Белая рубашка подчеркивала красивый оттенок кожи, черные брюки — стройность. Темные, почти черные, волосы ниспадали крупными спиралями по груди и спине до талии, глаза обрамляли длинные ресницы, лицо без бороды выглядело намного моложе, а слегка впалые щеки только добавляли шарма. К нему подошел Жан-Поль с подносом в руках.
— Кофе остывает, — тихо произнес мужчина. Он не собирался делать молодому человеку комплименты на словах — это право предоставлялось восторженным взглядам посетителей.

***

Еще до рассвета Жан-Поль растолкал Ахета, заставил облачиться в неудобную одежду, долго приводил его лицо в "нужный вид", обернул голову шарфом на манер тюрбана, оставив свисающие концы с бахромой. Зажег масляную лампу.
- А теперь представь, что ты влюбился и ждешь восхода, чтобы украдкой встретиться с возлюбленной. Томный взгляд, предвкушение...
Ахет вздохнул. Ему не нужно представлять, он знал, как может тосковать сердце.
- Да... - прошептал фотограф, любуясь вошедшим в образ египтянином и не забывая нажимать на кнопку фотоаппарата. - Ближе к лампе, вспоминаешь ее, улыбаешься... Смутись! Прикрой концом шарфа лицо! Покажи глаза! Взгляд!

***

Но теперь стресс Вернье каким-то волшебным образом сводил на нет симпатичный парень-иностранец — нетривиальный источник вдохновения, которому Жан-Поль дал крышу над головой и активно продвигал в фотомодельной индустрии. И этот двадцатипятилетний «волшебник», подобранный на берегу Нила, называл себя Ахетом Шери.

***

Солнечные лучи проникали через проемы в стене, играя бликами на потрепанных временем и людьми фигурах богов, наполняя помещение таинственным свечением. Ахет стоял в потоке света, ловил его ладонями, касался его пальцами под щелчки затвора фотоаппарата. Походный отражатель — изобретение Вернье — стоял напротив и легко подсвечивал лицо модели.
— Расстегни пуговку. Так, теперь вторую… — командовал Жан-Поль, плавно кружась вокруг Ахета. — Посмотри на меня! Да не так! Как пчела смотрит на мед!
— Муха… — поправил египтянин. — Мухи любят мед.
— Ладно, муха. Я мед. Съешь меня взглядом! А теперь… сама скромность! Шикарно! Да сними ты эту ужасную рубашку!
— А что взамен за это?
— Вы только посмотрите, он еще и торгуется? — рассмеялся фотограф.
— Мы здесь сейчас одни… — оглядевшись, произнес Шери. — Некому смотреть.
— А они? — Вернье махнул рукой в сторону фресок. — Ты им точно нравишься.

***

Ахет Шери был уже немолод. Многочисленные седые пряди закрались в длинные волнистые черные волосы. Вокруг глаз появились морщины. Фотомодель улыбнулся отражению, заправил за ухо выбившийся из-под заколки локон. Столько раз за последний год ему предлагали заглянуть к пластическому хирургу, но он отказывался, мотивируя, что не к лицу пятидесятилетнему мужчине выглядеть подобно мальчишке. В возрасте был его неповторимый шарм, а вместе с этим и выгодные контракты.

***

Тихая осень окутала Париж золотом и пурпуром. Ахет Шери задумчиво гулял по парку Флораль де Пари. Под ногами шуршали опавшие листья клена. Он изредка останавливался, смотрел на небо, грустно вздыхал и, опираясь на трость, шел дальше. Редкие прохожие, попадавшиеся ему навстречу, невольно задерживали взгляд на элегантном старике, одетом со вкусом. Свое семидесятипятилетие он отмечал прогулкой в гордом одиночестве: Мари двенадцать лет как обрела покой в Батиньоле, Тиа с трудом переносила путешествия, поэтому осталась дома с мужем, детьми и внуками, но прислала огромный букет роз, Рафаэль уехал в Лос-Анджелес за карьерой фотографа…  Ахет давно подумывал перебраться в частный дом престарелых, однако, в пентхаусе в старой части города его удерживали воспоминания о счастливых днях, прожитых в этих стенах.